(отворачиваясь от нее, потрясенный). Вот то же самое говорит Юджин.
КАНДИДА (оживляясь, прижимается к нему, положив ему руку на колено). О, Юджин всегда прав. Замечательный мальчик! Я очень привязалась к нему за это время в деревне. Ты знаешь, Джемс, хотя он сам еще ничего не подозревает, но он готов влюбиться в меня без памяти.
МОРЕЛЛ (мрачно). Ах, он не подозревает?
КАНДИДА. Ни чуточки. (Она снимает руку с его колен и, усевшись поудобней, сложив руки на коленях, погружается в задумчивость.) Когда-нибудь он это поймет, когда будет взрослым и опытным – как ты. И он поймет, что я об этом знала. Мне интересно, что он подумает обо мне тогда?
МОРЕЛЛ. Ничего дурного, Кандида; я надеюсь и верю, – ничего дурного.
КАНДИДА (с сомнением). Это будет зависеть…
МОРЕЛЛ (совершенно сбитый с толку). Будет зависеть! От чего?
КАНДИДА (глядя на него). Будет зависеть от того, как у него сложится все.
Морелл недоуменно смотрит на нее.
Разве ты не понимаешь? Это будет зависеть от того, как он узнает, что такое любовь. Я имею в виду женщину, которая откроет ему это.
МОРЕЛЛ (в полном замешательстве). Да… нет… я не понимаю, что ты хочешь сказать.
КАНДИДА (поясняя). Если он узнает это от хорошей женщины, тогда все будет хорошо: он простит меня.
МОРЕЛЛ. Простит?
КАНДИДА. Но представь себе, если он узнает это от дурной женщины, как это случается со многими, в особенности с поэтическими натурами, которые воображают, что все женщины ангелы! Что, если он откроет цену любви только после того, как уже растратит ее зря и осквернит себя в своем неведении! Простит ли он меня тогда, как ты думаешь?
МОРЕЛЛ. Простит тебя – за что?
КАНДИДА (разочарованная его непониманием, но все с той же неизменной нежностью). Ты не понимаешь? (Он качает головой; она снова обращается к нему с сердечной доверчивостью.) Я хочу сказать: простит ли он мне, что я не открыла ему этого сама? Что я толкнула его к дурным женщинам во имя моей добродетели – моей чистоты, как ты называешь это? Ах, Джемс, как плохо ты знаешь меня, если способен говорить, что ты полагаешься на мою чистоту и добродетель. С какой радостью я отдала бы и то и другое бедному Юджину – так же, как я отдала бы свою шаль несчастному, продрогшему нищему, – если бы не было чего-то другого, что удерживает меня. Полагайся на то, что я люблю тебя, Джемс, потому что, если это исчезнет, то что мне твои проповеди? Пустые фразы, которыми ты изо дня в день обманываешь себя и других. (Она приподнимается, собираясь встать.)
МОРЕЛЛ. Его слова!
КАНДИДА (останавливаясь). Чьи слова?
МОРЕЛЛ. Юджина.
КАНДИДА (восхищенно). Он всегда прав! Он понимает тебя, понимает меня, он понимает Просси, а ты, Джемс, ты ничего не понимаешь. (Смеется и целует его в утешение.)
Морелл отшатывается, словно его ударили, и вскакивает.
МОРЕЛЛ. Как ты можешь? О Кандида! (Со страданием в голосе.) Лучше бы ты проткнула мне сердце раскаленным железом, чем подарить мне такой поцелуй.
КАНДИДА (подымается, испуганная). Дорогой мой, что случилось?
МОРЕЛЛ (вне себя, отмахиваясь от нее). Не трогай меня.
КАНДИДА (в изумлении). Джемс!
Их прерывает появление Марчбэнкса и Берджесса. Берджесс останавливается у двери, выпучив глаза, в го время как Юджин бросается вперед и становится между ними.
МАРЧБЭНКС. Что случилось?
МОРЕЛЛ (смертельно бледный, сдерживая себя неимоверным усилием). Ничего, кроме того, что или вы были правы сегодня утром, или Кандида сошла с ума.
БЕРДЖЕСС (громогласно протестуя). Как? Что? Канди тоже сошла с ума? Ну, ну! (Он проходит через всю комнату к камину, громко изъявляя свое возмущение, и, остановившись, выколачивает над решеткой пепел из трубки.)
Морелл садится с безнадежным видом, опустив голову на руки и крепко стиснув пальцы, чтобы сдержать дрожь.
КАНДИДА (Мореллу. смеясь, с облегчением). Ах, ты, значит, шокирован – и это все? Какие же вы, однако, рабы условностей, вы, люди с независимыми взглядами!
БЕРДЖЕСС. Слушай, Канди, веди себя прилично, что подумает о тебе мистер Марчбэнкс!
КАНДИДА. Вот что получается из нравоучений Джемса, который говорит мне, что надо жить своим умом и никогда не кривить душой из страха – что подумают о тебе другие. Все идет как по маслу, пока я думаю то же, что думает он. Но стоило мне подумать что-то другое, и вот – посмотрите на него! Нет, вы только посмотрите! (Она смеясь, показывает на Морелла. По-видимому, ее это очень забавляет.)
Юджин взглядывает на Морелла и тотчас же прижимает руку к сердцу, как бы почувствовав сильную боль. Он салится на кушетку с таким видом, словно оказался свидетелем трагедии.
БЕРДЖЕСС (у камина). А верно, Джемс! Вы сегодня что-то сдали против обычного.
МОРЕЛЛ (со смехом, похожим на рыдание). Полагаю, что нет. Прошу всех извинить меня. Я не подозревал, что стал центром внимания. (Овладевает собой.) Ну хорошо, хорошо, хорошо! (Он идет к своему столу и с решительным и бодрым видом берется за работу.)
