[110], — настаивает Песталоцци.
Изучение любой науки не следует отделять от природы и от жизни. Если любой вывод зрим, ощутим, если угодно — осязаем, а значит, понятен ребенку, — учиться становится интересно.
Познание мира — естественное, природное качество человека, считал Песталоцци. И потому, если ребенку на уроке становится скучно, то это происходит не потому, что он ленив, а потому, что учитель не смог рассказать так, чтобы было интересно.
«Мой первый принцип заключается в том, что мы лишь в той мере можем хорошо воспитать ребенка, в какой знаем, что он чувствует, к чему способен, чего он хочет!»[111] — восклицает наш герой.
Это подход революционный в то, да, увы, и в наше время: сначала наблюдай, изучай, а потом — учи.
Мадам Штэнли, как и сапожник Дизли, как и сотни учителей в Швейцарии, как и миллионы учителей по всему миру сегодня, — в центр обучающего процесса ставила себя, педагога. Педагог, главный не только потому, что может делать замечания и оценивать, но и потому, что дает те знания и так, какие и как считает нужным.
Когда мой сын учился в школе, он спросил учительницу: «Зачем учить таблицу умножения, если у каждого есть телефон, а в нем — калькулятор?» «А вдруг ты окажешься на необитаемом острове?» — вопросом на вопрос ответила педагог. «А если обойдется? — резонно возразил сын. — Среди моих знакомых нет ни одного, кто бы угодил на необитаемый остров».
Вот логика школы: учить надо потому, что учить необходимо. И учить надо так, как велит учитель. Это не обсуждается. Точка. Эта логика, увы, проверена веками.
Песталоцци предлагал и, что важно, использовал в бургдорфских школах совсем иной принцип: в центре обучающего процесса стоит ученик. Учитель узнает, изучает ребенка, чтобы двигаться в обучении от его потребностей, более акцентируя на том, что интересно ученику, а не на том, что представляется важным учителю.
Нельзя учить всех всему. Это антипсихологично. Нужно обучать ребенка тому, к чему у него есть склонности. Только так можно поддержать естественную, природную тягу ученика к познанию.
Песталоцци исходил из того, что если ребенок заскучал — это сигнал педагогу: ты что-то делаешь не так, ты не понял, на что способен и что хочет твой ученик. Изучай его полнее! Будь к нему внимательнее! И тогда он сам подскажет тебе, учитель, что надо делать, чтобы обучение происходило заинтересованно.
В центре процесса ученик, а не педагог.
Такой подход давал поразительные результаты, причем довольно быстро.
Ученики ходили на занятия с удовольствием, что по тем (да и по нашим) временам — невероятно. К тому же было очевидно, что они получают знания не только легче, но и полнее.
Молва о писателе, который необычно учит детей, на чьи уроки дети ходят с удовольствием, что не мешает им показывать отменные знания, — покатилась по стране и докатилась до Иоганна Фридриха Гебарта.
Гебарт — фигура примечательная, в те годы очень и очень известная. Знаменитый философ. И не менее знаменитый педагог.
Практик, преподающий в университете, которого даже иногда приглашали в богатые семьи помочь воспитанию детей.
Теоретик, придумавший свою, надо сказать, весьма четкую педагогическую систему, за что в различных словарях он абсолютно справедливо именуется как «один из основателей научной педагогики».
Его взгляды сильно отличались от взглядов нашего героя. В основе системы Гебарта лежит деление методов управления детьми на основные и вспомогательные. К основным относятся: угроза, надзор, приказание, запреты, наказания, телесные наказания. К вспомогательным: авторитет, любовь.
Само словосочетание «методы управления детьми» для нашего героя невозможно: он никогда не ставил своей задачей детьми управлять. Кроме того, считал, что главное — это как раз любовь, а то, что его именитый коллега считает основным — меры вынужденные, к которым прибегать можно лишь в крайнем случае, желательно превращая наказание в игру.
Напомню расстановку сил: Иоганн Фридрих Гебарт — известнейший авторитет в области педагоги. Иоганн Генрих Песталоцци — помощник учителя в небольшой школе.
Гебарт, видимо, был человек любопытный, ему захотелось поглядеть, как известный писатель реализует на деле свою систему, и он отправился в Бургдорф, чтобы посетить уроки Песталоцци.
Разумеется, Гебарту понравилось не всё. Он был неприятно поражен той свободой, которая царила на уроках. Он категорически не мог принять того, что ученики разговаривают с Песталоцци как с равным, могут даже перебивать учителя и спорить с ним. Угроз, приказаний, телесных наказаний, другими словами, всего того, что он считал главным — знаменитость на уроках в Бургдорфе не увидел вовсе.
