Л у ц к и й. Напрасно пишешь, Сергей. Все равно твое письмо уже не дойдет. Не выйдет из этого подвала контрразведки…
С и м б и р ц е в. Ах, Луцкий, ты — непроходимый маловер. Не выйдет. А я вот тоже написал стихи. Не всех же нас расстреляют. Товарищи передадут.
Л а з о. Всеволод, ты написал стихи? Прочти!
С и м б и р ц е в. Только не судите строго. Слушайте… (Читает.)
Ты гордо вышел на смену павшим,
В ряды восставших ты гордо встал…
Бросай же искры в сердца уставших,
Храни же чистый там идеал…
Не падай духом в борьбе суровой,
Мы к жизни новой очистим путь,
Гори звездой во мгле суровой,
Призывам смелым не дай уснуть.
Мы не уступим, мы не устанем,
Мы снова встанем, как грозный вал,
И на призыв к мятежным браням
За нами встанет, кто духом пал!
Л а з о. А ты знаешь, Всеволод, это хорошо!
Громыхнула дверь. Звякнули ключи. Тяжелый топот кованых сапог.
С м и р н о в. Встать! Лазо, Луцкий, Симбирцев — выходи! Этим троим связать руки.
Шум борьбы, тяжелое дыхание людей.
Что, товарищ бывший прапорщик Лазо, не нравится с завязанными ручками?
Л а з о. Конечно, не нравится, но ведь так вам безопасней с нами разговаривать…
С м и р н о в. Ну вот и отлично. А теперь прогуляемся перед рассветом. Здесь недалеко глухой полустанок, а в тупичке паровозик на парах. Облюбовал я этот паровозик… Машинист, видно, старательный, топка так и полыхает…
Пыхтит паровоз.
У с к о в. Павел Ильич, а зачем пары на полный ход приказали разводить?
П а в е л И л ь и ч. А кто их знает? Белогвардейская сволочь! Ты вот посмотри-ка газетку, я достал. «Красное знамя» подпольно вышла.
У с к о в. Ох ты, какой заголовок! Свободу Лазо! Во какими буквами! Его освободят, Пал Ильич? А? Рабочие, весь народ протестует, требует. Отпустят его?
П а в е л И л ь и ч. Боюсь, что нет, Миша. Народ его любит, — значит, враги ненавидят. Сомневаюсь, жив ли он? Наши узнали, что он и его товарищи, Луцкий и Симбирцев, теперь в белой контрразведке, а там главный — этот зверь полковник Смирнов. Они что делают, изверги… Жгут в паровозных топках коммунистов живыми… Вот что я тебе хочу сказать, Миша. Я старею… Сегодня ты мой помощник, а завтра, гляди, придется паровоз тебе самому вести вперед. Запомни. Такого на нашем паровозе не должно быть. Нет. Лучше смерть.
У с к о в. Ни за что! Я лучше взорву паровоз и сам погибну!
П а в е л И л ь и ч. Тебе верю, Миша. Он тебя воспитал. А помнишь, Миша, как мы с ним тогда в Чите на бронепоезде поспорили? Накричал я тогда на него. Он — командующий, а я кто? Простой машинист.
У с к о в. Помню, как же. Он тогда сам признал, что неправ был. Мы, говорит, Миша, не частная собственность. Ваши слова повторил. Помню.
П а в е л И л ь и ч. Да, Миша. Признать свою неправоту сейчас же после такого горячего спора не всякий сможет. А он смог. В этом не только мужество, но ясный ум и сердце настоящего большевика…
У с к о в. Пал Ильич! Смотри! Что это они?! Ведут кого-то с завязанными руками, без шапок, штыки наперевес, а впереди полковник. Троих ведут, а впереди?!
П а в е л И л ь и ч. А-а! Сергей Георгиевич? Голубчик! Родной мой! Да неужто к нам на паровоз?!
У с к о в. Я к нему! (Кричит.) Сергей Георгиевич! Я — с вами! Пустите его! Контра — белая вошь! Горло перегрызу!
Выстрел.
А-а-а!
С м и р н о в. Болван! Фанатик! Это у тебя такой помощник… был? Я спрашиваю тебя, машинист. Твой это помощник?
П а в е л И л ь и ч. Мой. Мой паровоз не примет…
Л а з о. Машинист, они тебя просто убьют. Отойди… Я помню, мне сказал один хороший человек, что мы не частная собственность и жизнь наша принадлежит народу! Отойди! Отойди!
П а в е л И л ь и ч. Нет. Только через мой труп…
С м и р н о в. Ах, вот что? И ты, значит, такой же, как и твой помощник! Ну что ж, можно и через твой труп.
Выстрел.
Сильный музыкальный аккорд на высокой трагической ноте прозвучал и… замер.
Возникает музыка.
Пятиконечные звезды
выжигали на наших спинах
панские воеводы,
Живьем,
по голову в землю
закапывали нас банды Мамонтова,
В паровозных топках
сжигали нас японцы,
Рот заливали свинцом и оловом.
Отрекись! — ревели,
но из
Горящих глоток
лишь три слова:
Да здравствует коммунизм!
МЯТЕЖ НА ВОЛГЕГероическая драма в двух частях
Л е н и н.
