Как это работает?
Вот вам подлинный пример одного из уроков Песталоцци.
Педагог, показывая на дыру, спрашивает мальчика:
— Что ты там видишь?
— Дыру на обоях.
— И всё?
Мальчик мнется, вглядываясь в дыру, потом говорит:
— За дырой я вижу каменную стену.
— За какой дырой? Опиши ее…
Видя, что ученик слишком напряжен, Песталоцци хвалит его за усердие, улыбается и просит всех повторить:
— Я вижу дыру на обоях. Я вижу длинную дыру на обоях. Я вижу длинную неровную дыру на обоях. За дырой я вижу каменную стену. За длинной, узкой, неровной дырой я вижу каменную стену. Теперь я мигу нафантазировать, что я могу увидеть за каменной стеной. Итак, я думаю, что за каменной стеной можно увидеть…
Таким образом, с одной стороны, Песталоцци учит маленьких детей говорить длинные, большие фразы. Наглядно показывает: у любого, самого простого, предмета может быть несколько разных определений. То есть занимается тем, на что сегодня и не особо тратят время — обучает речи.
С другой — внимательности: вглядываться в обыденное, замечая в нем детали.
С третьей — умению видеть мир объемнее, нежели он представляется при поверхностном взгляде.
Наконец, возбуждает у детей фантазию.
И все это при помощи ни чего-то абстрактного и неясного, но — обычной дыры в обоях.
Собственно говоря, так и работает принцип «элементарной педагогики».
Вы понимаете, почему детям учиться у него было интересно?
В годы своей работы в Бургдорфе наш герой заметит: «Однажды я сказал, что мой метод представляет из себя игру. Это мое выражение было неправильно истолковано. Я хотел только сказать этим, что мой метод психологически подготавливает ребенка к умственному напряжению»[123].
Это принципиально важный вывод Песталоцци: умственное напряжение, которое непременно должно возникнуть у ребенка, когда он занят решением любого рода задач — не падает с неба, как манна, оно — результат предварительной, индивидуальной серьезной работы педагога.
Но слово «игра» все равно очень важное. Чем больше игрового начала на уроке, тем лучше, а не хуже, усваивает ученик материал.
Например, на уроках природоведения (естествознания) дети изображали его любимую воду в разных состояниях. «Вот я — снег», а «я — вода в ведре», а «я — дождь».
Эта игра вызывала бурю смеха и радости. Но надо ли много рассуждать о том, сколь она полезна?
В самом начале бургдорфского периода в жизни Иоганна Генриха Песталоцци случается трагедия.
Заболевает его сын Яков. Довольно быстро становится ясно, что болен он серьезно, скорее всего — смертельно.
«Дитя мое! — писал Песталоцци в одном из писем. — Ты для меня — все. От тебя зависит или сделать меня счастливым, или разбить мою жизнь навсегда»[124].
Такое вот совершенно искреннее отношение к собственному ребенку.
И тем не менее наш герой не находит времени, чтобы навестить больного ребенка, поддержать свою жену.
Анна сообщает ему о том, что их сын уходит, что смерть может наступить в любой момент…
Он не может оставить только что начавшуюся работу ни на день.
24 августа 1801 года Яков умирает. Ему был 31 год, он успел жениться и оставить после себя сына Готлиба, внука Песталоцци.
Если верить некоторым источникам, Песталоцци не приехал на похороны сына. Верить в это совсем не хочется. Но если все-таки быть до конца честным и понимать абсолютную одержимость нашего героя своим делом — становится ясно, что такое вполне могло произойти.
Не приехать проститься с умирающим сыном. И, возможно, даже не приехать на его похороны…
Конечно, Песталоцци маялся и страдал. Рыдая по ночам, днем он не мог показать своего горя ни ученикам, ни учителям. Но на собственную семью опять не хватило времени.
А что, дорогой читатель, хочется, чтобы герой книги «ЖЗЛ» был идеален и прекрасен во всех отношениях? И мне очень хочется.
Но вот — нет.
Пытаюсь принять поступок Песталоцци — не получается у меня.
Пытаюсь понять — не выходит.
Поэтому не могу по этому поводу рассуждать — просто констатирую факт.
А что же Анна? Как она приняла поступок своего мужа?
Как все, что он делал — смиренно. Никогда его этим не упрекнула.
Что испытывала эта удивительная женщина после похорон, войдя в опустевшую комнату своего сына или обнимая внука — можно только фантазировать.
Если есть желание. И нервы.
Несмотря на невероятную, каждодневную занятость в Бургдорфе Иоганн Генрих Песталоцци очень много писал. Его слава писателя и слава педагога отныне идут вместе, рука об руку.
Для того чтобы лучше понять, как именно преподавал Песталоцци в своем институте, нам придется полистать его книгу, написанную в это время, с невероятно длинным названием: «Как Гертруда учит своих детей. Попытка дать матерям наставление, как самим обучать своих детей. Письма Генриха Песталоцци».
