Я развожу руками.
– Она-то, может, и вынесет, кто её знает, какой у неё болевой порог. Хотя может и помереть от шока. Но тут ещё другой момент есть: я никогда не оперировала без анестезии, даже не представляю, как это делать. Ты подумай, она же будет орать и вырываться.
– Может, ей хримги выпить? – предлагает Азамат. – Чтобы заснула?
– Я думала об этом, – кривлюсь, – но кто её знает, как она отреагирует на алкоголь. Может, он для неё ядовит. А даже если нет, представь, вдруг она не заснёт, а опьянеет и начнёт тут… на столе танцевать? Операционном…
– А! – включается вдруг Хос. – Чтобы заснуть, есть грибы.
– Так-так-тааак, – поворачиваюсь я к нему. – Ну-ка поподробнее.
– Когда тяжело болеешь, – поясняет Хос, – надо есть бурые грибы. Тогда заснёшь на несколько дней, а проснёшься здоровым. Ну или хотя бы не таким больным.
– И где растут эти грибы? – спрашиваю я, вооружаясь планшетом с картой.
– Да везде, – отмахивается Хос. – Только… Они вырастают осенью.
– Подожди, о каких грибах ты говоришь? – хмурится Азамат, открывающий на своём буке справочник.
– Ну бурые, – поясняет Хос. – Такие, как стружка прозрачная из земли торчит.
Как следует полистав справочники, Азамат таки находит иллюстрацию, которую Хос узнаёт. Грибы похожи скорее на оборки из прозрачной желтовато-коричневой ткани или лепестки махрового цветка.
– Несъедобны, – читает Азамат, – лекарственной ценности не представляют.
– Ну это они для людей не представляют, – замечаю я, но Азамат вдруг сдвигает брови.
– Я их знаю, – говорит он. – Но они только через пару месяцев начнут вылезать.
Оппачки.
– А грибница?.. – спрашиваю я, хотя как я собралась искать грибницу незнакомого гриба, не зная точного места произрастания и даже без образца ДНК для сравнения?
– Не, – мотает головой Хос. – Надо вот эти лепестки сами. Но сейчас их нет.
– Может, кто-нибудь их сушит? – предполагаю я. – Знающие там или кто…
– Уже ищу, – откликается Азамат. – Но не похоже. Они даже не ядовитые, просто невкусные, я как-то в детстве пробовал. Как бумагу жевать.
– А как вы их едите? – уточняю я у Хоса. У хозяев леса нет уплощённых премоляров, которые бы позволяли пережёвывать растительную пищу, да и челюсти у них из стороны в сторону двигаются только в человеческом облике, да и то мало и плохо.
– Лижем, – удивлённо отвечает Хос, как будто его удивляет, что мне это не очевидно. – Ну, мелкие сосут. На вкус противно, но помогает проспать всю болезнь, лишь бы жира хватило. А то так во сне и сдохнешь от голода.
Я прикидываю, хватит ли жира Камышинке. Она вообще не толстая, не как столичные муданжки, но и не палочный человечек, как Арай. Нормальная рыхлая фигура, какая обычно бывает у сбалансированно питающихся рожавших муданжек. Надо надеяться, на несколько дней хватит. Не хотелось бы экспериментировать ещё и с глюкозной капельницей.
– Ничего не нахожу, – качает головой Азамат. – Никто не запасает эти грибы. У них даже внятного названия нет, поганки и всё. Не знаю, может, если я кину клич, кто и найдёт у себя, но вряд ли к сроку.
– Я могу кинуть клич, – предлагает Хос. – Пойду разбужу пару птиц, так быстрее выйдет.
С этими словами он перекидывается, подцепляет остатки баранины со своей тарелки и трусит на выход. Дверь перед ним открывается по датчику, а в коридоре я вижу тень Дорчжи, который так же трусцой следует за своим охраняемым объектом.
Азамат тоже провожает его взглядом, а потом выключает планшет.
– Тебе бы поспать подольше, – говорит он мне. – Завтра день будет тяжёлый, как бы дело ни повернулось.
Я киваю, хотя на душе неспокойно. Хочется бежать делать анализы, проверять на аллергии, оценивать состояние организма пациентки… Но что я там могу оценить? Плотность первичного бульона?
Поэтому, помаявшись совестью ещё с полчасика, всё-таки отправляюсь спать, наказав мужу не пускать ко мне утром мелкую ни под каким видом. Завтра мне и без неё бесенят хватит.
Мои нервы принимают форму длиннющего опросного листа, которым я донимаю Камышинку всё то время, что мы ждём вестей от Хоса. Он как упорол вчера на ночь глядя в лес, так и не возвращался. Телохранители с ним только по городу ходят, в лесу он сам с усам.
Я планомерно выясняю, что новорожденная девочка может дышать на воздухе так же, как и в воде, поэтому мы решаем пока с аквариумом не заморачиваться, а ограничиться срочным заказом переноски из армированного акрила, потому что, я подозреваю, на руках это существо долго не усидит.
Слегка за полдень Камышинка начинает намекать, что не отказалась бы чего-нибудь съесть, но я запрещаю её кормить перед операцией. Чача воспринимает этот запрет без энтузиазма – и я понимаю, почему. Зубки у его супруги с течением времени как-то подозрительно заостряются.
Но тут я наконец прозваниваюсь Ирлику.
– Что у вас там стряслось? – весело спрашивает он. – Я только что увидел твои сто сорок восемь неотвеченных.
– Мне нужна помощь, чтобы сделать операцию речной дочери, – выпаливаю я, пока связь не прервалась.
