Пьесы
СЕРГЕЙ ЛАЗОРадиопьеса в трех частях
С е р г е й Л а з о.
П о л и в а н о в.
П а в е л И л ь и ч.
М а т р о с Л е б е д ь.
У с к о в }
Л у ц к и й }
С и м б и р ц е в } — друзья Лазо.
Д е д Т е р е н т и й.
С т а р и к.
К а з а н о в }
С м и р н о в } — белогвардейцы.
П о л к о в н и к.
П о р у ч и к.
Ж е н щ и н а.
М а л ь ч и к.
Л а в р о в.
П е в е ц.
А т а м а н С е м е н о в.
А д м и р а л Н а й т.
К а п и т а н К у р а к и.
А м е р и к а н с к и й м а й о р.
О ф и ц е р ы на корабле «Бруклин».
Р а б о ч и е, с о л д а т ы, к а з а к и и другие.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Бушует океан. Глухие удары волн о стенку корабля. Звонкий отбой склянок на корабле.
Н а й т. Я продолжаю, господа… «Рабочее и Крестьянское правительство, созданное революцией 24—25 октября и опирающееся на Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, предлагает всем воюющим народам и их правительствам начать немедленно переговоры о справедливом демократическом мире». Еще минута, господа офицеры. Вы видите в моих руках большевистскую газету «Правда». Я прочел вам только одну выдержку из декрета Советской России, подписанного их вождем, господином Лениным. Он предлагает мир всем народам и правительствам, в том числе и нам, американцам. Что вы на это скажете, господа?
П е р в ы й о ф и ц е р. Это действительно очень смешно, господин адмирал.
В т о р о й о ф и ц е р. Они просят пощады, сэр!
Т р е т и й о ф и ц е р. Для новорожденного это плохое начало, сэр!
Н а й т. Возможно, друзья мои, что это предложение Советской России есть проявление ее слабости, но… мы не политики. Мы — моряки. Правительство Северо-Американских Штатов приказало нам идти; и вот наша славная эскадра во главе с флагманским крейсером «Бруклин», на палубе которого мы имеем честь находиться, подходит к Владивостоку. По кораблям, друзья мои!
П е р в ы й о ф и ц е р. А куда мы идем, сэр, если не секрет?
По трапу прозвучали шаги Д е ж у р н о г о о ф и ц е р а.
Д е ж у р н ы й. Разрешите доложить, адмирал? Мы входим в Цусимский пролив!
Н а й т. В моих руках пакет, адресованный мне, адмиралу Найту. Я должен вскрыть этот пакет на подходах к Цусимскому проливу. За этим я вас и пригласил. Передать по кораблям: следовать маневрам флагмана.
Д е ж у р н ы й. Слушаюсь, сэр!
Замедленный стук судовых машин. Повторяющиеся голоса команд на английском языке.
П е р в ы й о ф и ц е р. О, какой красивый город этот Владивосток! А бухта, бухта! Она напоминает мне большой аквариум.
В т о р о й о ф и ц е р. Эта бухта носит название Золотой Рог.
П е р в ы й о ф и ц е р. Нас, кажется, опередили. Бухта уже заполнена другими военными кораблями. На них подняты флаги.
В т о р о й о ф и ц е р. Да. Я вижу: английский, французский, японский. На палубах выстроились матросы.
Н а й т. Это не играет роли. Первый не тот, кто раньше, а тот, кто сильней. С этими мы договоримся. Они наши союзники. У нас общее дело с ними. Видите, они приветствуют нас… Ответный салют и бросить якоря!
Ухают пушки, играют оркестры, гремят якорные цепи.
Г о л о с а д а м. Плиз!
— Плиз!
— Виват!
— Виктория!
П е р в ы й о ф и ц е р. Смотрите, нас приветствуют и жители Владивостока. Отлично одетые мужчины и женщины. Дамы бросают цветы!
В т о р о й о ф и ц е р. Но там в стороне стоят плохо одетые люди. Они молчат, и лица их суровы. Нет, они что-то говорят между собой.
Г о л о с а р а б о ч и х. Мало французов, англичан, японцев. Еще и американцы на нашу голову… Зачем они к нам — мы их не звали.
— Почему военные корабли? У нас с ними нет войны. Что они хотят? Что это?
— А это, товарищи, называется прямая, открытая интервенция…
Музыка, восторженные крики и возгласы, разноязычные команды стоящих на пристани иностранных моряков и солдат постепенно затихают. Тишина. Бьют изредка склянки на кораблях, отсчитывая время. Слышатся звуки рояля. Спокойно льется мелодия вальса Шопена.
К у р а к и (с акцентом). Хоросо, осень хоросо! Салон васа крейсер «Бруклин» великолепно! Ви адмирал. Всю нось пости, господин Найт… Осень хоросо играете на рояль.
Н а й т. Благодарю. (Вдруг переводит мелодию вальса на песню «По диким степям Забайкалья».)
К у р а к и (фальшиво, но громко подхватил). «…Где золото роют в горах!..»
Н а й т (прерывая игру). А вы хорошо знаете песню про золото Забайкалья, господин Кураки. Капитану японской императорской армии это делает честь.
К у р а к и. Хоросая руска песня, осень хоросая…
Н а й т (наигрывает). Да… хорошая… русская песня. (Пропел.) «Бродяга Байкал переехал…» А скажите, мой друг Кураки… Атаман Семенов, которым ваши деловые круги последнее время так усердно занимаются на границе Маньчжурии и в Забайкалье… это что, действительно солидная фигура среди русского офицерства?
