чаны все ее скромные, но зато разнообразные богатства, входила в Содружество на правах бедной родственницы.
Хозяйство стариков здорово выручало. И каждое утро они поднимались ни свет ни заря, чтобы управляться по хозяйству. Наскоро позавтракав синтетическими таблетками, они заводили своего дряхлого реактивника Серко и летели по объектам. Хоть с грузом, хоть без, Серко давал свою тысячу километров в час, не больше и не меньше. Его не торопили никогда, не подстегивали, потому что горючка была страсть какой дорогой и завозили ее не регулярно, а на форсаже старый реактивник жрал ее тоннами без видимой пользы.
В хозяйстве стариков была пара заводов-автоматов по производству земных сувениров: матрешек, ритуальных масок, скальпов и другого прочего. За обоими заводами требовался постоянный хозяйский догляд. Все киберы, работавшие там, были старых моделей, то есть склонными к припискам в отчетности, перерасходу фондов, снижению качества продукции. И каждый при этом норовил ухватить себе маслица посвежее, электроэнергии побольше. Некоторые, если за ними не удавалось вовремя приглядеть, так накачивали электричеством свои аккумуляторы, что их потом неделю пошатывало, и на всех окружающих летели от них длинные синие искры. Нередко случались жестокие, совершенно безобразные драки.
А еще у стариков имелась маленькая, допотопная, маломощная атомная электростанция на быстрых нейтронах. Вот и все хозяйство. Одно название. Но и с ним с некоторых пор стало очень тяжело управляться. Годы есть годы. Да еще сувениры на базаре брали все хуже и хуже, и была с этим товаром одна морока и расстройство.
С каждым днем на Земле все меньше оставалось людей. Планета дичала, отбивалась от рук. Если бы кому-то вдруг стало интересно, то он мог бы убедиться, что многие земные обезьяны уже пользуются простейшими орудиями. Но руководство Содружества интересовали другие перспективные планеты. Земля в это число не входила, ее минеральные ресурсы были полностью исчерпаны, на органику, которую можно легко синтезировать прямо из воздуха и воды, никто внимания не обращал. Да и не нуждалось человечество в естественной органике. Было решено превратить Землю в уникальный музей дикой природы.
И тут как раз открыли новую планету, всю сплошь состоящую из легкого невесомого пуха. Планету назвали Пуховой и постановили, что лучшего места для заслуженных старых людей не найти. Ее подтащили поближе, чтобы даже самые ветхие старички могли на нее перебраться без ущерба для слабого здоровья. Планету всю уставили стереотелевизорами, наладили на ней бесперебойное автоматическое производство питательных пилюль. А еще было предусмотрено, что раз в неделю над Пуховой будет появляться специальный спускаемый аппарат, который, не доходя нескольких километров до поверхности, станет сам собой взрываться, разбрасывая над планетой миллиарды самых свежих сегодняшних, завтрашних и даже послезавтрашних газет!
Известие о переселении на Пуховую Леонид и Катерина приняли спокойно. Они только пожалели своих непутевых киберов с заводов-автоматов, которых придется отключить, чтобы они, одичав, не разбежались по лесам, не наделали чего-нибудь с собой или же с флорой и фауной. Старики решили, что атомную электростанцию они останавливать не будут, пусть она работает, пока есть уран, а в окрестностях станции надо включить побольше мощных прожекторов, чтобы они сияли день и ночь, чтобы освещаемая этим светом старая планета не казалась самой себе такой одинокой и бесполезной.
Вечером их верный Серко приземлился на старой бетонке, проложенной по берегу океана. Старики тщательно зачехлили моторы. Разделись и вошли в воду. Они довольно часто купались здесь вечерами, но теперь, напоследок, решили все-таки доплыть, посмотреть, куда садится каждый раз их старое багровое Солнце вот уже миллиарды лет.
Уже подкрадывалась осень, желтые листья, срываясь, падали в океан, а он выбрасывал их на берег, словно отталкивая от себя это печальное и безжалостное время. Вода была холодная, но закаленные старики любили холодную воду, она приятно обжигала тело и бодрила разум.
Они поплыли туда, где небо сходится с землей, где Космос сходится с Землей, и долго-долго круглые головы светились красными скорлупками на фоне легких, неторопливых волн.
ФЕНОМЕН
Илюха родился семимесячным. И мать так намучалась с ним, что у нее навсегда отпала охота рожать. Долгое время даже у врачей не было уверенности, выживет младенчик или нет. Сразу на него навалились всякие детские и взрослые хворости, ладно, что родственников в ту пору было довольно много, а то бы ребенок и сам умер, и мать бы извел вконец. Обе бабушки нянчились с внучонком через сутки, на большее ни одного нормального человека хватить попросту не могло; а когда передавали смену — как могли, отыгрывались друг на дружке за привалившую мороку.
— Поменьше бы на аборты бегала твоя скромница в девках, дак и ребеночек бы не страдал бы с малолетства. А теперь и выправится, да все одно — не человек, — шипела одна.
