Из Тульчина царь в сопровождении Киселева отправился в Вознесенск, где находился штаб военных поселений Новороссийского края. Там их ждал Аракчеев. Александр не преминул похвалить другу успехи 2-й армии.
Но, возможно, он отнесся к этому иначе, если бы узнал, кому Киселев обязан во многом успехами своей армии. Киселев буквально во всем советовался с Пестелем. Ни одно преобразование во 2-й армии не делал начальник штаба, не проконсультировавшись с командиром Вятского полка. Шла ли речь об артельных солдатских деньгах или «фрунтовой службе», об уставе лагерной службы или военно-судной части — всюду давали себя знать направляющие советы Пестеля. Киселев посылал Пестелю на заключение проекты различных комиссий и на основании его отзывов составлял рапорты Главному штабу. Знай все это Александр, он был бы неприятно поражен тем значением, которое приобрел во 2-й армии «бунтовщик» Пестель.
На традиционный съезд в Каменку 24 ноября, в день именин хозяйки, съехались все члены общества, бывшие в Киеве в начале 1823 года. Отсутствовал один Юшневский.
Жаркими спорами огласился кабинет Василия Давыдова. Пестелю, Волконскому и Давыдову снова пришлось убеждать пылких васильковцев. Сергей Муравьев опять потребовал немедленно начать подготовку к восстанию и именно здесь, на юге.
— Неужели мы в сотый раз должны обсуждать эти необдуманные проекты? — недовольно морщился Давыдов. — Пора понять по последним событиям в Испании, что испанские пронунсиаменто [19] в самой Испании ни к чему не приводят, а у нас подавно бесполезны будут. Неужели испанские события вас ничему не научили?
— Научили и очень многому, — возразил Муравьев. — Павел Иванович толково доказывал, что начинать должны в столице, Риэго же начал не в столице, Кирога поддержал его тоже весьма далеко от столицы, а переворот удался. Мы пока обсуждаем только возможность и, так сказать, удачливость переворота, а не его последствия. Что же касается последствий, то признаю, что Риэго сделал ошибку, не перебив своих Бурбонов, или уж, во всяком случае, ему не следовало вверять свою конституцию королю.
Последние слова Муравьева обрадовали Пестеля; раньше ему никак не удавалось добиться у руководителя Васильковской управы согласия на цареубийство.
— Я согласен с Сергеем Ивановичем: Риэго совершил роковую ошибку, — сказал Пестель. — Только прошу заметить, что Россия все-таки не Испания. Испанцы уже знали, что такое конституция, управлялись ею, хотя и не долго. Солдаты там отлично понимали, за что они воюют. А у нас?
Со своего места вскочил Бестужев.
— Солдат распропагандировать дело не сложное, — заявил он, — я берусь за это, и вы увидите…
— Спокойней, Мишель, — остановил его Пестель, — я еще не кончил. У нас можно поднять солдат за хорошего царя против плохого, но растолковать им, почему они должны идти воевать за конституцию против любого царя — дело посложнее. Конечно, можно и нужно им это растолковать, но именно поэтому я и настаиваю на уничтожении всей царской семьи, чтобы ни у кого не возникла мысль: не найдется ли среди Романовых хороший царь? Из подобных мыслей легко вспыхнет анархия, которая погубит все наше дело. Следует разграничить заговор и переворот: заговор должен быть в столице с целью убийства всех Романовых, переворот может быть совершен и в столице и у нас. Анархию мы не допустим, если сразу же после цареубийства провозгласим временное правление с правами диктаторскими.
— Стало быть, опять cohorte perdue, — заметил Муравьев. — Что же, во всем этом есть резон. Но остаюсь при своем мнении, что действовать надо скорей, время не ждет. Случай с князем Сергеем Григорьевичем, признаюсь, меня волнует. О нас знают наверху. Мы вот тут рассуждаем, а смотри, выйдем отсюда, и у дома уже ждут нас фельдъегерские тройки с жандармами… И прямо в Петербург.
— Авось бог милует, — сказал Давыдов и с сожалением добавил: — А все север… Им бы надо в десять раз живее действовать, чем нам.
— Там есть люди, — сказал Волконский, — но их следует организовать, и на севере будет, как и у нас.
— Знаете, — вставил Бестужев, — Петербург надо тревожить частыми набегами, — и сам рассмеялся удачной фразе. — Верно, господа, мы из своих половецких степей должны тревожить северную столицу беспрестанными набегами и побуждать их тем к действию.
— А ведь правильную мысль подал этот новоявленный хан половецкий, — подхватил Муравьев, — Следует снова кому-нибудь ехать в Петербург.
— На сей раз надо ехать Павлу Ивановичу, — горячо произнес Волконский. — Сейчас он нужен в Петербурге.
— Я уже подал рапорт с просьбой об отпуске, — ответил Пестель, — и думаю скоро поехать. Но вам, Сергей Григорьевич, я советовал бы ехать сейчас. Сообщите северянам заранее все, о чем мы здесь говорили и договорились. Вы дождетесь в Петербурге меня, и мы вместе будем вести переговоры.
