СЦЕНА ПЕРВАЯ
Для мудреца отчизна — целый мир.
Ни Франции, Италии, ни всей
Европе не дано связать меня,
Когда судьба влечет меня все дальше.
Однако, сэр, не жгучее желанье
Увидеть свет иль вере изменить,
Не недовольство той страной, где вырос,
Где лучшие мои созрели планы,
Мой вызвали отъезд. И уж, конечно,
Не вздорное старинное желанье
Познать иные нравы и умы,
Которое Улисса увлекало!
Нет, лишь жены характер эксцентричный
В Венецию привел нас. Ей хотелось
Понаблюдать обычаи, язык
И прочее. Вы в путь пустились, сэр,
Надеюсь, с разрешением?
Конечно.
Тем безопасней разговор. Давно ль
Из Англии вы?
Семь недель.
Ах, только?
Посла уже успели навестить?
Нет, сэр.
Что нового в родных краях?
Я странную вчера услышал новость
От спутников посла и не дождусь
Услышать подтверждение.
В чем дело?
На королевском корабле, представьте,
Гнездо свил ворон, сэр!
Меня дурачит
Земляк иль сам обманут... Ваше имя?
Зовусь Политик Вуд-Би.
О, понятно!
Вы рыцарь?
Бедный рыцарь.
И жена
Приехала в Венецию учиться
У куртизанок модам и манерам?
Сама достойнейшая леди Вуд-Би?
Да, сэр. Паук и пчелка зачастую
Сосут один цветок.
Милейший сэр,
Прошу простить; о вас я слышал много.
Про ворона все — правда.
Достоверно?
А в Тауэре вдруг львица окотилась.
Вторично?
Да, вторично.
Боже мой!
Что за предвестья! В Бервике пожары!
Комета новая! Все это странно,[11]
Полно значенья. Метеор видали?
Да, сэр.
Ужасно! А скажите, вправду
Три черепахи вылезли на мост,
Как утверждают?
Шесть. И с ними — щука.
Я изумлен.
Не изумляйтесь, сэр.
Поведаю еще о большем чуде.
Что это предвещает?
В тот же день, —
Я точно помню, — как покинул Лондон,
В реке под Вулвичем был найден кит,
Который там засел, — кто может знать,
На сколько месяцев, — чтоб истребить
Наш флот.
Возможно ли? Кита, поверьте,
Испанцы иль эрцгерцог подослали:
Кит Спинолы,[12] могу поклясться честью!
Пора бы им уняться! Сэр, скажите,
Что нового еще?
Шут Стоун скончался,
И кабаки нуждаются в шуте.
Стоун умер?
Мертв. Не думали, надеюсь,
Что он бессмертен?
Если б этот рыцарь
Известность получил — какой находкой
Он стал бы для английской сцены! Право,
Изобрази такого — скажут, фальшь
Иль злобный вымысел.
Скончался Стоун?
Мертв. Боже мой! Как это вас волнует!
Он вам родня?
Насколько знаю, нет.
Ведь этот парень был шутом ничтожным.
Но он вам, кажется, знаком?
Знаком.
Я знал его как ум весьма опасный,
Острее не найти во всей стране!
Возможно ли?
Он не дремал при жизни:
Еженедельно получал известья
Из Нидерландов (я наверно знаю!)
Для всех концов земли в кочнах капусты
И вести эти тотчас рассылал
Послам в лимонах, апельсинах, дынях,
И яблоках, и прочих фруктах. Даже
В скорлупках устриц или же моллюсков.
Я поражен.
Могу поклясться, сэр!
Я видел, как ему в одной харчевне
В кусочке мяса порученье отдал
Купцом переодетый иностранец,
И, раньше чем убрали со стола,
Ответ был послан в зубочистке.
Странно!
Но как же?
Просто. Был нарезан ростбиф
Кусочками определенной формы,
И этим передан был шифр.
Я слышал.
Он не умел читать.
Такие слухи
Пускали те, кто нанимал его;
Но он умел читать, знал языки,
И преотлично.
Сэр, еще слыхал я —
Шпионами служили павианы;
Живет их племя где-то близ Китая.
Да-да, то мамелюки; не без них
Французы против нас интриговали.
Да очень уж они на женщин падки —
Ну вот и проболтались. Но недавно
От одного из шайки их я слышал,
Что вновь они вернулись и готовы
За прежнее приняться, если только
В них надобность появится.
