Они — результат его деятельности.
Случилось так, что по соседству со Станцем французы сожгли село Альтдорф, его жителей подозревали в помощи восставшим.
Песталоцци собрал своих воспитанников:
— Альтдорф сгорел. Может быть, в эту минуту по пожарищу бродят около сотни детей без крова, без пищи, без одежды… Хотите ли вы им помочь? Но для этого каждому из вас придется больше работать, получать меньше еды и поделиться своей одеждой с новичками.
Ни один ребенок не возражал. Все спокойно и с достоинством вошли в положение других детей и были готовы потесниться.
Все 80 человек. Как один.
Вам нужны комментарии?
Иоганн Генрих Песталоцци мог создавать свой мир, но оградить его от мира внешнего был не в состоянии.
Столь любимые нашим героем французы летом 1799 года проиграли какое-то очередное сражение австрийцам и заняли Станц. Монастырь им понадобился для госпиталя. Солдаты просто вошли в здание и потребовали всем убираться. Они слушать не хотели никаких возражений, — за ними была сила.
Нашему герою было предписано в считаные дни освободить монастырь для госпиталя.
Есть свидетельство, что, увидев первого французского солдата, вошедшего в монастырь, Песталоцци начал его… выталкивать из помещения. Почему вооруженный воин его не убил — загадка.
Так, буквально в один миг, отец снова остался со своими детьми в чистом поле.
Несколько дней потратил Песталоцци на то, чтобы для максимального количества детей найти дом. Сначала обращался к своим знакомым, к родителям тех детей, которые ходили в приют, потом — к совершенно незнакомым людям.
Кого-то удалось пристроить.
Большинство же он отправил, как говорится, куда глаза глядят.
Можно ли передать словами то, что испытывал он в этот момент?
Ему 53 года. По тем временам — старик.
И его дело опять рухнуло. Все его теоретические выкладки получили абсолютное практическое подтверждение. Он понял, что нашел единственно правильный путь в воспитании.
И что? Человек с ружьем разрушил будущее. Разрушил жизнь.
Как мне, биографу, описать степень отчаяния моего любимого героя? Где я могу отыскать слова?
И я нашел их! Как ни странно (а может, и не странно вовсе), у другого гениального педагога Януша Корчака.
В Варшавском гетто Януш Корчак вел дневник, и, когда приходилось особенно трудно, он придумывал молитвы от лица то ребенка, то старика, то даже от лица горя…
Слова одной из этих молитв, на мой взгляд, очень точно передают состояние Песталоцци, изгнанного из Станца: «Ты всемогущ, а правда беспомощная сражается с бескрайним океаном лжи. Справедливость закрыла глаза. Все в человеке двуличном ложь, все, кроме клыков и когтей. Вот и рычу я на Тебя, как пес хищный, готовый к прыжку, готовый вцепиться, кровавым глазом нацеливаюсь — в пустоту впиваюсь. Поэтому верую, что Ты сотворил и направляешь, чтобы я мог Тебе богохульствовать»[103].
Если бы отчаянию можно было бы написать гимн, то это — он.
Отчаиваться? Да. Страдать? Безусловно. Живой ведь человек.
Но падать? Сходить со своего пути? Опускать руки? Предавать мечту?
Не дождетесь!
В 1799 году Песталоцци уезжает из Станца к своему другу и первым делом пишет книгу «Письма к другу о пребывании в Станце».
Как мы уже говорили, Песталоцци принадлежал к тем удивительным людям, которые не отличают победы от поражений. Разумеется, в «Письмах» есть и строки отчаяния — живой же человек все-таки, но в основном Песталоцци описывает свой опыт — немного в Нейгофе, больше — в Станце.
Рассказывает будущим поколениям о своих обретениях (в основном) и ошибках (немного). Он убежден: этот опыт пригодится. Его педагогические открытия необходимы для улучшения человечества.
Когда-то писательская работа спасла его от нищеты и в корне изменила отношение к нему общества.
Дар писателя, желание писать всегда помогали ему не просто выживать, но жить. Как любой пишущий человек, оставаясь наедине с листом бумаги, он ощущал свою силу и не ощущал одиночества. Все свои проблемы во взаимоотношениях с судьбой он решал с помощью пера и бумаги. Будущее становилось ясным. Фантазии казались реализованными.
Тоненький лист бумаги — плот, на котором можно спастись в любые житейские бури и непременно выплыть в будущее.
Читая «Письма», ты с трудом понимаешь, что их писал человек, которого абсолютно несправедливо лишили любимого дела и средств к существованию. Перед вами — если угодно — пособие по созданию народной школы. Ни тебе ностальгии, вполне объяснимой в данном случае. Жалоб нет совсем. Слез и печали — совсем чуть-чуть.
Значительно позже Песталоцци напишет, что Станц «предоставил мне простор для накопления решающего опыта»[104]. Именно это ощущение пронизывает «Письма».
Понимаете, да? Для кого-то, наверное, то, что случилось с нашим героем в Станце, было бы трагедией, доказательством несправедливости мира.