Ирлик начинает ржать.
– Найдёшь же ты себе развлечений, – комментирует он. – Какой ещё речной дочери?
– Это ты мне скажи, – я развожу руками, хоть он меня и не видит. – В легендах их так называют: дочь реки. Они выглядят, как э-э… помесь человеческой формы хозяина леса и рыбы-петушка. В детстве. Во взрослом возрасте лучше мимикрируют под людей.
– Какие рыбы в детстве? – покатывается Ирлик. – Да вас там на месяц оставить нельзя, находите всякую дрянь!
– Ты нас уже почти на полгода оставил, – высказываюсь я о накипевшем. – Мы тут твоих котят спасаем, а ты гуляешь невесть где. Давай дуй домой детищ своих спасать!
– Погоди, погоди, – отсмеявшись, серьёзнеет Ирлик. – Ещё раз, что за тварь вы опять подобрали?
Я начинаю нервно пересказывать ему содержание легенд. Он молчит, поэтому я рискую даже послать ему фотку детёныша, хотя связь пошаливает.
– Как мне ещё объяснить? – кипячусь. – Много ли ты вообще знаешь тварей, которые всё детство сидят в реке?
– Ни одной не знаю, – мрачно сообщает Ирлик. – Лиза, я понятия не имею, что это вы нашли, я такого никогда не видел.
– Я тебе говорю, – вздыхаю я, – она устроена так же, как вы и хозяева леса.
Я слышу прямо в трубке, как он скребёт затылок.
– Ну, – говорит он наконец, – если она из реки, то, может, Укун-Тингир что-то знает? Потому что я без понятия. У Байч-Хараха же есть какие-то энциклопедии, я видел, там что написано?
– Там про них ничего нет, – признаю я. – Азамат говорит, легенды про них очень редкие и древние, и он считал, что это всё выдумка, но…
– А точно не выдумка? – перебивает Ирлик.
– Вот вернись и проверь, – фыркаю я. – Её все видят, не только я.
– Ладно, – медленно произносит Ирлик, – я постараюсь к вечеру. Раньше никак. Но это уже не смешно.
И отключается. Понятное дело, моё настроение от этого разговора сползает только ниже. В конце концов, за неимением лучшего выбора, я даже набираюсь сил позвонить Укун-Тингир.
Она берёт трубку минут через пять и даже понимает, кто я, но сколько я ни пытаюсь донести до неё суть проблемы, боюсь, что в туманные чертоги её сознания ничего не проникает. Единственное, что она сообщает мне относительно внятно, – это что она никогда не слышала ни о каких дочерях никаких рек, а уж кому и знать, как не ей.
– Камышинка, – говорю я, врываясь после этого липкого и мутного разговора обратно в палату, – у вас нет идей, почему боги ничего не знают о существовании вашего племени?
Она щерит на меня зубы, которых как будто стало больше, но справляется с собой и отвечает спокойно:
– Откуда им знать? Мой дом далеко отсюда. Я не знала, что и люди-то о нас слышали. У нас всё иначе.
– Далеко… в какую сторону? – уточняю я.
Но Камышинка только пожимает плечами.
Я начинаю что-то соображать, но тут – наконец-то! – является Хос.
Он заходит в палату, оставив дверь открытой. Я не успеваю сказать ему, чтобы закрыл – за Хосом водится в лучших кошачьих традициях оставлять всё настежь, – но тут у него из-за спины появляется хозяйка леса с котёнком. Нашим котёнком!
– Ой, здравствуйте! – ошарашенно выпаливаю я.
– Я вот привёл, – довольно отчитывается Хос. – Она умеет.
Я на пару мгновений и думать забываю о проблемах Камышинки, засмотревшись на котёнка. Девочка изрядно подросла, но по-прежнему сидит у матери на загривке. Я начинаю понимать, почему у хозяев леса такая сутулая осанка.
Завидев меня, котёнок, однако, к ужасу матери, спрыгивает и идёт обнюхивать мои тапочки.
– Ты моя щладкая, – не удерживаюсь я и присаживаюсь погладить мохнатую голову. Голова, надо сказать, уже почти с мою, да и вся зверушка размером с пуфик для ног, а лапы шире моей ладони. Складочки перепонок между передней и задней лапками касаются пола – наверное, не научилась ещё подбирать, Хос вот как-то их поджимает к бокам. Она приветливо тычется мордой мне в руку, лижет и прикусывает большой палец, придерживая лапой, чтобы не отняли. – Ого зубищи какие уже, – замечаю я. – Охотница растёт.
Хозяйка леса присаживается рядом и решительно оттаскивает ребёнка от моей руки. Оно и к лучшему – кусается кошечка пока небольно, но скорее по выбору, чем по неспособности, а мне перед операцией травмы ни к чему. Ах да, операция же.
– У вас есть бурые грибы? – спрашиваю я, поднимая взгляд на гостью.
Сейчас при свете я могу её получше разглядеть. Она несколько более раскосая, чем другие знакомые мне хозяева леса, но у неё такое же немного непропорциональное широкое лицо с мелкими чертами, узкий нос с тонкими крыльями – они почти просвечивают, а глаза широко расставленные, буровато-жёлтые с рыжими крапинками и суженными в тонкие щели зрачками.
– Да, – говорит она сиплым, как у всех хозяев леса, голосом. – Но надо уметь. Хос никогда не делал.
Я взглядываю поверх её головы на Хоса, который стоит, поскрёбывая когтями ног кафельный пол.