— Куда двигаем? — спросил Пол. — Дальше по Пятой, или сразу ко мне?
— Мне хочется ещё пройтись, — ответила Дора, подняла глаза на Пола и с улыбкой добавила, сжав его руку: — Совсем немного. Так, что идем по Пятой.
И они двинулись по Пятой авеню в северном направлении.
— Мне нравятся эти манекены, — говорил Пол. — У них есть чувство превосходства и одновременно человеческая теплота. Они кажутся вызывающими и в то же время воспитанными. И кроме того, их груди расположены под правильным для этого времени года углом.
— Точно, — сказала Дора. — Папье-маше. Груди из папье-маше можно поставить под любым углом. Взгляни! Алюминиевые чемоданы. Для путешествий по воздуху.
— Они здорово смахивают на кухонную посуду моей матушки.
— Тебе не хотелось бы иметь несколько штук?
— Очень хотелось бы, — сказал Пол, внимательно разглядывая чемоданы. Чтобы улететь. Упаковаться и отбыть. На край земли.
— Смотри, здесь есть даже небольшой чемоданчик для книг. Целая книжная полка для путешествий.
— Вот эта штука и нужна мне в первую очередь, — заявил Пол, — для моих ежедневных автобусных путешествий вдоль Пятой авеню.
Они миновали Собор Святого Патрика — огромный и темный. В небе над собором плыла луна.
— А как ты думаешь, — спросил Пол, — Бог прогуливается по Пятой авеню?
— Конечно, — ответила Дора. — Почему бы и нет?
— Мы — князья на этой земле, — пустился в рассуждения Пол. Многочисленные рабы доставляют в эти несколько кварталов нашего города богатства со всех концов земли, чтобы мы могли взглянуть на них и сказать: «Да, это прекрасно», или: «Везите прочь, оно воняет!». Я чувствую себя страшно важным, когда гуляю по Пятой авеню.
Они задержались у витрины морского агентства «Гамбург-Америкен Лайн». Крошечные куклы в национальных нарядах кружились в бесконечном хороводе вокруг праздничного шеста, а другие куклы — тоже в народных одеждах наблюдали за этим кружением. На лицах всех кукол сияли широченные улыбки. На небольшой надписи в витрине значилось: «Праздник урожая в Бакберге. Германия».
Из-за угла появился охранник частной фирмы. Страж порядка остановился и внимательно посмотрел на них. Они передвинулись к следующей витрине.
— «Пассажирам предлагается путешествие без забот», — прочитал Пол в выставленной в витрине брошюре. — Кроме того здесь говориться: «Компания „Хапаг-Ллойд“ предоставляет скидку в 25 % всем преподавателям колледжей и университетов, отправляющихся в годичный отпуск для научной работы». Этих людей здесь величают «Мастерами искусства путешествий».
— Мне раньше очень хотелось поехать в Германию, — сказала Дора. — Я знаю очень много немцев, и все они — прекрасные люди.
— Я там скоро буду, — бросил Пол, когда они проходили мимо частного охранника.
— Ты собираешься туда в путешествие?
— Ага. За счет правительства в прекрасно сшитом мундире цвета хаки. И я, наконец, увижу эту колыбель культуры — блистательную и полную очарования Европу. Из кабины бомбардировщика. Слева от нас сейчас находится клуб «Аист» — колыбель культуры Пятьдесят третьей восточной улицы. Взгляни на этих прелестных девиц. Груди у большинства из них тоже торчат под нужным углом. Посмотри, как природа подражает искусству. Нет, Нью-Йорк воистину изумительный город.
Дора ничего не сказала, она лишь теснее прижалась к нему, и пара двинулась дальше. Свернув за угол они пошли по Пятьдесят третьей по направлении к Мэдисон-авеню. Пройдя немного, они остановились, на сей раз у витрины магазина, где продавались электропроигрыватели и радиоприемники.
— Вот что я хочу, — сказал Пол, указывая на проигрыватель. — Эта штука называется «Кейпхарт» и может играть две симфонии подряд. Ты валяешься на диване, а тебя ублажают Брамсом, Бетховеном и Прокофьевым. Именно такой и должна быть жизнь. Лежишь себе на спине и купаешься в музыке, которую доносит до тебя автомат.
Дора посмотрела на проигрыватель и увидела сплошное черное дерево, дверцы и какие-то механизмы.
— Ты и в правду думаешь, что будет война? — спросила она.
— Обязательно. Сейчас игроки пока разминаются. Ждут, кого выставить первым. Это будет зависеть от того, какой рукой лучше работает противник левой или правой.
Некоторое время они шли молча.
— Но это же всё в Европе, — сказала, наконец, Дора. — Неужели мы тоже встрянем?
— Обязательно. Почитай газеты, — ответил он, и, бросив взгляд на витрину, мимо которой они проходили, произнес: — Посмотри, какие замечательные столы. Металл и стекло, для приема пищи на открытом воздухе. Неформальный дружеский завтрак на террасе. Как приятно было бы вкушать редкостные яства и зеленый салат с этих ярких тарелок, глядя на окружающие озеро горы. А внутри дома звучит музыка.
— Очень мило, — тихо сказала Дора.
— Впрочем, можно приобрести добавочный спикер, — сказал Пол, — и вывести его на террасу, чтобы можно было слушать во время еды. На ужин я обычно предпочитаю Моцарта, — закончил он и повлек её к витрине книжного магазина.
— Мне всегда становится грустно, когда я вижу столько книг, — сказала Дора. — Ведь у меня никогда не будет времени на то, чтобы их прочитать.
Пол поцеловал её и спросил:
— О чем ты подумала, когда увидела меня в первый раз?
