(показывает на Ивася) маменька подкормит на фабрике-кухне. (Жанне.) Не топай ножкой. У меня мать-инвалидка и две сестренки на иждивении…
Ж а н н а. Так что же ты? Может, с завода сбежишь?
Л е о н и д. При чем тут я? Другие могут изменить адрес. (Закуривает.)
К о л я. Друзья мои!.. (Леониду.) Дай закурить…
Л е о н и д. Видели Плюшкина? (Дает папиросу.)
К о л я. Сколько в цехе передовиков? Одна наша бригада? А надо поднять всю молодежь. Вот у Семена на блоках или новички или горлохваты…
С е м е н. Волков бояться — в лес не ходить. А я волков не боюсь. Я в лесах на границе служил.
Я р е м ч у к. Доброе слово сказал.
С е м е н. Новичков и горлохватов беру на себя.
И в а с ь. Дай пять! (Пожимает руку Семену.)
Я р е м ч у к. А ты, Трегуб, почему скис?
В а л е р и й. А что ж? Танцевать мне прикажете? Радость великая… Только начали соревноваться за почетное звание, и на тебе — садись на дно без металла.
И в а с ь. А может, тебе, Валера, рубля стало жаль? Да неужели этот «рупь» на дороге нам станет? Неужели мы, как паршивые обыватели, будем делать из него божество?
К о л я. Опять фразы? А что нам делать конкретно?
Ж а н н а. Надо быть там, где труднее всего.
И в а с ь. А труднее всего сейчас будет там, где самые меньшие заработки. И когда все увидят… Когда все нам поверят, что мы… те, которые в цехе больше всех зарабатывали, не дрожим над копейкой…
С е м е н. Правильно! Когда перед боем передние бодро поют, так и задним не страшно.
С а н я (с балкона). Ребятки!.. Жанна!.. Поехали на футбол?
Ж а н н а. Какой там футбол! В общежитие надо, к ребятам.
В о в а. А я думаю, они все на футболе.
Ж а н н а. Возможно… Тогда — на стадион? (Ивасю.) А ты, бригадир?
И в а с ь. Я попозже приду, в общежитие. У меня урок музыки. (Кричит.) Саня! Вынеси ноты. В синей папке. На тумбочке.
В а л е р и й (Сане). Мы тебя ждем на шоссе!
Ж а н н а. До свиданья, Степанида Гавриловна!
Все, кроме И в а с я и Я р е м ч у к а, уходят со сцены. Из дому выходят С а н я с нотами под мышкой и С т е п а н и д а.
С а н я (отдает брату ноты). Эти?
И в а с ь. Сестричка! Ты — гений.
С т е п а н и д а. А для чего тебе ноты на стадионе?
И в а с ь. Так я ведь не на футбол. У нас новая преподавательница в вечерней консерватории. Очень симпатичная. Бескаравайная. Так я к ней, домой.
С т е п а н и д а. Бескаравайная?!
И в а с ь. Ага. Нового директора жена… (Целует мать.) Я скоро вернусь… Пошли, Саня!
И в а с ь и С а н я выбегают.
С т е п а н и д а. Бескаравайная?!
Пауза.
Я р е м ч у к. Степанида, всякое в жизни бывает. Гора с горой не сходится, а человек с человеком…
С т е п а н и д а (отступает от него). Нет, нет… Быть не может, не верю.
Я р е м ч у к (дает ей газету). Вот его статья. И портрет.
С т е п а н и д а (берет газету). Он… (Ошеломленно.) Что же мне делать теперь? (Еще раз подносит газету к глазам.) Бескаравайный… Василий Миронович… Вася… Он ведь на Дальнем Севере что-то строил. Откуда к нам? Каким ветром? Зачем?
Я р е м ч у к. Назначение. Служба.
С т е п а н и д а. Что же мне делать-то?
Пауза.
Ты… уже видел его?
Я р е м ч у к. Встречались…
С т е п а н и д а. Правда? (Очень взволнована.) Обо мне спрашивал?
Я р е м ч у к. Может, и спросил бы. Я сам от него стороной…
С т е п а н и д а. Почему же?
Я р е м ч у к. А что я ему скажу? Напомню о вашей жизни скандальной? О той ночи, когда он после ссоры убежал из дому, бросил тебя и детей? Или, может быть, рассказать ему, как ты после этого двадцать лет пряталась от него? Фамилию себе и детям переменила, чтобы он не нашел вас?
С т е п а н и д а. Двадцать лет прошло… (Смотрит в газету.) На портрете такой же, как был…
Я р е м ч у к. Простила?
С т е п а н и д а. И через сто лет не прощу!
Я р е м ч у к. Как же теперь будет? А если встретитесь?
С т е п а н и д а. Видеть его не хочу.
Я р е м ч у к. Он ведь может спросить.
С т е п а н и д а. Скажи, что не знаешь обо мне ничего.
Я р е м ч у к. Не люблю я врать, понимаешь. Ну, бывай. (Идет.)
С т е п а н и д а. Ты от горя за речку, а оно уже на том берегу тебя высматривает.
Я р е м ч у к (оборачивается). Что ты сказала?
С т е п а н и д а. Говорю, паутина летает.
Я р е м ч у к. Хорошо. Тепло. Бабье лето.
С т е п а н и д а. Бабье лето… Жаль, что короткое оно.
Комната в квартире Б е с к а р а в а й н о г о. Все очень скромно. Старенький рояль, заваленный бумагами стол. На столе телефон. На полках много нот и книг. Одна дверь — в соседнюю комнату, другая — в переднюю. М а р и н а П е т р о в н а за инструментом разбирает рукописные ноты. На рояле лежит газета. Из другой комнаты выходит одетый по-домашнему Б е с к а р а в а й н ы й. Он держит в руке стакан и бутылку кефира.
