М е д л е н н о и д е т з а н а в е с.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Левый берег. Вдали — горящий Сталинград. Перед ним — Волга. Осень. Это видно по деревцу с желто-красными листьями, слева за которым угадывается часть деревянного понтона. На переднем плане, спиной к нам, — ш е р е н г а л ю д е й в п о л о с а т ы х т е л ь н я ш к а х. Обнявшись, они медленно, прощупывая ногами дно, уходят в воду реки. Вот блеснул взрыв, и один из них упал. Товарищи сомкнулись, продолжая идти. Еще один всплеск пламени, и еще упали двое, но шеренга, сомкнувшись, снова идет, идет… Уже видны только одни тельняшки, затем только головы. Вот они уже скрылись совсем, и только изредка мы видим огневые всплески там, куда они ушли. У деревца — молоденький Ч а с о в о й с автоматом, в стеганке, в шапке, и знакомый уже нам С т а р и к с костылем. Оба они напряженно смотрят вслед ушедшим в воду морякам.
С т а р и к. Это чего же они, а?..
Ч а с о в о й. Чего-чего! Мины тралят, не видишь? Фашисты с воздуха минируют Волгу, а нам подмогу в Сталинград переправлять на плотах, на катерах, на чем хошь, а надо. Вишь, Сталинград прямо огнем дышит, люди там сражаются, помощи ждут. Помощь идет, там вон сибиряки на катера, баржи грузятся, а здесь морские пехотинцы на плотах пойдут, а тут мины.
С т а р и к. Так чего же они собой-то? Сетями тралить надо, бомбами глубинными взрывать ихние чертовы мины!..
Ч а с о в о й. Там, где поглубже, так и делают, а тут перекат, мелко. Пойдет плот, тронет мину, и батальон на воздух…
С т а р и к. Так они это, значит, сознательно?..
Ч а с о в о й. Высокосознательно, отец! Десять погибнут, сотня живет! Арифметика жизни и смерти, отец.
С т а р и к. Сынки, сынки… герои… Погодите! Я один пойду, вот этим «щупом» все дно прощупаю, мне помирать уж и положено, а вы ж еще молодые… красавцы мои милые! (Плачет.)
Ч а с о в о й. Отойди, отец, без тебя тошно. Ты со своим костылем полдня будешь щупать, а тут минуты решают все. (Вдруг резко.) Отойди, застрелю! С часовым не разговаривай!
С т а р и к. А ты не очень. Я тоже на посту. У меня вон лодка. Ага, вон всплыли два раненых. Погребу к ним. (Уходит.)
Вбегает И в а н, за ним В е р а. У Ивана из-под шапки видны бинты.
В е р а. Ты, Ваня, повязку пока не снимай день-два. Рубец еще свежий.
И в а н. Ладно, ладно. Раны в бою скорей заживают… Ну, прощай, Вера… (Часовому.) Товарищ, на этом плоту кто переправляется?
Ч а с о в о й. Моряки, друг, вишь, сами себе дорогу от мин расчищают, а батальон уже на плоту.
И в а н. Возьмите меня, товарищи! От своей части отстал.
Ч а с о в о й. Понятно. С сестренкой задержался. Сочувствую, сам был молодой.
В е р а. Ничего он не задержался, я тоже туда, а он из госпиталя сбежал.
Ч а с о в о й. «Сбежал». Это из Сталинграда бежать — позор, а в Сталинград — святое дело…
И в а н (Вере). Постой, постой! Как ты «туда»?
В е р а. С тобой.
И в а н. А ну, отойдем в сторонку.
Отходят.
Ты что, тоже бежала? Из госпиталя? Ты же там нужна.
В е р а. В Сталинграде я еще больше нужна. И не бежала я, как ты. Оформилась я.
И в а н. Верочка, да ты же пойми! Там же трудно, невыносимо трудно.
В е р а. С тобой, Ваня, мне везде легче.
И в а н. Да ты погляди, там же камни и те горят. Сгоришь!
В е р а. С тобой, Ваня.
И в а н. Я солдат.
В е р а. Я тоже.
И в а н. Вера, я тебя не пущу! (Тянет ее от берега.)
В е р а. Ваня, не надо, не надо, Ваня! Может, последний раз видимся…
Скрываются.
Ч а с о в о й. Потеха… Он от нее, а она за ним. Во любовь! Аж завидно. (Кричит.) Эй, пехота! Как тебя? Ваня! Иван!.. Хватит целоваться. Отчаливаем! Плот отходит.
Видно, как за деревцем отходит медленно плот.
Не мешкай, а то вплавь придется, а водичка не кипяченая, сырая… Радикулит схлопочешь!…
И в а н (бежит). Придержи ее, браток! (Прыгает в сторону ушедшего плота.)
Ч а с о в о й. Ого! Сиганул. Метра четыре. Чемпион по прыжкам в длину… (Хватает бегущую Веру.) Стоп, красавица. Все билеты проданы, местов нет.
В е р а. Пусти-и! Я с ним должна!..
Ч а с о в о й. Опять с ним? Да что тебе, на этом берегу солдат не хватает?..
В е р а. Что?! Ах, ты же дурак, ты дурак! Убью… (Дает ему пощечину.)
Ч а с о в о й. Вас понял. Дурак. Извиняюсь. (Отпускает Веру.) Разве сразу поймешь, кто есть кто?
Вера бежит к Волге.
Куда?! Эй, на лодке! Дед! Перевези девушку на тот берег, а то она сама Волгу переплывет! С ней шутки плохие — она влюбленная-а-я!..