Для нашего героя — опыт.
Господь не ошибается. Все, что Он нм делает — необходимо.
Мне вообще кажется: когда у человека есть цель и он движим призванием, — все, что происходит в его жизни, воспринимается, как ступеньки, ведущие к цели.
Всегда — вверх, даже когда окружающим кажется, что ты не просто пошел, но рухнул вниз.
Веру в Бога, в себя, в свое призвание сломить невозможно.
Жизнь нашего героя тому — абсолютный пример.
Станц не разрушил желания Иоганна Генриха Песталоцци стать педагогом, но лишь укрепил его.
Песталоцци покидает Станц накануне своего 55-летия…
Часть девятая. Бургдорф: попытка учительства
Вот состояние нашего героя зимой 1799 года, описанное им самим: «Как потерпевший кораблекрушение уже видит землю и дышит уже верой в жизнь, но вдруг противным ветром снова откидывается далеко в безбрежное море, восклицая в страшном отчаянии — „зачем я не умер!“ и все — так не опускается на дно, открывает усталые глаза, снова оглядывается, и снова ищет берег, а увидев, напрягает до окоченелости свои члены, — так же было и со мной»[105].
Что же видит «тонущий» пожилой человек, вглядываясь в даль?
Как уже нередко случалось: абсолютную бесперспективность собственной жизни.
Да, он известный писатель. Книги его хорошо распродаются в немецкоязычных странах, переводятся на английский и французский. Его узнают в кабачках и обсуждают с ним вопрос, который до появления истории Лингарда и Гертруды мало кого волновал: действительно ли детей надо воспитывать? «А что, просто бить — недостаточно? Нас же только били? И ничего — выросли и живем нормально. Как все». И еще все время спрашивают про самостоятельность женщины… К выводу о том, что женщина может быть самостоятельной, а у матери, оказывается, существует высокое предназначение — улучшать нацию, — посетителям трактиров привыкнуть, пожалуй, еще сложнее, чем к собственной роли воспитателей потомства.
Он не бедствует. Анна успокаивает его: мол, жизнь хорошо сложилась, теперь можно спокойно встретить старость, которая уже, собственно говоря, пришла.
Только вон там, вдали, кажется, где-то совсем далеко, за грудой проблем, невозможностей и неясностей, возвышается господин Призвание и манит к себе. Этот призыв невозможно не заметить, не откликнуться на него нельзя.
Вместо того чтобы спокойно отдыхать в своей усадьбе, писать новые романы и вкушать славу, наш герой делает то, чего от него не ожидает никто.
Он идет к Штапферу и просит, скорее, требует направить его на любую преподавательскую работу.
Штапфер отнекивается:
— У нас нет возможности дать тебе приют, школу… Ни финансовой, никакой иной — нет! Нет ни зданий, ничего нет!
Как позже выяснится — все есть. Но Штапфер боится: и непредсказуемости, и странностей своего друга; и того, что никто не поймет: почему после закрытия одного учебного заведения человеку, да еще без образования, сразу дают другое.
Песталоцци повторяет, что готов взяться за любую преподавательскую работу.
— За любую, — подчеркивает он. — Абсолютно неважно, в каком именно качестве, но мне необходимо войти в класс, где меня ждут дети.
То ли Штапфер понимал, что от его друга просто так не отделаться; то ли действительно считал, что педагог такого уровня должен трудиться; то ли еще какая-то недоступная нам причина двигала этим человеком, однако министр науки, искусства, строительства и дорог внял просьбе своего товарища.
Писатель и журналист Иоганн Генрих Песталоцци направляется в город Бургдорф, на должность — внимание! — помощника учителя.
Ни директором, ни даже педагогом, а — на самую низкую в педагогической иерархии работу: помощником учителя. Ниже, наверное, находится только уборщица школы.
Понимаете, да?
Всеевропейски известный писатель, создавший и к тому времени уже обнародовавший в знаменитом романе свою принципиально новую систему воспитания; известный человек, которого узнают посетители кабаков, — едет в маленький городок, чтобы трудиться помощником учителя!
И не потому, что его заставляют или ссылают. О нет! Он сам хочет этого настолько сильно, что добивается этой «должности» у министра!
«Я прибыл в Бургдорф, глубоко потрясенный тем, что судьба вынудила меня покинуть Станц»[106].
В таком настроении едет. Не в боевом, прямо скажем.
Однако едет, потому что господин Призвание манит.
И еще потому, что надеется, — не вечно же быть помощником, из этой затеи может еще получиться что-то неожиданное и интересное. (Как, впрочем, потом и вышло.)
И все-таки, думаю, главное, им движет абсолютное понимание того, что лишь работа, дети — это тот берег, за который он, тонущий, только и может зацепиться.
Позже, размышляя об этом тяжелом периоде своей жизни, наш герой придет к совершенно неожиданному выводу: «В старости мне приходится даже радоваться, что мне дают возможность начать службу с самых низших должностей. Все мои действия и все мои стремления направлены на поиски столбовой дороги, преимуществом которой является то, что она имеет прямое направление…»