Вот ловко!
Как видно, он изрядный хвастунишка.
Известно все на свете вам.
Не все,
Но многое. Я склонен наблюдать,
Хоть в стороне живу и от меня
Далек стремительный поток событий,
Но я слежу за ним и отмечаю
Все важные дела и перемены —
Так, для себя; я знаю государств
Приливы и отливы.
Сэр, поверьте,
Фортуне я обязан, и немало,
За то, что довелось мне встретить вас,
Чей разум вместе с добротою вашей
Поможет мне во многом и наставит
В манерах, повеленье: плохи, грубы
Они сейчас.
Как! Вы пустились в путь,
Не зная правил путешествий?
Знал я
Простейшие, которые преподал
По книжке мне учителишка жалкий.
Какой ужасный вред нам причиняет,
Что мы детей достойнейших семейств
Каким-то поручаем пустозвонам!
Вы кажетесь мне юношей способным,
И хоть не в этом суть моих занятий,
Но так уж мне назначено судьбой,
Что всякий раз, когда мне приходилось
Давать советы высшего порядка
Таким же отпрыскам родов знатнейших,
Они на пользу шли.
Кто эти люди?
Здесь, под окном. Вот-вот, под этим самым.
Рабочие подмостки строят. Разве
Об итальянских шарлатанах вам
Не говорил наставник?
Как же.
Вы их
Увидите.
Обманщики они,
Живут продажей мазей и пилюль.
И это все, что вам он рассказал?
Как будто.
Сожалею. Он невежда.
Нет просвещеннее людей в Европе!
Великие ученые, врачи,
Политики большие, фавориты
И тайные советники князей.
Красноречивей нет людей на свете.
А я слыхал — нахальнейшие плуты
С большим запасом выдумок, уверток,
Достойные доверия не больше,
Чем всякие поганые их зелья,
Которые с ужаснейшей божбой
Они вам превозносят до небес,
Чтоб, запросив сперва за них три фунта,
Их после уступить за два гроша.
Молчанье, сэр, ответ на клевету.
Сейчас вы, впрочем, сами убедитесь. —
Друзья мои, кто будет выступать?
Скотто ди Мантуа.
Он сам? Тогда
Появится, я твердо обещаю,
Совсем не тот, кого вам расписали.
Я поражен, что ставит он подмостки
Здесь в закоулке. Выступать привык он
На самом видном месте. — Вот он сам!
Лезь, дзанни, лезь!
Влезай, влезай, влезай!
Смотрите, как бегут за ним! Он может
Собрать свободно десять тысяч крон
И положить их в банк.
Вы поглядите,
С какою важностью он выступает!
Осанка, жесты — хоть куда.
Вы правы.
Благороднейшие синьоры и достойнейшие мои покровители! Может показаться удивительным, что я, ваш Скотто Мантуано, который имел обыкновение ставить свой помост в самом людном месте площади, у портика Прокураций, ныне, после восьмимесячного отсутствия, вернувшись в прославленный город Венецию, скромно расположился в этом пустынном закоулке.
Ну, что я говорил вам!
Тише, тише!
Позвольте вам сказать: не такой уж я ощипанный петух, как принято говорить в Ломбардии, и не очень-то расположен уступать свой товар дешевле, чем он стоит, — не ждите этого. И не воображайте, что гнусные измышления наглого клеветника, позорящего нашу профессию, — я имею в виду Алессандро Баттоне, который публично заявлял, будто бы я осужден на галеры за то, что отравил повара кардинала Бембо, — хоть сколько-нибудь меня задели. Нет-нет, достойнейшие синьоры! Сказать по правде, я просто не в силах выносить толпу этих уличных шарлатанов, которые расстилают свои плащи на мостовой, словно собираются показать какие-то акробатические штуки, а потом нагоняют тоску всякими завалящими анекдотами, украденными ими у Боккаччо, на манер пошлого болтуна Табарена. А другие распространяются о своих путешествиях и томительной неволе на турецких галерах, между тем как, правду говоря, галеры эти были христианскими, а сами рассказчики весьма умеренно питались там хлебом с водой в виде епитимьи, наложенной на них духовниками за мелкую кражу.
Как гордо держится! Презренья сколько!