М а р и н а П е т р о в н а. Я разбудила тебя?
Б е с к а р а в а й н ы й. Нет. Я выспался. (Смотрит на часы.) Ого-го! Половина первого…
М а р и н а П е т р о в н а. Ты когда после парткома пришел?
Б е с к а р а в а й н ы й. Кажется, в два часа ночи… (Увидел на рояле газету.) Читала? (Марина Петровна утвердительно кивает головой.) Неужели читала? (Придирчиво.) А о чем там?
М а р и н а П е т р о в н а (засмеявшись). Экзамен? Пожалуйста. О немедленной реконструкции литейного цеха…
Б е с к а р а в а й н ы й. Правильно.
Пауза.
Признавайся, Марина: очень скучно было читать?
М а р и н а П е т р о в н а. Ох, Василий… Вот уже двенадцать лет, как мы женаты, а ты до сих пор не веришь, что я могу интересоваться твоими делами.
Б е с к а р а в а й н ы й. Ничего не попишешь: мания недоверия, «пунктик». Всегда мне кажется, что для людей, не причастных к технике, все наши производственные переживания или непонятны, или просто скучны.
М а р и н а П е т р о в н а. Ну, что там было вчера на бюро?
Б е с к а р а в а й н ы й. Настоящая битва.
Пауза.
Что это ты играла?
М а р и н а П е т р о в н а. Хочешь концерт-загадку? (Играет.)
Б е с к а р а в а й н ы й. Не знаю. (Слушает.) Чайковский?
М а р и н а П е т р о в н а (смеется). Тебе что ни сыграй, ты скажешь — Чайковский… Знаешь, кто автор этой музыки? Иван Черешня. Мой ученик.
Б е с к а р а в а й н ы й. Неужели наш, заводской?
М а р и н а П е т р о в н а. Формовщик из литейного. Три года парнишку ориентировали только на массовые песни, а он — симфонист. И какой еще симфонист! (Берет несколько аккордов.) Вот услышишь, как это будет в оркестре звучать. Я уже Виталию Германовичу в Ленинград написала, похвасталась учеником. (Посмотрела на мужа и засмеялась.)
Б е с к а р а в а й н ы й. Ты почему смеешься? Что я небрит?
М а р и н а П е т р о в н а. Нет… Посмотрела на тебя и вспомнила, какая подпись в газете под твоим фото. (Берет газету, читает.) «Свежий ветер повеял на заводе. Новый директор В. М. Бескаравайный с теплой отеческой улыбкой беседует с молодыми рабочими».
Б е с к а р а в а й н ы й. «С теплой отеческой…» Это Кругляк. Его стиль. Чертов графоман! И как его терпит редактор? Ну, я же ему врежу за эту подтекстовку.
М а р и н а П е т р о в н а. У тебя тоже терминология: «врежу», «пропесочу»…
Б е с к а р а в а й н ы й. Пожевать бы чего-нибудь…
М а р и н а П е т р о в н а. Кефир пил? Заговей до обеда. Сегодня у тебя разгрузочный день.
Б е с к а р а в а й н ы й. Я, понимаешь, к нагрузкам привык: хорошо было бы сейчас после кефирчика солидный бифштекс!
Звонят в дверь. Б е с к а р а в а й н ы й идет открывать. Возвращается с Р о г у л е й.
Р о г у л я (с порога). Доброе утро, Марина… если не ошибаюсь, Петровна… Я звонил. Никто трубочку не берет.
М а р и н а П е т р о в н а. Очевидно, я играла, не услышала. Кофе будете пить?
Р о г у л я. Только не черный. Сердце сдает.
М а р и н а П е т р о в н а выходит.
Ну, так вот. Прочел я, Василий Миронович, вашу статью и не смог не зайти. Публицистика на высоком уровне.
Б е с к а р а в а й н ы й. Это вы про стиль. А по существу?
Р о г у л я. Что говорить… Непривычно… Директор — и вдруг как будто спрашивает у молодежи совета. Во всяком случае, никуда не денешься — убедительно.
Б е с к а р а в а й н ы й. Неужели вас моя статья убедила больше, чем необходимость реконструкции? Кому-кому, а вам давно бы пора…
Р о г у л я. Видите ли… вы мне открыли глаза. Счастливчик! Есть у нас такие люди. За что ни возьмется — судьба на его стороне. А я не привык к грандиозным масштабам. Думаете, мне хотелось директором быть? Руками и ногами отбивался.
Б е с к а р а в а й н ы й. Возможно.
Р о г у л я. Улавливаю в вашем тоне нотки недоверия. Признайтесь: наговорили вам на меня!
Б е с к а р а в а й н ы й. Прислушиваться к сплетням, все равно, что в болоте купаться. Я люблю чистую воду.
Р о г у л я. Я тоже. Привык, понимаете, правду-матушку резать в глаза. Вот и теперь вам — начистоту. За что меня сняли? За правду. Был бы я очковтирателем, кивнул бы головой: «Пожалуйста! Выполню!» А я честно сказал: невозможно с теми кадрами, что сейчас в нашем цехе, начинать дело, которое бьет рабочий класс по карману.
Б е с к а р а в а й н ы й. Что же вас тогда переубедило в моей статье?
Р о г у л я. Ваш талант. И не скромничайте. Я уже стар для подхалимажа. Одного хочу: не думайте, будто я что-нибудь против вас имею за то, что вы на моем месте. Собственно говоря, не на моем… Я человек рядовой… Но если вам что-нибудь потребуется от меня…