Она здесь на гастролях с театром. Обещал к ним зайти в «Москву». Очень по тебе скучаю, родная, и все-таки очень рад, что тебя сейчас нет в Москве. Надеюсь, что у вас все-таки лето. Как ты устроилась, милая? Нравится ли? Расшибусь в лепешку, но на будущее лето, если ты до этого на меня не наплюнешь, поеду с тобой вместе. Два месяца без тебя слишком много. Вспоминай обо мне, любимая, и не очень увлекайся газетчиками, все они щелкоперы.
Все чаще и чаще мечтаю о том дне, когда поеду встречать твой поезд. Будь здорова, счастье мое. Поклонись от меня морю.
Целую тебя, красавица.
Николай.
Сейчас восемь часов утра. Встал, прочел письмо — что-то в нем мрачно о деньгах. Должно быть, это вчера на меня «Мульт фильм» так подействовал. Не бойся, к твоему приезду разбогатею. Был бы я — не пропадем, как говорил волочковский Петька, царствие ему небесное. День сегодня серый, прохладный. Предсказаний не слышал — радио у нас совсем перестало работать, хотя глазок горит.
Как-то тебя встретило новое место и как ты его? Напиши мне поскорей, девочка. Я до сих пор вожу с собой твое последнее письмо и перечитываю из него несколько строчек, и жизнь сразу становится веселей. Не скупись, Наталья, напиши мне еще раз, что ты меня любишь, и не забывай, что ты для меня на этом свете все.
Сейчас дозвонился до Бориса Петровича. Он очень уверенно говорит: «В конце месяца буду вас переселять». Потом слегка сдался и сказал: «Ну, если не в конце этого, то уж в начале того обязательно». Вот какие дела, милая.
Спи спокойно, «домовладелица».{146}
Целую, Николай.
Пришел завтракать к Юл. Карп.{147} Отсюда еду на дачу. Снова льет дождь. Все тебя целуют, а я первый и последний.
[1953 г. Москва]
Н. В. ЧИДСОН
Вспоминая наш последний разговор, я все больше и больше прихожу к убеждению, что ты не собиралась жить в одной квартире с… прости меня, Наташа, но я так постарел и у меня такой склероз, что я никак не могу вспомнить фамилию твоего балетмейстера.{148} Если я не ошибся и ты хочешь жить с ним врозь — забудь то, о чем я говорил в день твоего отъезда, и живи у себя ни о чем не думая, пока мы не обменяемся.
Жаль, что за долгое последнее время, о чем бы я тебя ни спрашивал, ты или молчала в ответ, или облекала свои ответы такой таинственностью, что я все равно не знаю о твоих планах и намерениях. Но каковы бы они ни были, я был бы в отчаянии, если бы невольно заставил тебя как-нибудь их изменить.
В конце августа или в начале сентября я уеду из Москвы, в октябре ненадолго вернусь и опять уеду.
Наталья-кухарка{149} отдыхала в Суханове и теперь все моет, скребет и перевешивает.
Зита гадит только в положенных местах.
Гарри{150} настолько поправился, что пришел ко мне под мухой. (Ради бога, не говори Ю. К.).
Сегодня звонила Татьяна,{151} сказала, что ты недовольна своим домом отдыха. Очень обидно и очень грустно. Как видишь, никому нельзя верить, даже Кацафе.{152}
У меня новостей никаких нет, если не считать, что каждый день маюсь животом.
Спи спокойно, милая, и, если я прав в своих предположениях и ты хочешь жить врозь, — живи дома. Не забывай, что мы жили 12 лет, а расходились в 5 минут. А за 5 минут не все можно сообразить.
Целую тебя. Николай.
Ответь, пожалуйста.