Эти нагло-премерзкие, вшиво-паскудные, сволочные пропойцы одной щепоткою неочищенного антимония, красиво завернутой в десяток конвертиков, способны наилучшим образом уморить в неделю два десятка человек, а потом еще кобениться перед вами на подмостках. И однако же, у этих жалких, изголодавшихся людишек, чей мозг одеревенел от нужды и всяких лишений, найдется немало поклонников среди бедных ремесленников, питающихся салатом и сходящих с ума от радости, когда им удастся купить на полгроша этого снадобья; а то, что оно отправит их на тот свет, — им не важно.
Прекрасно! Где вы лучше речь слыхали?
Что ж, туда им и дорога. А вы, уважаемые синьоры, должны знать, что наш помост, удаленный на сей раз от воплей всякого сброда, станет сценою радости и наслаждения. Ибо мне нечего вам продавать, или почти нечего.
Я говорил вам, чем он кончит!
Правда.
Клятвенно вас заверяю, что я и шесть моих помощников не поспеваем изготовлять с должной быстротой этот драгоценный состав, который расхватывают у меня на квартире как здешние жители, так и приезжие, как почтенные купцы, так и сенаторы, пытавшиеся с первого дня моего появления здесь удержать меня в Венеции превеликими своими щедротами. Да это и понятно. Какая радость богачу от того, что его подвалы набиты бочонками муската или других прекраснейших вин, если врачи под страхом смерти предписывают ему пить только воду с анисовым отваром? О здоровье, здоровье! Благословение богача! Богатство бедняка! Какая цена за тебя слишком велика, если без тебя невозможно насладиться жизнью? Так перестаньте же беречь свои кошельки, почтенные синьоры, чтоб не укорачивать положенный вам срок жизни...
Вот чем он кончил.
Разве плох конец?
Если вредная сырость или катар вследствие движения воздуха спустится из вашей головы в плечо, руку или другую часть тела, возьмите дукат или золотой цехин, приложите к больному месту, — и вы увидите, сможет ли он исцелить вас. Нет, нет, только эта благословенная мазь, этот редкостный экстракт, — лишь они имеют силу рассеивать зловредные соки, возникающие от жары, холода, сырости или ветра...
Про сухость он забыл.
Прошу вниманья.
Чтобы укрепить самый неварящий и испорченный желудок, даже такой, который от крайней слабости извергает кровь, — достаточно приложить к известному месту после смазывания и втирания горячую салфетку. При головокружении следует впустить капли в нос, а также по одной капле в уши. Это испытанное, превосходно действующее средство от падучей, судорог, конвульсий, паралича, эпилепсии, сердечных припадков, расстройства нервов, ипохондрии, закупорке печени, каменной болезни, удушья, грыжи, скопления газов и всех прочих недугов. Оно немедленно останавливает дизентерию, ослабляет заворот тонких кишок и излечивает черную меланхолию, если только употреблять и применять его согласно моим печатным предписаниям (показывает печатный листок и склянку); вот вам врач, а вот — лекарство; один подает совет, другое излечивает; один руководит, а другое помогает; а вместе взятые они могут быть названы итогом теории и практики искусства Эскулапа. И стоит оно всего восемь лир. — А теперь, дзанни Фритада, попрошу тебя спеть стихи, сложенные в его честь.
Как вам он показался?
Очень странным.
Каков язык!
Подобный я встречал лишь
В алхимии да в Броутоновых книгах.[13]
Кабы Гален знал с Гиппократом,[14]
Строча трактатец за трактатом,
Секрет наш, то они бы, верно
(И в этом их вина безмерна),
Бумаги тьму не извели,
Свечей бы столько не сожгли;
Корней индийских мир не знал бы,
Табак, шафран не прославлял бы,
Никто бы не ценил пилюль,
Что изобрел Раймондо Люлль;[15]
Гонсварт[16] не стал бы знаменит
И был бы Парацель[17] забыт.
И все же восемь лир — цена большая.