— А твой-то, твой-то, сватья, кому он нужон был, твой шибздик, если бы не наша жалельщица! Производи-и-тель! Уж не брался бы, коли толку нет, лучше соседа попросить. Сделал наследничка, ни богу свечка, ни черту кочерга! — кричала другая.
Нетрудно заметить, что, несмотря на серьезные разногласия, в одном бабушки сходились: внук—не жилец. Но обе нянчились с Илюшкой, надо признать, самоотверженно и квалифицированно. Да и другие родственники, чем могли, облегчали жизнь молодых родителей.
И вот когда мальчику исполнился год, результаты героических усилий начали сказываться.
— Ну вот, — сказали врачи, — поздравляем. Теперь ваш мальчик станет расти не по дням, а по часам. Радуйтесь и будьте счастливы. Вы это заслужили.
Но родители и все остальные были так измучены продолжительными хлопотами, что сразу почувствовать себя счастливыми не смогли. Ощущение счастья пришло значительно позже и по другим, для каждого своим поводам. Да и не ко всем. Однако каждому довелось пережить благодаря мальчику хотя бы несколько трудных часов, и потому мальчик рос любимым всеми. Правда, каждый родственник выражал эту любовь по-своему: одни дарили игрушки и конфеты, другие рассказывали сказки, третьи ласково агукали, говорили: «Ах ты наш недоносочек ненаглядный!» — и смаргивали украдкой непрошенную скупую слезу. Ну, возможно, слезы и не было, это я так, чтобы красивше звучало. А четвертые шлепали ребенка по попке и любовно ставили щелбаны, от которых из его глаз летели искры. Бывает и такой способ выражения любви. Но это позже, когда Илюша окончательно повернулся к жизни.
Только после четырех лет его рискнули отдать в садик. Первый год он, как и ожидалось, почти полностью проболел, что и у нормальных детей не редкость. Может, наши садики рассчитаны на детей эскимосов, не знаю. Не занимался этим вопросом специально.
Первый год проболел Илюша, а потом ничего, притерпелся, знать. Закалился. И только малый рост остался у него — в память об однообразной и малоинтересной внутриутробной жизни.
В садике и в школе он был самым маленьким. Правда, потом все-таки подтянулся и набрал целых сто шестьдесят сантиметров, что по нынешним временам для мужчины до обидного мало, а по ранешним — ничего. И даже почти хорошо.
Но никогда Илюху всерьез не обижали. То есть обижать-то, конечно, обижали, но не больше, чем любого другого одногодка. Он хоть и был самым маленьким и самым слабосильным среди всех сверстников, но когда дело касалось его мужской чести — шел напролом. И в ситуациях, когда подавляющее большинство детей, да и взрослых, предпочитает спасаться бегством или, при отсутствии необходимых условий, начинает искать компромисс для заключения, по возможности, справедливого мира или, на худой конец, просить об унизительной пощаде, — Илюха пугал дюжего противника неукротимой храбростью и безрассудным нахрапом. Бывало, он уже лежал на полу с разбитыми губами и фингалом под глазом, а из носу текли кровавые сопли, лежал, не в силах подняться, а сам продолжал кусать, царапать и пинать обидчика. И тот удивленно отступал. Но Илюхе этого было мало. Он вставал, пошатываясь, и снова бросался в бой. И торжествовал, видя позорное бегство превосходящих сил. Хотя, конечно, потери той и другой стороны были не соизмеримы. Но разве в этом дело!
По вдохновению Илюха и сам мог напасть на любого, но это случалось довольно редко, а где-то лет с четырнадцати прекратилось совсем . Так что, в основном, рос Илья человеком мирным и отходчивым.
Но еще в садике стала замечаться за ним одна любопытная особенность, которая с годами не исчезла, а переросла, можно сказать, в самое главное и примечательное качество взрослого Ильи.
Прекрасный, правда, я не считаю это определение очень удачным, но моим мнением, когда его придумывали, никто не поинтересовался, так вот, прекрасный пол относился к Илюхе с самого раннего детства с неизбывным, болезненным интересом. Да-да, я не оговорился, именно весь пол, а не его отдельные представители! В смысле, представительницы.
— Дай, — говорил маленький Илюша девочке, у которой в руках была игрушка, только что отбитая ею у лучшей подружки.
И девочка безропотно подчинялась. Больше того, она начинала отнимать самые лучшие игрушки у других детей и приносить их к ногам своего повелителя. Но обычно оказывалось, что она ошиблась в самых лучших чувствах
— Уйди, — говорил ей через некоторое время Илюша хмуро, — надоела.
И девочка уходила в слезах. И плакала, пока за ней не приходили родители, а случалось, что продолжала плакать и дома. А Илья одаривал кратким счастьем следующую поклонницу, потом также быстро охладевал и к ней. Трагедия повторялась. Еще одно разбитое сердце. Но никто и представить не мог, сколько их будет еще на жизненном пути маленького Илюши.
— Тут дело, главным образом, в жалости, — авторитетно утешали родительский состав детсадовские педагоги. — Все-таки самый маленький, самый слабенький.