Такими байками веселит меня Гоша короткими сентябрьскими вечерами.
— И все-таки, как вы узнаете, что кто-то прошел, а кто-то испугался и не выдавил из себя ушлепка? Вернулся целым и непоколебимым.
Улыбка Гоши гаснет. Он смотрит на меня исподлобья. Я игриво довел его до черты — за ней откровения Гоши обычно заканчиваются.
— Бледные ушлепки возвращаются и мучат тебя по ночам? Щекочут пятки холодными когтистыми пальцами? — с бьющимся сердцем иронизирую я, смотрю доктору в глаза. И сегодня он идет дальше:
— Мы зафиксировали три случая возвращения, — вновь надолго замолкает. День за окном расплывается под напором сумерек. — Однажды в Альпах разбился фуникулер. Выжил только один — чех Вацлав. Этот парень не помнил ни строчки из жизни Вацлава, зато до мелочей знал все о нашем волонтере Нурие. В том числе обрывки воспоминаний об Омеге.
Чтобы я не успел опомниться и задать вопрос, Гоша дополнил:
— Второй наш подопытный объявился в теле двенадцатилетней девочки Лэсси, которая до его появления отставала в развитии. Это было уже при мне. Пять лет назад. Жуткое дело — малолетняя пигалица рассказывает о взрослой катастрофе, которая с ней произошла. Получил, что хотел, а? Легче? — Гоша спрыгивает с подоконника. День умирает.
Гоша стремительно несется на первый этаж. Сегодня больше ничего не добьюсь. Все равно кричу в пролет:
— Почему же вы не сбросили в зону сотню десантников? Статистически вышло бы больше возвращений.
Когда я уже не надеюсь на ответ, снизу глухо раздается:
— Мы неоднократно увеличивали количество волонтеров. Может быть, где-то по шарику слоняются наши безумные, возвратившиеся ушлепки. Но пока есть точные данные только о трех случаях.
Гоша не включает свет внизу. Я знаю — он по — прежнему стоит там. Не иду к нему. Жду. Наконец, получаю ответ на незаданный вопрос:
— Три случая за пятнадцать лет экспериментов.
Я представляю, как он замер у лестницы, сжав кулаки от злости. Он уже не такой сногсшибательно свойский парень. Он такой же злой, каким недавно был я, шастая по океану в поисках Ламура. Взбешенный от непонимания.
Мне очень холодно от того, что теперь я знаю, сколько лет не самые глупые люди бесплодно пытаются понять происходящее в неоткрытой части Вселенной, расположенной у нас под носом. На расстоянии протянутой руки.
На что вы готовы ради самого близкого человека?
Раз в два дня на виллу приходит пожилая фройляйн. Она готовит еду, убирается, бормочет под нос скороговорки, навевающие ностальгию по советским фильмам о Второй мировой. С нестабильной периодичностью появляются рядовые сотрудники кембриджской группы. Мне кажется, приходят они исключительно для того, чтобы стырить какую — нибудь мелочь или приколоть отчеты к разноцветным папкам.
Радостно накатывают надежды — вдруг эти «Рога и копыта» обанкротятся, эксперимент не состоится, и я со своими денежками (точнее деньжищами), еженедельно перечисляемыми на мой счет в Райффазенбаке, вернусь в Матвеевское.
Доктор Гоша четвертый день пьет. Вчера он мрачнел в алгебраической прогрессии, сегодня — в геометрической. В кабинете, на экране его монитора теперь мерцают не голые красотки, а формулы. Наука истощает его лучезарность. Ювелирная окантовка бороды превратилась в плохую плотницкую поделку. Мутные глаза утратили бритвенную остроту.
На мое «здрасьте» он ответил сивушным выдохом и отвернулся.
Я уверен — его настроение связано с тем, что напарник мне найден. Пытаюсь улыбаться — он хмуриться в ответ и рубит с плеча:
— Нам придется с тобой помучиться, мон амии. Увы, еще раз увы и контрольная кривляка — увы в голову.
— Отчего, мой маршал? — мне совсем не весело.
— Потому, что ты заглянул в дверь на Лемуре. Точняк, парниша, не упрямься. Мы анализы твои досконально изучили. С точки зрения голой науки ты крайне интересный экземпляр. Для нас. Можешь начинать гордиться.
Я молчу. Доктор Гоша тоже. Он нежно поглаживает мышку компьютера. Почти бесшумное движение пальца по ребристой поверхности колесика выводит меня из себя:
— Я же рассказывал. Нет. Я убежал.
— Многие так рассказывали, а потом, — Гоша царапает ногтем колесико мышку. Я хочу вынырнуть из этих всплесков безмолвия, хлопнуть дверью, раствориться на улицах Ганновера. Надеюсь — сейчас сюда пригромыхает какой-нибудь рыжий аспирант и растопит тишину кабинета.
— Того, чей ушлепок ушлепал на Омегу, сложно загнать даже в зону Альфа. Это не каламбур. Это афоризм для внутреннего пользования.
Гоша снова молчит:
— Если вдруг ты дойдешь до границы.
Меня доконали эти паузы. Я ору:
— Встать, сесть, отжаться! Тебя вштыривает меня мучить? Рожай, наконец, свои откровения!
— Один волонтер на моей памяти отгрыз себе палец. Другой — оторвал мочку уха. Обделываются все без исключения. Так мы и делаем статистику о количестве повторно отправленных в Зазеркалье.
— Сволочи! — ору я.