Довольно. — Синьоры, будь у меня только время рассказать вам подробно о чудодейственной силе моей мази, именуемой «Элео дель Скотто», предъявить необъятный каталог всех тех, кого я вылечил от вышепоименованных и многих других болезней, патенты и привилегии от всех государей и республик христианского мира или хотя бы показания тех, кто выступал на моей стороне перед синьорией общественного здравия и ученейшей коллегией врачей, где мне было разрешено — на основании замечательных свойств моих лекарств и моего собственного превосходства по части необычайных и никому не известных секретов — публично распространять их не только в сем прославленном городе, но и на всех территориях, которые имеют счастье находиться под управлением благочестивейшего, и великолепнейшего из государств Италии... Конечно, найдутся такие франты, которые скажут: «Что ж, многие утверждают, что владеют не менее хорошими и столь же испытанными средствами, как и ваши». И в самом деле, многие, притязая на обладание такими же знаниями и способностями, как мои, пытались, подобно обезьянам, изготовить такую же мазь. Они расходовали массу денег на печи, перегонные кубы, непрерывный огонь и изготовление разнообразнейших составных частей, — ибо знайте, что в мое снадобье входит до шестисот различных лекарственных трав, а кроме того, некоторое количество человеческого жира, который мы приобретаем у анатомов, в качестве связующего вещества, — но, как только эти лекаря приступали к последней перегонке, — бум-бум, пиф-паф, и все превращалось в дым. Ха-ха-ха! Бедняги! Я жалею больше об их глупости и невежестве, чем о потерянных ими времени и деньгах; ведь то и другое еще можно вернуть себе, тогда как прирожденная глупость — болезнь неизлечимая. Что касается меня, то с юных лет я всегда прилагал усилия, чтобы раздобыть и записать редчайшие секреты, обмениваясь своими знаниями с сотоварищами или покупая эти тайны за деньги. Я не щадил ни трудов, ни средств, если находил что-либо достойное изучения. И я берусь, синьоры, почтеннейшие синьоры, с помощью искусства химии извлечь из уважаемых шляп, которыми покрыты ваши головы, все четыре элемента — огонь, воздух, воду и землю, а затем вернуть вам ваши головные уборы совершенно не пострадавшими от огня и без единого пятнышка. Ведь в те годы, когда другие еще играли в лапту, я уже сидел за книгою, и теперь, пройдя тернистый путь науки, я достиг цветущих долин почета и всеобщего признания.
Вот цель его, я уверяю, сэр.
Что до цены...
А вот добавка к цели.
Вы все знаете, почтенные синьоры, что я никогда не брал за такую баночку или флакончик меньше восьми лир. Но на сей раз я удовольствуюсь шестью; шесть лир — такова цена, и я уверен, что учтивость не позволит вам предложить мне меньше. Захотите вы взять или нет — я и мое лекарство к вашим услугам. Я с вас не спрашиваю его истинную цену; ведь в таком случае пришлось бы потребовать с вас тысячу лир, как мне и платили кардиналы Монтальто, Фарнезе, мой кум великий герцог Тосканский, да и многие другие князья. Но я презираю деньги. Только для того чтобы выказать мою привязанность к вам, почтеннейшие синьоры, и к вашему знаменитому государству, я пренебрег приглашениями этих князей и моими собственными интересами, направив свой путь сюда с единственной целью поделиться с вами плодом моих путешествий. — Настрой-ка еще раз голос в лад своим инструментам и доставь почтенному собранию приятное развлечение!
Каких чудовищных стараний стоит
Заполучить монетки три-четыре!
Три пенса! Вот чем кончится все это!
Кто жаждет долголетья — внемлите, буду петь я.
Скорее, не боясь, — купите нашу мазь!
Хотите сберечь красу, юный лик?
Крепкие зубы? Сильный язык?
Нежный вкус? Тонкий слух?
Острый глаз? Верный нюх?
Легкость ног? Влажность рук?[18]
Скажу яснее всем вокруг:
Хочешь путь закрыть недугу,
Лаской ублажить подругу,
Злых болезней не страшась?
Вот на каждый случай мазь!
Ну что ж! На сей раз я готов подарить скромное содержимое моего сундука богатому — из любезности, бедному — во имя милосердия божьего. Теперь заметьте: я просил с вас шесть лир, и в прежние времена шесть лир вы мне платили. Сейчас вы не дадите мне ни шести крон, ни пяти, ни четырех, ни трех, ни двух, ни одной, ни полдуката, нет, ни даже медного грошика. Но, обойдется ли вам мое лекарство в одну лиру или в тысячу дукатов, не ожидайте, чтобы я сбавил на него цену, потому что, клянусь достоинством моей профессии, я не уступлю ни гроша; но только в залог вашей любви я хочу что-нибудь получить от вас, чтобы ясно было видно, что вы меня не презираете. Поэтому бросайте-ка ваши платки — веселей, веселей! — и да будет вам известно, что первого героя, который соизволит почтить меня платком, я награжу небольшим сувениром, который доставит ему больше радости, чем если бы он получил в подарок двойную пистоль.