— А о чем ты подумал?
— Я подумал: «Эта девчонка должна стать моей».
Дора рассмеялась и прижалась к нему.
— Так о чем же ты подумала?
— Я подумала… — она хихикнула, помолчала и продолжила: — Я подумала: «Этот парень должен стать моим».
— Ну, разве наш Нью-Йорк не прекрасен? Откуда, ты говоришь, здесь появилась?
— Из Сиэтла, — ответила Дора. — Сиэтл, штат Вашингтон.
— И вот теперь мы здесь, на Мэдисон-авеню, шагая рука об руку, совершаем покупки для грядущих лет…
— Даже если и будет война, — сказала, помолчав, Дора, — С какой стати ты должен в ней участвовать? И вообще, почему Соединенные Штаты должны в неё вступать?
— Они же вступили в предыдущую. Разве не так? — сказал Пол. — Вот и в эту вступят.
— Прошлый раз Соединенные Штаты надули, — возразила Дора. — Парней, которые на ней погибли, подло надули.
— Верно, — согласился Пол. — Их убили ради дохода в 6 % на облигации военного займа, из-за нефтяных скважин, во имя передела сфер влияния. Мне ужасно хочется иметь сферу влияния.
— И несмотря на это, — тихо спросила Дора, — ты и на сей раз запишешься в армию?
— Точно. В первый же день. Явлюсь в бюро набора и заявлю: «Перед вами Пол Триплетт — двадцать шесть лет, тверд, как кремень, отличное зрение, прекрасные зубы, хорошие ноги — выдайте ему ружье». Или, ещё лучше: «Посадите его на самолет, чтобы он мог причинить как можно больше вреда».
После этого они целый квартал прошли молча.
— А ты не думаешь, что и на это раз тебя надуют? — спросила Дора. — Не думаешь, что будешь снова сражаться за облигации и нефть?
— Ага.
— И, несмотря на это, ты запишешься в армию?
— В первый же день.
Дора выдернула свою руку из-под его локтя.
— Неужели тебе нравится убивать людей? — спросила она.
— Мне ненавистна сама мысль об этом, — растягивая слова, произнес Пол. — Я не хочу никому причинять вреда. Я считаю саму войну нелепостью. Я желаю жить в таком мире, где все сидят на свежем воздухе за столами из стекла и хрома, едят из цветных тарелок и слушают музыку Моцарта, которая раздается из добавочного спикера, установленного на террасе. Однако Гитлера подобное устройство мира вовсе не интересует. Ему нужен совсем иной мир. А его мира я не выношу. Как в немецком, так и в домашнем варианте.
— Но Гитлера тебе не убить, — сказала Дора. — Ты будешь убивать молодых парней, вроде тебя.
— Верно.
— И тебя такая перспектива устраивает?
— Мне и Гитлера как такового убивать не интересно, — произнес Пол, — я хочу лишь убить идею, в которой он воплотился для слишком многих людей. В грядущие годы я, возможно, буду горько оплакивать тех ребят, которых мне пришлось убить. А они станут оплакивать меня, если я паду от их рук.
— Скорее всего, эти парни очень похожи на тебя.
Теперь они шли очень быстро.
— Это точно, — согласился Пол. — Не сомневаюсь, что им не терпелось бы сейчас отправиться вместе с тобой в постель. Держу пари, что в эту весеннюю субботу им очень понравилось бы бродить рука об руку с тобой меж фонтанов и бронзовых статуй на «Рокфеллер Плаза» или разглядывать спортивную одежду в витринах. Готов поставить все что угодно и на то, что многие из них обожают Моцарта. Однако, несмотря все это, я стану их убивать. И буду делать это с удовольствием.
— С радостью?
— Да. С радостью, — подтвердил Пол, вытирая глаза тыльной стороной руки. На него вдруг почему-то навалилась страшная усталость. — Сейчас — с радостью. А возрыдаю я в годы грядущие. Сегодня в их руках винтовки, и винтовки эти направлены на меня, и на тот мир, в котором я хочу обитать. Они своими телами защищают идею, которую я хочу убить для того, чтобы выжить. — Пол вытянул руку и поймал её пальцы. — Знаешь, по-моему, такой вечер, как сегодня вовсе не стоит тратить на то, чтобы обсуждать подобные проблемы, — сказал он.
— Но это же сплошное жульничество! — воскликнула Дора. — Тебя просто используют, и ты об этом прекрасно знаешь.
— Верно, — охотно согласился Пол. — Весь этот бизнес — одно сплошное жульничество. Но, несмотря на это, я буду драться. Меня обманут, но все же я что-то сделаю, для того чтобы слушать музыку Моцарта на террасе во время ужина. Это даже не героизм, чёрт побери! Меня втянут в это дело в любом случае, что бы я ни говорил.
— Очень плохо, — сказала Дора, отстраняясь от него. — Это очень плохо.
— Куда как скверно, — снова согласился Пол. — Может быть, придет день, когда все будет лучше. Может быть, наступит время, когда миром станут управлять люди, которые любят Моцарта. Но все это — не сегодня.
Они снова остановились. На этот раз перед небольшой картинной галереей. В витрине была выставлена репродукция картины Ренуара, на которой изображалась большая компания. Среди персонажей были целующая мохнатого пекинеза женщина, рядом с ней человек в майке и с соломенной шляпой на голове — рыжебородый и надежный, как сама земля. Какой-то фат в котелке набекрень, что-то нашептывал прижавшей ладошки к ушам женщине. Первый план картины являл собой великолепный натюрморт, на котором изображались бутылки вина, бокалы, виноград и какие-то яства.