КАНДИДА (подходит к кушетке и садится рядом с Марчбэнксом, все в том же шутливом настроении). Ну, Юджин, почему вы такой грустный? Может быть, это мой лук заставил вас всплакнуть?
МАРЧБЭНКС (тихо, ей). Нет, ваша жестокость. Я ненавижу жестокость. Это ужасно видеть, как человек заставляет страдать другого.
КАНДИДА (поглаживает его по плечу с ироническим видом). Бедный мальчик! С ним поступили жестоко! Его заставили резать ломтиками противные красные луковицы!
МАРЧБЭНКС (нетерпеливо). Перестаньте, перестаньте, я говорю не о себе. Вы заставили его ужасно страдать. Я чувствую его боль в моем сердце. Я знаю, что это не ваша вина, – это должно было случиться. Но не шутите над этим. Во мне все переворачивается, когда я вижу, что вы мучаете его и смеетесь над ним.
КАНДИДА (в недоумении). Я мучаю Джемса? Какой вздор, Юджин, как вы любите преувеличивать! Глупенький! (Встревоженная, идет к столу.) Довольно тебе работать, мой милый. Пойдем поговорим с нами.
МОРЕЛЛ (ласково, но с горечью). Нет, нет. Я не умею разговаривать, я могу только проповедовать.
КАНДИДА (ласкаясь к нему). Ну иди прочти нам проповедь.
БЕРДЖЕСС (решительно протестуя). Ах нет, Канди, вот еще недоставало!
Входит Лекси Милл с восторженным и озабоченным видом.
ЛЕКСИ (спеша поздороваться с Кандидой). Как поживаете, миссис Морелл? Так приятно видеть вас снова дома.
КАНДИДА. Благодарю вас, Лекси. Вы знакомы с Юджином, не правда ли?
ЛЕКСИ. О да. Как поживаете, Марчбэнкс?
МАРЧБЭНКС. Отлично, благодарю вас.
ЛЕКСИ (Мореллу). Я только что из гильдии святого Матвея. Они в большом смятении от вашей телеграммы.
КАНДИДА. А что за телеграмма, Джемс?
ЛЕКСИ (Кандиде). Мистер Морелл должен был выступать у них сегодня вечером. Они сняли большой зал на Мэр-стрит и ухлопали массу денег на плакаты. Морелл телеграфировал им, что он не может выступать. Для них это было как гром среди ясного неба.
КАНДИДА (изумлена, в ней просыпается подозрение, что тут что-то неладно). Отказался выступать?
БЕРДЖЕСС. Похоже, что это первый раз в жизни – а, Канди?
ЛЕКСИ (Мореллу). Они хотели послать вам срочную телеграмму, узнать, не перемените ли вы свое решение. Вы получили ее?
МОРЕЛЛ (сдерживая нетерпение). Да, да, получил.
ЛЕКСИ. Телеграмма была с оплаченным ответом.
МОРЕЛЛ. Да. Я знаю. Я уже ответил. Я не могу сегодня.
КАНДИДА. Но почему, Джемс?
МОРЕЛЛ (почти грубо). Потому что не хочу. Эти люди забывают, что и я человек. Они думают, что я какая-то говорильная машина, которую каждый вечер можно заводить для их удовольствия. Неужели я не могу провести один вечер дома с женой и друзьями?
Все поражены этой вспышкой, кроме Юджина, который сидит с застывшим лицом.
КАНДИДА. Ах, Джемс, это ответ на мои слова? Но ведь завтра ты будешь мучиться угрызениями совести.
ЛЕКСИ (робко и настойчиво). Я, конечно, понимаю, что они телеграфировали во все концы, чтобы найти другого оратора, и не могли заполучить никого, кроме председателя лиги агностиков.
МОРЕЛЛ (живо). Ну что ж, прекрасный оратор, чего им еще надо?
ЛЕКСИ. Но ведь он только и кричит, что социализм несовместим с христианством. Он сведет на нет все, чего мы добились. Конечно, вам лучше знать, но… (Пожимает плечами и идет к камину.)
КАНДИДА (ласково). О, пойди, пожалуйста, Джемс. Мы все пойдем.
БЕРДЖЕСС (ворчливо). Послушай-ка, Канди! По-моему, давайте лучше посидим по-хорошему дома, у камелька. Ведь он там пробудет часа два, не больше.
КАНДИДА. Тебе будет так же хорошо и на митинге. Мы все усядемся на трибуне, как важные персоны.
МАРЧБЭНКС (в испуге). Пожалуйста, давайте не надо на трибуну – нет, нет, а то все будут смотреть на нас. Я не могу. Я сяду где-нибудь подальше, сзади.
КАНДИДА. Не бойтесь. Они так все будут глазеть на Джемса, что и не заметят вас.
МОРЕЛЛ. Болезнь Просси – а, Кандида?
КАНДИДА (весело). Да.
БЕРДЖЕСС (заинтересованный). Болезнь Просси? О чем это вы, Джемс?
МОРЕЛЛ (не обращая на него внимания, встает, идет к двери и, приоткрыв ее, кричит повелительным тоном). Мисс Гарнетт!
ПРОЗЕРПИНА (за сценой). Да, мистер Морелл, иду.
Все молча ждут, кроме Берджесса, который отводит в сторону Лекси.
БЕРДЖЕСС. Послушайте-ка, мистер Милл! Чем это больна Просси? Что с ней случилось?
ЛЕКСИ (конфиденциально). Да я, право, не знаю. Она очень странно разговаривала со мной сегодня утром. Боюсь, что с ней что-то неладно.
БЕРДЖЕСС