Что, сэр, героем этим стать хотите?
Смотрите, вас окно предупредило!
Синьора, я восхищен вашей благосклонностью. И за эту своевременную милость, оказанную вами бедному Скотто Мантуано, я, помимо и сверх моей мази, открою вам один секрет совершенно неоценимого свойства, который вас заставит навсегда влюбиться в то мгновение, когда глаза ваши впервые остановились на столь низком и все же не окончательно достойном презрения предмете. Вот порошок, завернутый в записочку, в сравнении с которой девять тысяч томов покажутся лишь страницей, страница — строчкой, а строчка — словом, ибо слишком кратко странствование человеческое (именуемое некоторыми жизнью) для выражения того, что в этой записке заключено. Задумываться ли мне о цене? Да ведь весь мир — только империя, империя — только провинция, провинция — только банк, а банк — частный кошелек для приобретения этого снадобья. Одно только хочу вам сказать: это порошок, который превратил Венеру в богиню (ей дал его Аполлон), сохранил ей вечную молодость, разглаживал ее морщины, укреплял десны, насыщал кожу, окрашивал волосы. От нее порошок этот перешел к Елене Спартанской и при взятии Трои пропал, а затем уже, только в наши дни, был счастливо найден снова в каких-то азиатских руинах одним усердным антикварием, который половину его (но сильно разбавленную) послал ко французскому двору, где сейчас тамошние дамы красят им волосы. Остальное же в настоящее время находится у меня, сгущенное до квинтэссенции, так что тот, кто к нему прикоснется в юности, навек сохранит ее; а если в старости, то вернет себе молодость; он сделает ваши зубы, даже если они шатаются у вас, как клавиши органа, крепкими, как стена, и белыми, как слоновая кость, будь они так черны, как...
Сто дьяволов! Позор! Слезай оттуда!
Не допущу, чтоб ты срамил мой дом!
Ты спустишься, синьор Фламиньо? Слезешь?
Жена моя вам Франческина, что ли?
Нет окон, кроме моего, на Пьяцце,
Чтоб набивать карманы? Вон, к чертям!
Что это значит, сэр?
Политикой запахло тут. Пойду я.
Не против вас ли умысел?
Не знаю.
Но буду осторожен.
Так-то лучше.
Уж двадцать дней мои бумаги, письма
Здесь перехватывают.
В самом деле?
Поберегитесь.
Да!
Сей рыцарь бравый
До вечера послужит мне забавой.
СЦЕНА ВТОРАЯ
Ах, ранен я!
Где рана?
Не на теле.
Пинки — ничто, готов сносить их вечно.
Но злой Амур, стрельнув из глаз ее,
Проникнул в существо мое, как пламя,
И мечется теперь, пылая жаром,
Властолюбивому огню подобно
В печи закрытой. Вся борьба — внутри.
Без помощи твоей не жить мне, Моска!
Сгорает печень. И, не будь надежды
На свежий ветерок ее дыханья,
Я стал бы грудой пепла.
Ах, синьор,
Вам лучше б не видать ее!
Нет, лучше
Ты мне бы не рассказывал о ней!
Да, оплошал я; по моей вине
Несчастны вы. Но совесть мне велит
Не менее, чем долг, отдав все силы,
От мук избавить вас; и я избавлю.
Ждать, дорогой?
Синьор наидражайший,
Прошу вас не отчаиваться так,
Все сделаю, что в силах человека.
Глас ангела-хранителя я слышу.
Вот ключ. Возьми все золото и камни,
Меня продай, распорядись как хочешь
Но увенчай мои желанья, Моска.
Терпение!
Терплю!
Не сомневайтесь —
С успехом возвращусь!
Ну, если так,
О маскараде этом не жалею.
Зачем жалеть, коль вы рога супругу
Наставите?
Ты прав. К тому же я
В наследники себе его не прочил.
А цвет усов и бороды меня
Не выдаст?
О, нисколько.
Это ловко!
Желал бы я хотя б наполовину
Свои дела устраивать так ловко.
Но все-таки с иным концом.
Они
Не усомнились, что я Скотто?
Право,
Сам Скотто не сумел бы различить.