Сам Пестель намеревался отправиться в столицу в конце декабря, но отпуска к этому времени не получил и письмом уведомил Волконского, что задерживается. Волконский решил, что Пестеля дожидаться не стоит, и поспешил обратно на юг. Он предполагал застать Пестеля в Киеве на съезде в январе 1824 года, но его там не оказалось: Пестель только открыл съезд и сразу же уехал обратно в Линцы. Председательствовал на съезде Юшневский.
Главным вопросом, обсуждавшимся на съезде, были сношения с польским обществом.
Год тому назад, в январе 1823 года Сергей Муравьев-Апостол и Бестужев-Рюмин встретились в Киеве, в доме генерала Раевского, с поляком графом Ходкевичем. Они разговорились. Беседа коснулась тайных политических обществ, распространившихся последнее время повсюду. «Знаю, что и у вас таковое составилось», — сказал между прочим Ходкевич. Муравьев и Бестужев не сочли нужным скрывать свою принадлежность к такому обществу. Ходкевич, в свою очередь, признался, что сам является членом Польского патриотического общества, цель которого — борьба за восстановление независимой Польши. Он предложил наладить связь между польским и русским обществами. По его мнению, предварительно оба общества должны выделить представителей, которые и будут вести переговоры по этому вопросу.
«На контрактах» 1823 года Бестужев сделал сообщение о беседе с Ходкевичем и спросил полномочий для ведения переговоров с Польским обществом.
Сначала предложение Бестужева большинство встретило отрицательно: полякам не доверяли. Но в конце концов Муравьев и Бестужев убедили всех в необходимости установить связь с поляками, указывая на несомненные выгоды союза двух обществ. Васильковцы получили необходимые полномочия. Но наладить связь с поляками удалось не сразу. Только в январе 1824 года они встретились с представителем Польского общества полковником Крыжановским и договорились с ним о помощи, которую должно было оказать Польское общество русским заговорщикам в момент переворота. Было заключено предварительное соглашение: будущее русское революционное правительство предоставляло Польше независимость и отдавало ей области «не настолько обрусевшие, чтобы слиться душой» с Россией. В свою очередь, поляки обязывались поднять восстание в одно время с русскими, оказывать им всяческую помощь и в Польше установить такой же строй, какой будет установлен в России. Таковы были основные пункты соглашения.
Пестель был в курсе переговоров и одобрял их. Для него Бестужев-Рюмин составил обстоятельный «Доклад тайной директории о переговорах с Польским обществом», которым Пестель должен был руководствоваться, делая сообщение в Петербурге о сношениях Васильковской управы с поляками.
Одобряли результаты переговоров и остальные члены Южного общества. Юшневский обнял Бестужева-Рюмина и благодарил его от имени общества за успешные переговоры с поляками.
Пестель поехал в Петербург в феврале. В Киеве, по дороге на север, он встретился с Сергеем Муравьевым-Апостолом и Бестужевым-Рюминым. Целые сутки обсуждали они детали будущего совещания. Пестель говорил, что намерен употребить все средства, чтобы слить, наконец, воедино оба общества. Для этого он хотел предложить взаимное признание руководства Северного общества Южным и Южного Северным. Он предполагал, что основным препятствием для слияния обоих обществ будет его конституция. Но отказываться от нее он не думал.
Согласовав с васильковцами свои действия в Петербурге, Пестель уехал из Киева; 25 февраля он уже был в Васильеве, а в начале марта выехал из родительского имения и через несколько дней прибыл в Петербург.
Остановился он, по обычаю, у брата Владимира в Кавалергардских казармах.
На следующий день Пестель отправился к Матвею Муравьеву-Апостолу, жившему в то время в Петербурге и представлявшему южан при Северном обществе.
— Мы здесь собираемся довольно часто, — сказал Матвей Муравьев-Апостол. — В октябре было интересное совещание на квартире у Ивана Ивановича Пущина. Были Никита Муравьев, Тургенев, Поджио, Оболенский, Митьков и еще некоторые. Никита Михайлович объяснял свою конституцию и убеждал всех в необходимости ее принятия. Но это ему не удалось. Здешние члены сделали много критических замечаний, и ему придется еще раз ее переделать. Тогда же выбрали трех директоров общества: Никиту Муравьева, Трубецкого и Оболенского. Пущин предложил ввести в общество Рылеева, автора послания «К временщику». Рылеев, надо сказать, в полном революционном духе, и его нам следует иметь в виду. Все, конечно, согласились на его принятие. Месяца два тому назад на совещании у Митькова Рылеев читал «Любопытный разговор» и пенял Муравьеву, почему тот его не кончил; он сказал, что такими сочинениями удобней всего влиять на умы народа.
— Правильно, — заметил Пестель. — А что же Никита Михайлович?
— Отозвался недосугом и предложил Рылееву кончить начатое им. И Рылеев собирается написать сочинение «Катехизис свободного человека». По всему видно, что это будет посильнее «Любопытного разговора».