Д з е р ж и н с к и й.
С п и р и д о н о в а.
А н д р е е в — чекист.
В о л г и н — ткач, большевик.
С т о л б о в — солдат, пошехонец.
К о р о л е в а — молодая ткачиха.
У с о в — пожилой ткач.
А л е к с а н д р о в — телеграфист.
С е к р е т а р ь — в приемной Ленина.
С а в и н к о в — руководитель тайного «Союза защиты Родины и Свободы».
П е р х у р о в — полковник, начальник штаба «Союза».
Ф а л а л е е в — прапорщик, комиссар милиции города Ярославля.
Б а р к о в с к а я — актриса интимного театра в Ярославле.
Ф л е г о н т — адъютант Савинкова.
Г р е к о в — агент Савинкова в Ярославле.
М а м ы р и н — лидер ярославских эсеров.
С а в и н — лидер меньшевиков там же.
С о м о в — старый генерал.
Л у к а — черносотенец.
С е р а ф и м — кладовщик на фабрике.
П о ч е ч у е в — чиновник банка.
П е т я — его сын, гимназист.
О л ь г а.
П а н и к е р.
Ч а с о в о й.
М о н а х.
А л е ш а — инок, телохранитель Савинкова.
П р е д с т а в и т е л и «С о ю з а з а щ и т ы Р о д и н ы и С в о б о д ы» — с мест, м а т р о с, п а р и к м а х е р ш а и к о с т ю м е р ш а в театре — без слов. Т к а ч и, т к а ч и х и, к р а с н о г в а р д е й ц ы, с о л д а т ы, о ф и ц е р ы, у ч а с т н и к и б а л а.
Место действия — Москва — Ярославль.
Время действия — май — июль 1918 года.
В основу замысла взята идея В. И. Ленина о сути пролетарской революции, высказанная им по поводу теории Б. Савинкова «вождя и толпы».
«Да. Эту свою теорию Савинков построил на том, что одно из самых больших зол нашей революции — это робость рабочих и крестьян, которые, к сожалению, до сих пор еще убеждены, что командовать, управлять государством могут только «высшие». Но я верил и верю, что на каждой фабрике, на заводе, в деревне есть люди, способные преодолеть эту вековую робость. И революция ускоряет этот процесс, рождает из рядовых и героев и вожаков. Именно в этом главная суть пролетарской революции…»
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Тревожная музыка.
На занавесе: «ГОД 1918-й» — «СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЕ ОТЕЧЕСТВО В ОПАСНОСТИ». Занавес поднимается. На суперзанавесе — карта России тех дней. У карты — стол, за которым работает Л е н и н, освещенный настольной лампой. В темноте перед ним стоит человек. Сноп света падает на него. Это С а в и н к о в. Он беззвучно смеется.
С а в и н к о в. Не ожидали, господин Ленин?
Л е н и н. Борис Савинков?! Что это, дурной сон?
С а в и н к о в Спит ваша ЧК, когда я работаю. Ваш Дзержинский думает, что я на Дону, а я, как видите, здесь, в Москве, и в этот тихий ночной час пришел к вам в Кремль. Забавно, не правда ли? Я, Борис Савинков, — убийца министра Плеве и великого князя Сергея, я — Савинков, покушавшийся на царя Николая Романова…
Л е н и н. Покушались и на меня, знаю. Знаю, что вы были товарищем министра при Керенском, были другом провокатора Азефа, знаю, что теперь вы друг контрреволюционных генералов, бежавших на Дон…
С а в и н к о в. Да. Да. Да! И ваш непримиримый враг! Стою перед вами в Кремле! Оцените!..
Л е н и н. Поразительная смелость. А зачем пожаловали?
С а в и н к о в. Я пришел объявить вам приговор истории и мой!
Л е н и н. Приговор истории? Это прелюбопытно! У вас что же, есть на это мандат от истории?
С а в и н к о в. Господин Ленин, шуточками вам не отделаться. Мы не на заседании Совнаркома, и не вы здесь председатель. Над нами ночь. И — никого. Вы и я. Лицом к лицу. Наши люди везде. Они и здесь, за вашей спиной. У меня оружие.
Л е н и н. Это убедительно. У меня оружия нет. Вас я знаю как отчаянно смелого, я бы сказал даже, безрассудно смелого человека, как террориста…
С а в и н к о в. Ваш родной брат Александр Ульянов был террорист!..
Л е н и н. Но те времена прошли.
С а в и н к о в. Для меня нет. Но сегодня я пришел к вам как руководитель мощной организации, которая не сегодня завтра займет подобающее ей место в правительстве России во главе со мной.
Л е н и н. Вот как! Это очень интересно!
С а в и н к о в. И очень серьезно, господин Ленин!
Л е н и н. Ну, если это серьезно, а не какая-нибудь авантюра, то позвольте поинтересоваться, от какой партии теперь вы, господин Савинков, выступаете? Меньшевиком вы не были. Эсером были, но ушли. От монархистов?
С а в и н к о в. Я — революционер и никаких классовых интересов не защищаю. Единый национальный фронт!..
Л е н и н. А стало быть, и национальный центр? Говорил мне Дзержинский, что такой центр создан в Москве тайно. Но почему тайно? Почему вам о