Но должен я идти. Мое уменье,
Надеюсь, встретит ваше одобренье.
СЦЕНА ТРЕТЬЯ
Так с площадным шутом меня позорить —
Кривлякой, зубодером, шарлатаном!
В окне, и на виду у всех! Пока он
Ужимками, своим фиглярством пошлым,
Хвалою снадобьям пленял ваш слух,
Толпа распутных, мерзких стариков
Глазела как сатиры; вы ж любезно
Им улыбались, сея благосклонность,
Чтоб распаленных зрителей увлечь.
Твой шут их чаровал? К нему тянулись?
Тебя пленил кольцом он медным, что ли?
Грошовой безделушкой с жабьим камнем?[20]
Расшитой курткой? Колпаком дурацким
Из марли с гроба? Иль пером обвисшим?
Иль бородой торчком? Пускай придет он,
Придет сюда — истерике твоей
Помочь втираньем. Или погоди!
Влезть на помост желаешь? Хочешь влезть?
Ну что ж, влезай, ты в самом деле можешь, —
Чтобы зевакам ноги показать!
Возьмите лиру, леди Суета,[21]
И шарлатану бойко помогайте!..
Но знай одно: коль стану рогоносцем,
Приданое твое себе оставлю.
Голландец я, запомни это, шлюха;
А если бы я итальянцем был,
Ты раньше бы от жизни отреклась,
Чем вздумала отважиться на это;
Дрожала бы от мысли, представляя,
Что матери твоей, отца и брата,
И всей родни кровавое убийство
Моим бы оказалось правосудьем!
Супруг мой!
Можешь ли ты ждать другого,
Чем то, что в бешенстве моем безмерном,
Уколотый бесчестием своим,
В тебя всажу я шпагу столько раз,
Сколько в тебя метнули алчных взглядов?
Ах, успокойтесь! Не могла я думать.
Что появлением в окне сегодня
Я вас расстрою больше, чем всегда.
Вы разве не пытались сговориться
С мерзавцем этим на глазах толпы?
Актерским жестом бросили платок,
Который он, поймав, поцеловал
И, несомненно, мог вернуть с запиской,
Назначив место встречи! Ваша мать,
Сестра иль тетка помогли б свиданью.
Но, милый, как возможно это сделать?
Где я еще бываю, кроме церкви,
К тому же редко?..
Еще реже будешь.
Покажутся свободой все запреты
В сравненье с тем, что предстоит. Запомни:
Загорожу, во-первых, окна-сводни
Забором; дальше, в двух саженях, мелом
Провесть черту велю, и если ты
Переступить ее посмеешь сдуру,
То ты претерпишь ад и ужас худший,
Чем тот, что терпит глупый заклинатель,
Покинув круг, для дьявола запретный.
Замок отныне на тебя повешу.
И помещу тебя я на задворках.
Там будешь ты гулять, и есть, и спать.
Все — на задворках: там — твои забавы.
Я должен так ломать твою природу
Затем, что слишком ты доступна стала!
Вдыхать не хочешь тонкими ноздрями
Душистый воздух комнат, — нюхай вонь
Смердящей потной черни...
Там стучат!
Прочь! Не входи сюда под страхом смерти!
В окно не смей смотреть, а если взглянешь...
Нет, погоди! Пусть пропадать мне, шлюха,
Но я тебя разрежу на куски,
Собственноручно вскрою, а затем
Публично лекцию прочту над трупом.
Прочь!
Кто это?
Синьор, пришел к вам Моска.
Впусти.
Вольпоне умер! Утешенье
Судьба мне шлет в моей беде.
А, Моска!
Я новость угадал?
Боюсь, что нет.
Не умер он?
Скорей наоборот.
Как! Выздоровел?
Именно.
Я проклят,
Я заколдован! Всюду неудачи!
Да что же помогло ему?
Мазь Скотто.
Вольторе и Корбаччо принесли
Ему ее, когда я отлучался.
Ах, черт! Проклятый шарлатан! Закон —
Вот что мешает мне убить мерзавца!
Мазь эта исцелить не может. Разве
Не жулик он, таскавшийся со скрипкой
И девкой-акробаткой по тавернам,
Что, фокусы окончив, был доволен
Опивками вина в стакане грязном?
