(сердито). Мне пора кормить людей ужином! (Уходит.)
Л ю б к а. Сонька! Подожди, не сердись. Я же пошутила!
Сонька ушла, хлопнув дверью.
«Дура с тихого Дона…» (Улыбается.) Хорошо сказанула. В точку. Дура? Нет, девоньки мои, Любка не дура. Любка видела людей… Любка в свои двадцать пять уже хватила лиха…
Свет перемещается.
С о н ь к а (проходя, увидела стоящую у кровати Иртыша Машу). Ой, не могу! (Маше.) Ты на колени стань перед ним, малютка! (Фыркнула и убежала.)
Маша посмотрела Соньке вслед, всхлипнула и убежала в свою комнату. Свет перемещается. Маша с разбегу падает на кровать и рыдает.
Л ю б к а (вскакивает). Кто тебя обидел?
М а ш а (плача). Все-е-э!
Л ю б к а (улыбнувшись). Как — все? У нас в стране двести сорок миллионов человек!
М а ш а. Ты ска-а-жешь… Сонька обидела… Иртыш оби… оби… оби… (Еще громче зарыдала.)
Л ю б к а. Иртыш? Он же спит без задних ног. Как же он мог тебя обидеть?
М а ш а. А вот… обидел… (Страстно, с мольбой.) Люба, Люба, родненькая, ты все знаешь, скажи: Иртыш хороший?
Л ю б к а (шутя, категорически). Нет!
М а ш а (горячо). Неправда!
Л ю б к а. Ну вот, а спрашиваешь! (Смеется.)
М а ш а (смотрит удивленно на Любку). Ой, я дура! Об этом совсем не надо и спрашивать, правда ж?
Свет перемещается на мужскую половину. Шумно входят С м о л к а, О л е г, за ними П е т я, Л е н я и д р у г и е р е б я т а.
С м о л к а (раздеваясь). Ну, хлебнули мы горя на активе! (Увидел спящего Иртыша.) Олег, смотри! Мы его ищем день и ночь, мы его ждем на комсомольском активе, волнуемся — куда он пропал? А он, глядите, спит!
О л е г (подходя к Иртышу). Иртыш, что с тобой? Ты заболел? Где ты был?
Л е н я. Не буди его, Олег. Он просто спит, и довольно крепко. Его не разбудила даже наша с Петей дискуссия. Он был всю ночь и полдня в тоннеле. Монтировал узел паропровода. Варил швы на трубах.
С м о л к а. Один?!
П е т я. Личный рекорд! Сюрприз бригаде…
Л е н я. Трудовой подвиг! Дал интервью в газету и заснул богатырским сном. В песню просится. Верно, Петя?
П е т я. Да. Просится…
С м о л к а. Вот черт! Все-таки молодец Иртыш! Хорошо, Олег?
О л е г (мрачно). Хорошо, да не очень ясно.
Л е н я (Олегу). Ну, а как там, на активе?
О л е г. На активе — хуже.
С м о л к а. Да, на активе у нас неважно получилось. Все молодежные бригады давали свои обязательства к пуску домны, а мы тянем, молчим, ждем Иртыша.
О л е г. У нас, конечно, были и свои планы, но без бригадира заявлять о них как-то неудобно…
Л е н я. Ну и что же дальше?
С м о л к а. Дали нам на размышление одну ночь…
О л е г. Ладно. Дело поправимое. Вся бригада в сборе? Мы сейчас уточним проект нашего обязательства, а проснется Иртыш, согласуем и с ним. Садись в круг, а я позову Обидную и Ромашкину. (Уходит в комнату девчат.)
Свет перемещается. В комнате девчат М а ш а лежит ничком на своей кровати. Л ю б к а стоит перед ней.
(Входя.) Что с ней?
Л ю б к а. Да вот Сонька ее обидела, а она теперь на весь земной шар обижается.
О л е г. Это бывает иногда: один чудак обидит другого, а тот всю советскую власть поносит. (Маше.) Это я не про тебя, Машенька, к слову пришлось.
М а ш а (вскакивая). Да при чем здесь земной шар? Мне обидно, что я не понимаю. Ну что, что это такое? Как мне хорошо — Сонька злится, как мне плохо, так она даже рада, рада! Почему? Что я ей сделала? Ты комсорг. Скажи, что это такое с Сонькой делается? Она же вроде и неплохой человек…
О л е г. Но немного мещанка. А я где-то читал, что только жирным и ленивым мещанам выгодно и приятно думать о плохом в людях. Таким образом они сравнивают себя с лучшими. А ты, Маша, лучше ее. Ты лучше многих! (Смутился.) Пошли заседать. Производственное совещание у нас… (Уходит.)
М а ш а. Что это он? И будто покраснел!
Л ю б к а. Весна. Пойдем заседать! (Шутливо выталкивает Машу за дверь.) М-да… Личные отношения в бригаде Иртышева начинают заметно проясняться. (Идет за Машей.)
Свет перемещается на половину ребят.
О л е г. Производственное совещание бригады коммунистического…
Л ю б к а (входя). Олег, а при коммунизме любовь будет?
С м о л к а. Будет. Коммунизм — это прежде всего человек.
Л о м о н о с (появляясь). Верно. Теория, так? (Кричит.) А практика?!
О л е г. Вадим, что с тобой?
Л о м о н о с. А сколько же мне еще терпеть?! Вы все знаете, как меня жизнь корежила. Дошел до того, что по земле ходить боялся, всегда озирался — не следят ли? Уж стал думать, что и свою жизнь не своровал ли? До того дошел, что если бы не Иртыш… Я пришел в бригаду, чтобы человеком стать… (Вынимает из кармана газету.) Вот! Тут написано, что состоять в бригаде коммунистического труда значит стать человеком. Ты, Петя, написал эти слова?