Это важнейшее в жизни нашего героя произведение вышло в бургдорфский период жизни — в 1801 году — и стало вторым после «Лингарда и Гертруды», как сейчас бы сказали — бестселлером автора.
Песталоцци писал его во время болезни и смерти сына.
Книга получилась поразительной.
С одной стороны, это весьма подробное описание его системы. Да — Песталоцци обращается к матери, не к учителю. Однако мы знаем: наш герой не признавал никакого образования, кроме семейного. Все те требования, которые в книге обращены к матери — в Бургдорфе обращались к педагогам. Все те советы, которые Гертруда адресует матери — это те требования, которые Песталоцци выдвигал учителям.
Но у книги этой есть еще и вторая сторона. «Как Гертруда учит своих детей…» — это невероятная, пронзительная исповедь! Песталоцци бывает безжалостен к себе до такой степени, что иногда, дабы быть предельно искренним, пишет о самом себе в третьем лице, как о герое произведения.
А иногда — впрямую, от первого лица. Предельно исповедально.
Вот — самое начало книги: «В отношении большинства своих взглядов я до гробовой доски буду пребывать в некоторого рода мраке, но должен сказать, что если этот мрак в своей основе имеет многосторонние и достаточно живые наблюдения, то для меня это святой мрак»[125].
Произведение, разумеется, читали и учителя, и более старшие ученики, и их родители… Песталоцци, конечно, должен был это предвидеть.
Понятно, надо быть очень искренним человеком, чтобы писать о себе то, что тебя вовсе не украшает.
Но, с другой стороны, необходимо обладать невероятной уверенностью в самом себе и в своем деле, чтобы писать о себе столь безжалостно.
Я не знаю другой книги, в которой бы перемежались предельная исповедальность и абсолютно точные, конкретные, педагогические рекомендации. Они перемешаны, как ингредиенты в салате: не успеваешь прийти в себя от невероятной искренности слов, как тут же натыкаешься на конкретные, важные советы, которые даются предельно спокойно и точно.
Как это выглядит?
Песталоцци безжалостен к себе: «…я не предвидел, потому что, мечтая о желанном, витал в облаках, а самолюбие не раскрыло мне глаза на этих людей. (Песталоцци пишет о тех, кто мешал ему в его работе. — А. М.) Я ошибался не только в каждом хитреце, ошибался и в каждом глупце, и был хорошего мнения о любом, кто стоял передо мной и говорил доброе слово»[126].
Еще раз. Педагог пишет книгу практических советов, высказывает те требования, которые будет выдвигать к педагогам в Бургдорфе. Казалось бы, чтобы тебе поверили, ты должен нахваливать себя, а тут — эдакое самобичевание.
Песталоцци — человек предельно открытый. Не думаю, что он так много критикует себя в «Гертруде», чтобы люди поняли, что он абсолютно искренен, а значит, поверили ему и тогда, когда он говорит про воспитание. Хотя, по факту, так и случилось. Но этот прием, убежден, автором не закладывался.
Потому что не было никакого приема. Своей исповедальностью Песталоцци не ставит никаких задач. Просто выплескивает на бумагу все, что считает необходимым. На протяжении всей жизни бумага остается главным его другом, которому он не умеет и не хочет врать.
А после исповеди тут же, рядом, важнейший педагогический вывод: «Наряду с подлинным созерцанием природы, считаю для человека язык важнейшим средством познания»[127].
Это то, что делалось в Бургдорфе. Детей специально учили видеть, если угодно, разглядывать природу, чтобы хотя бы попробовать ее понять. Именно поэтому Песталоцци считал природоведение важнейшим предметом и ввел уроки естествознания.
Но этого мало! Дальше обо всем об этом ребенок должен суметь рассказать. Язык — как средство познания и изучения мира. Понимаете?
В наших школах мы издревле изучаем не столько язык, сколько — грамматику языка. Да, это важно. Но сначала, считал Песталоцци, нужно понять философию языка, его суть.
Как это сделать? Совместить изучение языка и изучение природы.
Задача школы: сделать так, чтобы ребенок умственно развивался.
Как этого добиться?
У Песталоцци есть совершенно четкий ответ. Буквально — по пунктам:
«1. Все больше расширять круг их [детей] наблюдений.
2. Прочно и систематически закреплять осознанные ими наблюдения.
3. Предоставлять детям обширные познания в области языка для выражения всего того, с чем их познакомили и еще частично познакомит природа и обучение»[128].
Это все — не только советы матерям, это требования ко всем педагогам, в частности — к его коллегам в Бургдорфе.
В своей книге Песталоцци дает конкретные советы, например, о том, как учить детей звуку, словам, собственно — речи.
Принципиально важно, что, давая абсолютно практические советы, Песталоцци не забывает о сути образования, о его главном смысле.