З а т е м н е н и е.
Землянка штаба. Глухие взрывы колеблют свет лампы. У аппарата — Т е л е ф о н и с т к а. За столом — Н а ч ш т а б а. Генерал дымит трубкой, шагая из угла в угол.
Г е н е р а л. На чем остановились? В чем затруднение, товарищ начальник штаба?
Н а ч ш т а б а. Думаю, как короче и ясней сформулировать суть приказа. Вы говорите горячо, эмоционально, так сказать, а приказ…
Г е н е р а л. А приказ тем более должен быть горячим, эмоциональным. Короче, согласен. Итак. (Диктует.) «Идея ближнего боя уже оправдала себя на практике. Не нами она придумана. В боях рождена солдатами — защитниками Сталинграда… Но ближний бой требует стремительной активности. Стремительной!.. Вот почему мы создаем штурмовые группы, тактика которых строится на решительных действиях каждого бойца. Каждого! И ничего страшного не произойдет, если солдат, ведя бой в подвале или на лестничной клетке дома, останется один и будет решать задачу самостоятельно»!
Н а ч ш т а б а (улыбнувшись). Солдат сам себе генерал?
Г е н е р а л. Именно. Такова особенность боев в Сталинграде. Дальше. Делать так, чтобы каждый дом, где имеется хоть один наш воин, превратился в неприступный бастион… В Сталинграде главный герой войны — солдат… Надо только дать ему правильное направление и облечь его — как вы верно сказали — генеральским довернем.
Н а ч ш т а б а. Я этого не утверждал, а только задал вопрос.
Г е н е р а л. А я отвечаю на этот ваш вопрос утвердительно. Да. Наш боец раньше всех смотрит в лицо врага и поэтому порой лучше знает психологию солдата противника, чем мы — генералы, наблюдающие за боевыми порядками врага издали.
Н а ч ш т а б а. Это так, но все же… Общая обстановка, замысел противника, характер врага вообще…
Г е н е р а л. И характер врага солдат тоже изучает, и не вообще — конкретно, зримо, непосредственно на поле боя.
Н а ч ш т а б а. Не спорю…
Г е н е р а л. Не спорите, но сомневаетесь. Солдаты уже не сомневаются, а рвутся в бой и контратакуют. Их инициативу надо поддержать приказом, развить ее.
Н а ч ш т а б а. Какими силами контратаковать? В некоторых батальонах осталось по пять-шесть активных штыков. Оборону и то трудно держать.
Г е н е р а л. Именно поэтому и нужно контратаковать! Лучшая оборона — атака!.. Мы наносим противнику удары днем и ночью, в любое время суток, изматывая ему нервы, и противник уже не знает, где, когда и какими силами еще нанесут ему удары наши штурмовые группы.
Н а ч ш т а б а. Это верно. Наблюдение и анализ поведения врага показывает, что у противника нервы уже начинают сдавать.
Г е н е р а л (оживляясь). И есть от чего! Он же всю Европу прошел!.. Белоруссию, Украину, Дон прошел… а двести метров до Волги пройти никак не может. Тут запсихуешь! А превосходство его авиации на переднем крае, где оно?
Н а ч ш т а б а. В результате ближних боев, навязанных противнику, превосходство его авиации на переднем крае свелось почти к нулю.
Г е н е р а л. Не почти, а к нулю. И танкам его не разгуляться в развалинах. А без техники немец не вояка. Вот что нужно отразить в приказе, да так, чтобы каждому солдату стало понятно, что моральные силы врага подорваны. А если солдат будет знать это, тогда ему уже не страшно никакое количественное превосходство противника…
Входит А д ъ ю т а н т.
А д ъ ю т а н т. Товарищ генерал! Фашисты, наступающие в заводском районе, прорвались к командному пункту. До противника двести метров.
Г е н е р а л. Автомат. Гранаты. Пошли, товарищи!..
Все вооружаются автоматами, гранатами и выходят из землянки. Затемнение. В темноте — близкие разрывы гранат, автоматные очереди, крики… Тишина. Свет в землянке снова загорается. Входят Г е н е р а л, Н а ч ш т а б а и Т е л е ф о н и с т к а, вешают свое оружие и садятся но своим местам.
Г е н е р а л (Начштаба). Приказ размножить и разослать по частям немедленно.
Входит А д ъ ю т а н т.
А д ъ ю т а н т. Товарищ генерал! Пришел почтальон!
Г е н е р а л. Какой почтальон?
А д ъ ю т а н т. Антонина. Та, что два раза в сутки через Волгу плавает, та, что двенадцать раненых спасла, к ордену представлена.
Г е н е р а л. А-а, помню. Зови!
А д ъ ю т а н т. Она не хочет идти. Стесняется. Вот письмо вам передала и хотела идти, а я задержал.
Г е н е р а л (берет письмо). От жены. А ее зови! Как это стесняется? Скажи, я приказал. Орден приготовь. Вручим ей.
А д ъ ю т а н т. Так вот же поэтому я ее и задержал, а то ее прямо никак не поймаешь: пробежит по окопам, раздаст письма — и опять на ту сторону. (Открывает дверь.) Антонина! Корниенко! К генералу! Быстро!
Входит А н т о н и н а с толстой сумкой, одетая в стеганку, набитую письмами, отчего она кажется до смешного толстой.
А н т о н и н а. Ой, я ж у таком виде, что прямо ужас, и вообще, товарищ генерал, извините.
Г е н е р а л. Вот говорят, ты, Антонина, по два раза в сутки через Волгу на лодке катаешься?