— Слушай, не надо, а, — парирует Гоша. — Ты за бабло согласился участвовать в эксперименте. Ты свой песок заныкал. Ты во всем ищешь выгоду. Тебя никто здесь не держит. Вали, а? Пока не поздно. Я прикрою.
Я не стал объяснить, что поводок, который держит меня здесь, в три раза длиннее, чем обозначил Гоша. Не «эксперимент — деньги», а «эксперимент — деньги — песок — Ляпа — любовь».
Не буду же я рассказывать, что деньги нужны на покупку морского, речного, вулканического песка, утрамбованного в 9132 склянки.
Не буду и о том, что не позволю кому-нибудь отобрать Коллекцию. Даже если придется продавать почку.
«Нет. С почкой я определенно погорячился».
— Надеюсь, ты не отдала коллекцию? — единственное, о чем я спросил Ляпу, позвонив из Ганновера две недели назад.
— Нет. Я дождусь тебя, — ответила Ляпа.
Больше я не звонил ей. Мне было достаточно того, что она меня ждет.
Чем можно нарушить хрупкое равновесие?
Чтобы вернуть Гошу к теме разговора, в очередной раз прерываю его отвлеченные алкогольные умствования:
— Почему ты ни разу не ходил в эти зоны? Переживаешь за своего ушлепка?
Вот тогда Гоша достает из ящика стола изящную бутылку Otard и отхлебывает прямо из горлышка, длинною в половину его руки:
— Хрупкое равновесие мироздания опасаюсь нарушить.
Он крутит в руке маленькую шоколадную печеньку. Пальцы измазаны тающим шоколадом.
— Пойдем со мной, — от души предлагаю я. — Тебе же уйму денег отвалят. Больше чем любому добровольцу.
— Стремаюсь я, мой храбрый ПИФ, — сознается Гоша. — С таким умищем в эдакое пекло. Но я обязательно пройду туда, когда на Земле завоняет жаренным и спасти её можно будет лишь с Омеги.
В тот день, уже зная, что завтра на вилле соберутся сычи и начнется эксперимент, он рассказал еще одну гипотезу, от которой мне не стало спокойнее за свое будущее:
— ПИФ, мне непонятно, почему ученые уверены, что мир более — менее исследован и исчерпывается материальными расстояниями от минус до плюс бесконечности. Что вокруг нас происходит необратимое движение материи, образующее время. Что Вселенная материальна, расширяется, огромна — за горизонтом событий есть еще события. Мы не отрицаем возможность существования гиперпространства, но не допускаем, что есть кусок, клочок, выхлоп, территория, плацдарм, возможно нематериального характера — вне этой Вселенной, хоть и органически с ней связанный. Просто ВНЕ.
Гоша замолкает. Наверное, ему так же как и мне тяжело питаться этим «вне Вселенной», несмотря на то, что, в отличие от меня, ему явно не в первый раз приходиться переваривать эту мысль.
— Зона Омега — этот кусочек. Там не существует законов материального мира. Туда с нашим секундомером и линейкой не сунешься.
— Мы и раньше о таких знали. Загробный мир, Белово́дье, Шамбала, явлением Пятого Будды, — пытаюсь шутить я.
Доктор Гоша отмахивается:
— Все равно их располагали в нашей Вселенной. Параллельные миры и эзотерические стратосферы. Любые тонкие и толстые материи. Иногда даже Бога. Все это мы помещали в необозримую бесконечность, образовавшуюся вокруг нас. Признавая — она грандиозна. Она невозможна для познания человеческим разумом. Но вышла из частицы, имеющей бесконечную плотность, бесконечную температура, бесконечно малый размер. И мы можем в ней быть точкой отсчета.
В этот момент я понимаю — я добился своего — доктор Гоша готов рассказать почти все, что знает. И он рассказывает:
— Я же вижу — ты выпытаешь по капельку то, что тебе ТАМ не поможет. Да — мы подвергали гипнозу всех волонтеров. Да — мы собирали по крупице информацию. Делали выводы, анализировали. Но это лишние сведения. Тебя они только запутают. Пространство за дверью все время меняется. Один увидит футбольное поле, другой окажется в Брянских лесах. Что еще? На Реюньоне наш пост, потому как на Ламур периодически отправляют своих гонцов по крайней мере пять группировок из восьми, которым что-то известно о зоне Омега. Есть несколько мест на Земле, откуда войти в нее проще, чем из этой комнаты. Непостоянные Поля. Упомянутые Шамбала и Бермудский треугольник, кстати, из их числа. Такие же как Ламур. Особые формы материи, существующие вокруг одушевленных тел, верующих, надеющихся на чудо, — лицо Гоши кривится на слове «чудо» словно это не слово, а самый горький, самый кислый лимон, который пришлось прожевать целиком. — То появляются, то пропадают и пока не поддаются измерению. Только искать их не надо. Шамбала всегда рядом. Доступна каждому, — Гоша машет рукой. Перед нами обыкновенный офис. Десяток столов, шкафы с папками и приборами, надежный кожаный диван в углу. — Этот офис, как и все прочее, тоже на периферии Вселенной. Свисает с самого краешка. Усек? Шаг и ты в дамках. Передай это всем тем, кто все еще верит в безграничность пространства. Просто поверь — любая точка нашего мира органически — негеометрически связана с таинственным полигоном, где это пространство заканчивается.
Шоколадное печенье отправляется в рот, обрамленный медной бородой. На горлышке длинношеей бутылки Otard’а четко видны темные отпечатки пальцев.