К у р а к и (притворно зевая). Извините, адмирал, но я узе немнозко осень пьяна… и мне трудно понимать вас серьезный разговор… Но… я слыхал, что в васих высоких кругах имеет больсое признание адмирал Колсак? Ага?
Н а й т. Да, черт возьми, эта русская водка, которую мы с вами имели неосторожность выпить за ужином, действительно валит с ног, как говорят русские. (Хлопнул крышкой рояля и рассмеялся.) Ай-ай-ай! Господин Кураки! Как нам не стыдно! Зачем мы говорим… Вернее, не говорим друг другу правду? Мы ведь с вами друзья, а не политики. Вы помните — мы с вами вместе учились в Англии. Вместе окончили Оксфорд. Потом вы были у нас в Америке…
К у р а к и. А вы были у нас в Японии…
Н а й т. Да, да. Мы вместе с вами изучали русский язык…
К у р а к и. Да, да. Вы на Камсатке, где много-много нефти…
Н а й т. А вы в Сибири, где немало руды…
К у р а к и. А теперь вы?..
Н а й т. Как видите, я не скрываю от вас, мой друг… Я — во Владивостоке…
К у р а к и. Засем?
Н а й т. А вы направляетесь в Иркутск. Не так ли? А зачем?..
К у р а к и (после паузы). Простите, господин адмирал! Я все-таки немнозко пьяная. Спокойной носи, господин адмирал…
Н а й т. Спокойной ночи, капитан! (Вслед ушедшему Кураки.) И тут врешь… Утро уже… Так зачем же он едет в Иркутск?..
И вдруг мы слышим беспорядочную стрельбу из винтовок, пулеметные очереди, взрывы гранат, громкий стук копыт о мостовую и лихой казачий посвист.
Г о л о с а. Братцы, казаки! Станичники! Глянь-ка, на стенке афиша большевистская! Ха! Иркутский Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов! А казаками и не пахнет. Без нас, значит, Советы эти?!
— А ты ее шашкой, Федор, шашкой ковырни! Вот так! Мы вам покажем Советы!
— Казаки! А вона, гляди, пленных ведут! Руби их, руби-и-и…
Крики умирающих, гиканье, топот и ржание лошадей.
— Руби-и-и!..
Пулеметная очередь.
— А это откуда пуляют? Из пулемета? Ага, вон откуда, с Белого дома! Это был губернаторский дом, а теперь там засели краснопузые! Окружай их, окружай!..
Выстрелы и крики переходят в грохот быстро несущегося поезда. Под стук колес — тихая песня про Байкал. Ее поют солдаты.
Г о л о с а. Егор, подвинься чуток. А то от окна дует… Аж свистит… Слышь, подвинься, голова стынет.
— Да куды ж я подвинусь? На Ивана, что ли? Вся теплушка набита как бочка селедкой. Вон даже командир наш, товарищ Лазо, и то на коленке письмо свое пишет.
Песня.
Л а з о. «Дорогие мои! Милая мама, милый мой братец Степа. Пишу вам это письмо, подъезжая к Иркутску. Здесь юнкера и белоказаки подняли мятеж. Они хотят разбить рабочие отряды и свергнуть советскую власть. Мы спешим им на помощь из Красноярска. Скоро в бой. Это будет мой первый большой бой с контрреволюционерами… все личные бумаги и дневники перешлю по почте. Я их всецело посвящаю…»
У с к о в (хриплым голосом, громко). Ну да хто жа перед боем такие письма пишет, дура?! Товарищ Лазо, вот послушайте, что этот молодой боец пишет домой.
Л а з о. Интересно!
У с к о в (читает). «Сапоги — Ванятке, гармошку — Николке!» Чего получается? Дескать, помираю — вещи завещаю и так и далее! Посля такого письма и самому в бой идти! Родителев напужал, сам расстроился. Спрашивается, какой ты после этого боец за революцию рабоче-крестьянского классу?! Товарищ Лазо, разъясните этому молодому бойцу, какие письма надо писать домой. Я так разумею, дескать, город взяли, контру побили, гармошку, мол, беречь наказываю, приеду — доиграю, сапоги сам доношу, потому как жив и жить буду, чего и вам желаю, дорогие родители! Точка. Теперь сообчай, когда письмо писан». Дескать, декабря месяца, одна тыща девятьсот семнадцатого года. Верна, товарищ Лазо?
Л а з о. Очень верно, товарищ Усков. Спасибо вам за поправку…
У с к о в. Ай-ай-ай! Товарищ Лазо, бумагу свою уронили! Вона в окно вылетела!
Л а з о. Не вылетела. Сам выбросил. Вообще-то ненужная бумага…
Поезд останавливается. Открывается дверь теплушки. Вокзальный шум.
У с к о в. Гляди, Иркутск. Приехали! Смотри, чего написано. Расстояние до Москвы пять тысяч четыреста пятьдесят верст, до Владивостока — четыре тысячи семьсот шестьдесят верст. Ого!
Вокзальные шумы, громкие голоса команды, топанье ног выгружающихся, бряцание оружия, шипение паровоза, гудки.
Г о л о с а. Эй, матрос, где здесь красногвардейский штаб?
— Красногвардейский штаб тебе, да? А вон он, гляди — дверь, а на ней надпись. Штаб, понял?
Хлопает дверь в комнате штаба, то открываясь, то закрываясь, и в эти промежутки мы слышим вокзальный шум, гам, и паровозные гудки, и лязганье буферов, и стук колес.