Как отнесся Песталоцци к приезду столь известного человека, прекрасно понимая, что от его вердикта во многом зависит его судьба? С понятным волнением. Не разделяя взглядов своего именитого коллеги, Песталоцци уважал Гебарта уже хотя бы за то, что тот всерьез занимается теорией педагогики. Да, у педагога-философа — совершенно иные позиции. Но сам факт того, что он думает о воспитании детей, понимает всю серьезность проблемы образования и практически работает со студентами университета, — уже заслуживает уважения.
Кроме того… Еще раз вспомним о странном парадоксе нашего героя: будучи невероятно неуверенным в себе человеком, Иоганн Генрих Песталоцци был совершенно убежден в правильности своей системы образования и воспитания. Она казалась ему абсолютно и единственно естественной и правильной. У него имелись основания надеяться на то, что, увидев ее в действии, такой профессионал, как Гебарт, не сможет ее не оценить.
Так, собственно говоря, и случилось.
Отдадим должное философу-педагогу: в работе Песталоцци он увидел принципиально новый подход, который приносит серьезные результаты. Дети преображаются на занятиях, и им, без сомнения, нравится сам процесс получения знаний. К тому же Гебарт устроил ученикам Песталоцци небольшой экзамен и убедился, что их знания весьма высоки, значительно выше, чем у их ровесников в других учебных заведениях.
Для Гебарта являлось совершенно очевидным, что «помощник учителя» — не та должность, которой достоин педагогический талант Песталоцци. И, вернувшись из Бургдорфа, он первым делом пошел в министерство к Штапферу. Педагог-философ счел совершенно необходимым, чтобы в Бургдорф выехала министерская комиссия и решила дальнейшую судьбу Песталоцци.
О такой комиссии просила и мадам Штэнли, которая не очень понимала: радоваться ей или расстраиваться тому, что происходит в ее школе. Во всяком случае, брать на себя ответственность за происходящее ей совсем не хотелось: пусть начальники сами решат — хорош ее помощник или нет.
Комиссия… Пугающее слово. Наш опыт, дорогой читатель, убеждает в том, что комиссия выезжает не столько разбираться, сколько снимать кого-то или что-нибудь закрывать.
Между тем в русской интерпретации слово «комиссия» означает просто «группа сведущих лиц». Происходит оно вовсе не от слова «снимать», а от латинского commissio — соединение.
Никакой, как видите, отрицательной коннотации.
Итак, «группа сведущих лиц», которых направил Штапфер, явилась в Бургдорф для того, чтобы проверить работу простого помощника учителя в школе.
Первое, что они увидели, — радостных, улыбающихся детей, которые явно охотно и даже весело направлялись на урок к Песталоцци. Затем посетили сами уроки и убедились: дети легко воспринимают материал, и на уроках их радость никуда не девается.
После этого, разумеется, проверили знания учеников и констатировали: дети знают больше, чем их одногодки, обучающиеся в других школах.
Свои выводы комиссия сделала, написав Песталоцци письмо: «Насколько мы можем судить, вы исполнили все, что обещали, когда говорили о применении вашего метода… Удивительный успех ваших учеников, достигнутый при самых разнообразных способностях каждого из них, ясно убеждает, что из всякого ребенка может быть что-нибудь сделано, если учитель сумеет понять особенности его умственных способностей и психологически верно примется за их развитие»[112].
В отчете, который комиссия представила в министерство, выражались восторги не только умению самого Песталоцци, но и его системе. Удивительным образом высокая комиссия поняла ее суть: «Учитель не является ученикам чем-то высшим, как это обыкновенно бывает, — он минуту за минутой переживает с детьми, и со стороны кажется, что не он их учит, а сам с ними учится (курсив мой. — А. М.). Система так целесообразна и дает такие результаты, что введение ее было бы желательно для всей Швейцарии»[113].
Это была более чем серьезная и веская похвала. И — говоря языком газетных штампов — она открывала огромные перспективы.
Революционное время — не только кровавое, но и бюрократическое: время комиссий, резолюций, бумажек и прочее. Если бы философ-педагог отрицательно отозвался о работе Песталоцци или если бы что-то не понравилось комиссии, — так и трудился бы гений помощником учителя долгие годы.
Удивительно, что судьба великого педагога зависела от людей, которых мы сегодня и знать не знаем.
Но все получилось хорошо. Мадам Штэнли похвалили за то, что она дала возможность Песталоцци на практике осуществить свою теорию. А наш герой пошел на повышение: ему разрешили работать в качестве самостоятельного учителя во второй мужской школе Бургдорфа.
Гений педагогики добился разрешения самостоятельно преподавать в 54 года — том возрасте, в котором сегодня готовятся к пенсии.
А как же Нейгоф и Станц? Все забыто?
Нет.
Новая революционная бюрократия требует: если человек работает помощником учителя — пусть он даже уже руководил двумя учебными заведениями — он все равно обязан получить официальное разрешение на самостоятельное преподавание. Эти формальности должны быть соблюдены. Для начала.