Не может быть! Ведь знаю я состав:
Овечья желчь, собачий костный мозг,
Сухие черви, тертые клещи,
Каплуний жир, разбавленный плевком, —
Известно мне все это.
Уж не знаю,
Но только в нос ему впустили малость,
Потом немножко в уши и втираньем
Совсем вернули к жизни.
Черт возьми!
Затем, чтоб показать свое участье,
Радея будто о его здоровье,
Консилиум созвали из врачей
За плату непомерную. И тут
Один припарки предложил из перца,
Другой — мартышку ободрать хотел
И приложить к груди, а третий — пса.
За мазь топленую из рысьей шкуры
Стоял четвертый. Наконец решили,
Что лучше средства нет для излеченья,
Как подыскать ему немедля девку
Здоровую, в соку, чтоб с ним легла.
И это поручение, к несчастью,
Я против воли послан выполнять!
Хотел я вас предупредить сначала:
Ведь это дело может вас коснуться,
Чьи интересы я блюду всегда.
Вы знаете, синьор, как вам я предан!
А если не исполню — донесут
Хозяину, что Моска нерадив;
Лишусь его доверья, и тогда
Надежды ваши, риск — пойдет все прахом!
Предупреждаю вас! К тому ж, синьор,
Всяк услужить ему желает первым.
Молю скорее что-нибудь придумать,
Опередить их.
Лопнули надежды!
Злосчастный рок! Всего верней позвать
Простую куртизанку.
Я так думал,
Но все они ловки, хитры, искусны,
А старики податливы и мягки, —
Ручаться не могу, что куртизанка
Нас не оставит в дураках.
Да, верно.
Нет-нет, здесь нужен кто-нибудь скромнее,
Неискушенная простушка, вам
Послушная; нет ли такой в родне?
Подумайте, подумайте скорее,
Там врач один навязывает дочку...
Как?
Доктор Лупо дочку предлагает.
Дочь?
Да, и девственницу. Что ж, увы!
Врач тело старца знает досконально;
Лишь лихорадкой может он пылать;
И никакие заклинанья в мире
Уж молодость ему не возвратят.
Навек уснули в нем желанья эти.
И кто ж, синьор, узнает? Я да вы...
Ох, дай передохнуть!
Любой, конечно,
Лишь выпади ему такое счастье...
Все это вздор! Так почему же я
Свой нрав и чувства не могу сдержать,
Как этот олух врач? А что до чести,
Какая разница — жена иль дочь?
Клюет.
Она исполнит — решено!
Уж если врач, не связанный ничем —
Лишь гонораром жалким, — дать готов
Родную дочь, что должен делать я,
Увязнув по уши? Его обставлю!
Проклятый скаред!
Моска, я решился.
На что, синьор?
Особой этой будет
Моя жена.
Поверьте, мой синьор,
Когда б я только смел подать совет,
Так это самое вам предложил бы.
Теперь за глотку вы схватили их.
Считайте, что вы всем уж завладели!
При первом же припадке с ним покончим:
Подушку выдернуть — и он задохся!
Давно б я это сделал, но мешала
Мне ваша щепетильность.
Черт дери!
От честности глупею. Поспешим!
Боюсь, чтоб нас они не обогнали.
Вернись домой, скажи, с каким я рвеньем
Готов ему служить. И поклянись —
Ведь это правда, — сам я предложил,
По доброй воле, чуть услышал.
Верьте,
Поступок этот так его обяжет,
Что всех других немедля он прогонит,
Оставив только вас. Но ждите здесь,
Пока за вами не пришлю. Есть план,
Полезный вам. До времени молчу.
Так не забудь прислать.
Не опасайтесь.
Жена! Где Челия?
Ты все ревешь?
Ну, вытри слезы. Я ведь не всерьез...
Бранился, чтобы испытать тебя.
Ну, убедись сама, припомни ссоры
Ничтожный повод. Не ревнив я.
Нет.
И никогда не ревновал. Ведь это
И глупо, да и пользы не приносит.
Как будто если женщина захочет,
Не сможет обмануть всех стражей в мире
И золотом не соблазнит шпиона!
Тшш... Я в тебе уверен. Вот увидишь —
На деле докажу свое доверье.
Ну, поцелуй меня. Иди, готовься;
Все украшенья лучшие, уборы —
Все на себя надень. Принарядись!
На пир торжественный приглашены мы
К Вольпоне старому. Там будет видно,
Как я далек от ревности обидной!