(остолбенев). Что? Так это, верно, заразное! Четверо в одном доме!
ПРОЗЕРПИНА (появляясь в дверях). Да, мистер Морелл?
МОРЕЛЛ. Дайте телеграмму гильдии святого Матвея, что я приеду.
ПРОЗЕРПИНА (удивленно). А разве они не знают, что вы приедете?
МОРЕЛЛ (повелительно). Сделайте, как я вам говорю.
Прозерпина, испуганная, садится за машинку и пишет. Морелл, к которому вернулась вся его энергия и решительность, подходит к Берджессу. Кандида следит за всеми его движениями с возрастающим удивлением и тревогой.
Берджесс, вам не хочется идти?
БЕРДЖЕСС. Ну зачем вы так говорите, Джемс? Просто, ведь сегодня не воскресенье, вы же знаете.
МОРЕЛЛ. Очень жаль. А я думал, вам приятно будет познакомиться с председателем гильдии, он член комитета общественных работ при муниципальном совете и пользуется кое-каким влиянием при раздаче подрядов.
Берджесс сразу оживляется.
Так вы придете?
БЕРДЖЕСС (с жаром). Ну ясное дело, приду, Джемс. Еще бы, такое удовольствие вас послушать.
МОРЕЛЛ (поворачиваясь к Просси). Я хочу, чтобы вы кое-что застенографировали, мисс Гарнетт, если вы только не заняты сегодня.
Прозерпина кивает, не решаясь вымолвить ни слова.
Вы пойдете, Лекси, я полагаю?
ЛЕКСИ. Разумеется.
КАНДИДА. Мы все идем, Джемс.
МОРЕЛЛ. Нет. Тебе незачем идти. И Юджин не пойдет. Ты останешься здесь и займешь его – чтобы отпраздновать твое возвращение домой.
Юджин встает, у него перехватывает горло.
КАНДИДА. Но, Джемс…
МОРЕЛЛ (властно). Я настаиваю. Тебе незачем идти, и ему тоже незачем.
Кандида пытается возразить.
Вы можете не беспокоиться, у меня будет масса народа и без вас. Ваши стулья пригодятся кому-нибудь из необращенных, из тех, кому еще ни разу не приходилось слышать мою проповедь.
КАНДИДА (встревоженная). Юджин, а разве вам не хочется пойти?
МОРЕЛЛ. Я опасаюсь выступать перед Юджином, он так критически относится к проповедям (глядит на него), он знает, что я боюсь его. Он мне сказал это сегодня утром. Так вот, я хочу показать ему, как я его боюсь: я оставляю его на твое попечение, Кандида.
МАРЧБЭНКС (про себя, с живым чувством). Вот это смело! Это великолепно!
КАНДИДА (в беспокойстве). Но… но что такое случилось, Джемс? (В смятении.) Я ничего не понимаю.
МОРЕЛЛ (нежно обнимает ее и целует в лоб). А я думал, милочка, что это я ничего не понимаю.
Действие третье
Вечер, половина одиннадцатого. Шторы опущены. Горят лампы. Машинка закрыта колпаком. Большой стол приведен в порядок. По всему видно, что деловой день кончен. Кандида и Марчбэнкс у камина. Настольная лампа стоит на каминной полке над Марчбэнксом, который прикорнул на маленьком стульчике и читает вслух. Кучка тетрадок и два-три томика стихов разбросаны около него на ковре. Кандида в кресле. В руке у нее легкая каминная кочерга, которую она держит стоймя. Она откинулась на спинку кресла и смотрит пристальным взглядом на медную ручку кочерги. Ноги вытянуты к огню, каблуки на каминной решетке. Она замечталась, и мысли ее витают где-то далеко.
МАРЧБЭНКС (прерывая свою декламацию). Каждый поэт, который когда-нибудь жил на земле, пытался выразить эту мысль в сонете. Это неизбежно. Это само собой так выходит. (Он смотрит на Кандиду, ожидая ответа, и замечает, что она не отрываясь глядит на кочергу.) Вы не слушаете?