П е т я. Ну, я.
Л о м о н о с. А я что же, не человек?
Л е н я. А это мы сейчас выясним. (Подходит к Ломоносу.) А ну дыхни!
О л е г (строго). Леня!
Л о м о н о с. Эх, Леня. Одесса. Музыкант — чуткая душа. (Замахиваясь.) Вот как дыхну, так из тебя сразу вся твоя музыка выскочит!
О л е г. Вадим!
Л о м о н о с. Я, конечно, не прав, но если я это уже понял… Понимаю… и стараюсь, так? Значит, половина вины с меня?.. (Лене.) Не веришь — не надо. А дышать не буду. Не могу, так? Трудно мне стало дышать! (Ложится на койку вниз лицом.)
Неловкая пауза. Все молчат.
Л ю б к а (взрываясь). Олег, почему, черт возьми, когда о человеке скажут плохо, это приживается быстро и без доказательств, а хорошее в нем же надо долго доказывать?! Я верю Вадиму!
С м о л к а. Я тоже.
О л е г. И я. Но вот некоторым из нашей бригады надо объяснить кое-что. (Лене.) Чуткость, Леня, у нас, к сожалению, еще не преподают в школе. Она, чуткость, сама должна проявляться в человеке, и почаще. Так я думаю, Леня. (Ко всем.) Вадим Ломонос уже три месяца вечерами сидит за книгами. Готовится экстерном на аттестат зрелости. Мы помогаем ему. Я, Смолка, Люба. Дела идут успешно. Пить он бросил, работает отлично. Я голосую: принять Вадима обратно в нашу бригаду.
Все дружно поднимают руки.
Единогласно. Вадим, руку!
Л о м о н о с (оторопел от радости). А Иртыш?
О л е г. А большинство?
С м о л к а. Подавляющее! (Жмет руку Вадиму.)
Л о м о н о с. Олег, так? Вася, ребята… Люба, я даже курить бросил! Братцы, я сейчас, так? Пока Сонька не закрыла буфет. Ужин мой, пир горой! (Убегает.)
Ребята, взволнованные происшедшим, молчат.
Л е н я (Олегу). Я… Я извиняюсь…
П е т я. Я тоже… за Леню и за себя. Тоже думал, что Вадим опять сорвался.
О л е г (волнуясь). Ладно. Бывает.
Л ю б к а (весело). Бывает, что и курица летает. (Хлопает по спинам помрачневших Петю и Леню.) Это у них корь — детская болезнь.
С м о л к а. Скорее коклюш. Любят кашлянуть не вовремя.
Смех.
О л е г (стучит карандашом по графину с водой). Девчата, девчата, ребята, ребята! Не отвлекайтесь, прошу… Уже без десяти одиннадцать. Вот-вот нагрянет с обходом наш уважаемый воспитатель — «тетя Мотя» — и скомандует… (Глянул на дверь.) Ну, все!
Входит Т ю л ь к и н а, за ней С о н ь к а и Л о м о н о с с кульками.
Л о м о н о с. Во, братцы! Изобилие, так? (Кладет кульки на стол.)
Т ю л ь к и н а. Это что такое? А ну, все по койко-местам!
П е т я (падает на кровать). Койко-место!
Л е н я (проделывает то же самое) А мы с тобой, Петя, по своему невежеству, думали, что это наши постели.
Т ю л ь к и н а. Прошу без намеков!
С м о л к а. Матрена Семеновна завтра же выходной!
Т ю л ь к и н а (безапелляционно). Под выходной тоже спать надо!
О л е г. Матрена Семеновна, еще только без десяти…
Т ю л ь к и н а. На моих одиннадцать. Зубы почистить перед сном, помыть ноги. Вот твои и десять минут. Гигиена! Завтра с утра — вылазка в рощу! (Указывает на Иртыша.) Добрые люди уже давно спят. И правильно! Я всегда говорила: с Иртышева надо брать пример. Хорошо работает — хорошо спит! В культпоходе нужна свежая голова, молодость, оптимизм… (Показывает на Иртыша.) Он это понимает, а вы…
С о н ь к а (Тюлькиной). Отдайте же, наконец, мое письмо! Я в ЦК ВЛКСМ буду жаловаться. Это мое личное! Это, может быть, интимное письмо.
Т ю л ь к и н а. Не «может быть», а интимное!
С о н ь к а (в ужасе). Вы прочли?!
С м о л к а. Какое письмо, Соня, кому?
Т ю л ь к и н а. Тебе! На! (Дает Смолке письмо. Олегу.) Живет, понимаешь, рядом, два шага. Так нет. Она пишет ему письмо, бросает его в ящик, отсюда письмо забирают, несут на почту, оттуда обратно тащат сюда. Почтальон ноги бьет. (Соньке.) Загружаете связь пустяками! Волокита!
С м о л к а (смотрит на конверт). Верно, мне!
С о н ь к а. Не читай!
С м о л к а. Но ты же писала мне?
С о н ь к а (выхватывая письмо). Я передумала! (Убегает в свою комнату.)
С м о л к а. Соня! (Бежит за ней, но натыкается на закрытую дверь.) Сонечка! (Остается у двери.)
Т ю л ь к и н а. Видали? Ну, дети и дети. О, горе мне с вами. (Олегу, смеясь.) Пишет она ему, понимаешь….
О л е г (гневно). Неужели вы, Матрена Семеновна, не понимаете, что читать чужие письма — это, по крайней мере…
Т ю л ь к и н а (громко). Я воспитатель! А не просто комендант! Ясно? И я должна знать внутренний мир своих воспита… воспиту… Я должна знать, кто чем дышит и что думает.