Ответа нет.
Миссис Морелл!
КАНДИДА (очнувшись). А?
МАРЧБЭНКС. Вы не слушаете?
КАНДИДА (виновато, с преувеличенной учтивостью). Да нет, что вы! Это очень мило. Продолжайте, Юджин! Я жажду узнать, что случилось с ангелом.
МАРЧБЭНКС (роняет тетрадку на пол). Простите меня, я вижу, что надоел вам.
КАНДИДА. Да нет, ни чуточки не надоели, уверяю вас. Продолжайте, пожалуйста. Читайте, Юджин.
МАРЧБЭНКС. Я кончил читать стихи об ангеле по крайней мере четверть часа тому назад. После этого я успел прочесть еще несколько стихов.
КАНДИДА (с раскаянием в голосе). Мне очень стыдно, Юджин. Я думаю, это кочерга так заворожила меня. (Она опускает кочергу на пол.)
МАРЧБЭНКС. Да и меня она ужасно смущала.
КАНДИДА. Так почему же вы не сказали мне? Я бы сразу положила ее.
МАРЧБЭНКС. Я боялся сказать вам. Она была похожа на какое-то оружие. Если бы я был героем из старинного предания, я положил бы между нами мой обнаженный меч. Если б вошел Морелл, он подумал бы, что вы нарочно взяли кочергу, потому что между нами нет обнаженного меча.
КАНДИДА (удивленно). Что? (Глядя на него с недоумением.) Я что-то не совсем понимаю. У меня как-то все перепуталось от этих ваших сонетов. Почему между нами должен быть меч?
МАРЧБЭНКС (уклончиво). Да нет, пустяки. (Нагибается за тетрадкой.)
КАНДИДА. Положите ее обратно, Юджин. Есть пределы моей любви к поэзии, даже к вашей поэзии. Вы читаете мне уже больше двух часов – с тех пор, как ушел Джемс. Мне хочется поговорить.
МАРЧБЭНКС (испуганно поднимается). Нет, мне нельзя разговаривать. (Он растерянно озирается кругом и внезапно заявляет.) Я думаю, мне лучше пойти погулять в парке. (Делает шаг к двери.)
КАНДИДА. Глупости. Парк уже давно закрыт. Подите и сядьте вот здесь, на коврике у камина, и рассказывайте мне всякий фантастический вздор, как вы это всегда делаете. Развлекайте меня. Ну, хотите?
МАРЧБЭНКС (в ужасе и в экстазе). Да!
КАНДИДА. Тогда идите сюда. (Она отодвигает свой стул, чтобы освободить место.)
Юджин колеблется, потом нерешительно растягивается на ковре, лицом вверх, положив голову ей на колени, и смотрит на нее.
МАРЧБЭНКС. Ах, я чувствовал себя таким несчастным весь вечер оттого, что я поступал так, как надо; а теперь я поступаю так, как не надо, – и я счастлив.
КАНДИДА (нежно и в то же время слегка забавляясь). Да? Я уверена, что вы чувствуете себя страшно взрослым и чудовищным обманщиком и очень гордитесь этим.
МАРЧБЭНКС (быстро поднимая голову и глядя ей в глаза). Берегитесь! Если бы вы только знали, насколько я старше вас. (Он становится перед ней на колени, стискивает руки, кладет их ей на колени и говорит с нарастающим жаром, чувствуя, что кровь в нем закипает.) Можно мне сказать вам одну вещь, чудовищную?
КАНДИДА (без малейшего страха или холодности, с глубоким уважением к его чувству, но с оттенком мудрой материнской шутливости). Нет. Но вы можете сказать мне все, что вы по-настоящему, искренно чувствуете. Все что угодно. Я не боюсь, если только это будет ваше истинное «я» и не будет позой – любезной, чудовищной или даже поэтической позой. Я обращаюсь к вашему благородству и правдивости. Ну, а теперь говорите все, что вы хотите.
МАРЧБЭНКС (нетерпеливое выражение исчезает с его лица, губы и ноздри перестают дрожать, а глаза загораются пламенным воодушевлением). О, теперь уж я ничего не могу сказать. Все слова, которые я знаю, все они – та или другая поза; все, кроме одного.
КАНДИДА. Какое же это одно?
МАРЧБЭНКС (мягко, погружаясь в музыку этого имени). Кандида, Кандида, Кандида, Кандида, Кандида… Я должен теперь называть вас так, потому что вы приказали мне быть честным и правдивым, а у меня ни в мыслях, ни в чувствах нет никакой миссис Морелл, а всегда – Кандида.
КАНДИДА. Конечно. А что вы хотите сказать Кандиде?
МАРЧБЭНКС. Ничего – только повторять ваше имя тысячу раз. Разве вы не чувствуете, что всякий раз – это словно молитва к вам?
КАНДИДА. А вы счастливы тем, что можете молиться?
МАРЧБЭНКС. Да, очень.
КАНДИДА. Ну так, значит, это счастье – ответ на вашу молитву. А вам хочется чего-нибудь еще?
МАРЧБЭНКС. Нет. Я на небе, где нет желаний!
Входит Морелл. Он останавливается на пороге и сразу замечает эту сцену.
МОРЕЛЛ (спокойно и сдержанно). Надеюсь, я не помешал вам?
Кандида от неожиданности вскакивает, но не обнаруживает ни малейшего смущения и тут же смеется над собой. Юджин, который от ее резкого движения оказывается во весь рост на полу, спокойно садится, обхватив руками колени. Он тоже нисколько не смущен.
КАНДИДА. Ах, Джемс, и напугал же ты меня! Я так увлеклась здесь с Юджином, что не слыхала, как ты отпирал дверь. Ну, как прошел митинг? Хорошо ли ты говорил?
МОРЕЛЛ. Так хорошо, как никогда в жизни.
КАНДИДА. Вот это замечательно! Какой же был сбор?
МОРЕЛЛ. Забыл спросить.
КАНДИДА (Юджину). Должно быть, это была великолепная речь, иначе он бы не забыл. (Мореллу.) А где же остальные?
МОРЕЛЛ. Они ушли задолго до того, как мне удалось выбраться оттуда. Я уж думал, что мне никогда не удастся уйти. Я полагаю, они отправились куда-нибудь ужинать.
КАНДИДА (деловитым домашним тоном). В таком случае, Мария может лечь спать. Пойду скажу ей. (Она идет в кухню.)
МОРЕЛЛ (глядя сурово на Марчбэнкса). Ну?
МАРЧБЭНКС (продолжает сидеть на ковре в нелепой позе; он чувствует себя с Мореллом совершенно непринужденно и держится этаким лукавым бесенком). Ну?
МОРЕЛЛ. Вы что-нибудь хотите сказать мне?
МАРЧБЭНКС. Да только то, что я разыгрывал дурака здесь, в гостиной, в то время как вы проделывали это публично.
МОРЕЛЛ. Но несколько иным способом, полагаю?
МАРЧБЭНКС (вскакивая, говорит с жаром). Точно, точно, точно таким же! Совершенно так же, как вы, я разыгрывал из себя добродетельного человека. Когда вы тут развели вашу героику насчет того, чтобы оставить меня наедине с Кандидой…
МОРЕЛЛ (невольно). С Кандидой?
МАРЧБЭНКС. Да. Видите, как я далеко зашел! Но героика, знаете, вещь заразительная – и я заразился этой немощью от вас. Я поклялся не произносить без вас ни одного слова, которое я не мог бы произнести месяц назад и притом в вашем присутствии.