[Начало 60-х гг; Москва]
Н. В. КИРПИЧНИКОВОЙ
Есть у тебя чудесное качество — когда тебе хорошо, ты говоришь, что тебе хорошо. А меня всю жизнь хватало только на то, чтобы не говорить, что мне плохо, когда мне плохо. Сейчас мне плохо, но не настолько, чтобы не сказать тебе об этом. Плохо мне потому, что стоять в такую жару перед Смирновым и сидеть перед Никогосяном{153} одинаково потно и одинаково мучительно. Причем костюм получается не совсем на меня, а портрет совсем не на меня. Плохо мне потому, что существует кино, а в кино существует Бычков, а при нем существует Наташа. Наташа требует переделок, а при такой температуре не только что переделывать, а даже делать ничего нельзя. Плохо мне потому, что Туманов,{154} Кноблок{155} и Мишка{156} напали на меня из-за угла и, пригрозив Катюшей{157} и другой артиллерией, заставили меня согласиться поломать голову над октябрьским правительственным концертом. Тут же было решено, что я еду на десять дней к Мишке под Киев, где мы и будем себе и друг другу ломать головы. На другой день Туманов был у министерши и сообщил мне, что есть приказ о моей командировке в Ирпень. Со дня приказа прошло четыре дня — путевок нет, билетов нет, звонков нет. Думаю, что Катюша выстрелила вхолостую. Если они позвонят завтра, я откажусь и не поеду. Если царица не может достать путевки, то откуда же ее может достать Царев.{158} На мое письмо он мне ничего не ответил и, кажется, уехал в Тбилиси. Вероятно, тут какое-то недоразумение — человек он вежливый. Чего нельзя сказать об Юлии Карповне{159} — она принесла мне две поэмы.
На этой строчке позвонили из министерства. Вечером позвонила ты.
Подождем до завтра.
Вернулся из министерства и через несколько минут еду на вокзал с твоими теплыми кофтами.
Приходится ехать в Ирпень. Вернусь к твоему приезду. Возможно, что к тому времени где-нибудь что-нибудь наклюнется для нас двоих.
Из Ирпеня буду телеграфировать.
Мои уши и спина очень соскучились по твоим пальцам, а все остальное по всему твоему остальному.
Не забывай меня, любимая. Целую тебя и мечтаю побыть вдвоем.
Николай.
О маме{160} не пишу, она написала сама. Хозяйство наше ведется хорошо, хозяйка ведет себя не очень.
Еще раз целую тебя, милая.
Поцелуй Леру.{161} Ее мать довольно часто звонит мне и справляется о вашей жизни. Я докладываю, что ты ведешь себя довольно прилично, а Лера напропалую развратничает и что ее комсомольский билет в опасности.
Передай мои приветы всем, кто меня знает.
[21–22 марта 1926 г. Москва]
Н. Р. ЭРДМАН — В. Э. МЕЙЕРХОЛЬДУ
Глубокоуважаемый Всеволод Эмильевич.
Приношу свои извинения перед Вами и труппой в том, что не был среди Вас на сотом спектакле «Мандата»,{162} но в этом виноват не столько я, сколько администрация театра, которая, пообещав прислать мне билеты и не прислав их, заставила меня подумать, что для меня нет места.
Поэтому разрешите сейчас принести мне свою запоздалую благодарность труппе и Вам в особенности за тот прекрасный спектакль, который Вы сделали из моей пьесы.
Поздравляю Вас с сотым представлением, но больше всех поздравляю себя с тем, что над «Мандатом» работал Всеволод Эмильевич Мейерхольд.
С совершенным уважением Николай Эрдман.
[Декабрь 1926 г. Одесса]
ТЕЛЕГРАММА Н. Р. ЭРДМАНА В. Э. МЕЙЕРХОЛЬДУ
Глубокоуважаемый Всеволод Эмильевич, поздравляю Вас с первой постановкой «Ревизора» на русском театре.{163}
Николай Эрдман.
26 мая 1927 г. Тифлис.
В. Э. МЕЙЕРХОЛЬД — Н. Р. ЭРДМАНУ
Дорогой Николай Робертович, если Вы не перестали любить наш театр, прошу Вас выручить нас: дайте нам как можно скорее Вашу пьесу.{164} Даю Вам слово: я начну над ней работать тотчас, как только получу ее от Вас. Прошу Вас написать мне, в каком положении работа Ваша над пьесой. Адрес: гастрольная поездка Театра имени Мейерхольда. Театр такого-то города. А маршрут наш вот: Ростов-Дон — июнь 2–10, Краснодар — июнь 12–23, Ростов-Дон — июнь 25–30, Харьков — июль 2–17.
До меня дошли слухи, что Вас страшит, что я не смогу вместить Вашу пьесу в репертуар сезона 1927–1928 (он якобы уже заполнен: «Москва» А. Белого, переделка Щедрина, «Горе от ума», переделка «Десяти дней, которые потрясли мир»).{165}
Щедрин будет готов, как нам сообщает Замятин, только в сентябре.
«Москва» вряд ли пройдет цензуру. Нам придется еще сражаться с цензорами. Бой начнется тогда, когда я возвращусь из поездки.
«Горе от ума» как дорогостоящая постановка будет выжидать более благоприятной материальной конъюнктуры.
Итак: все говорит за то, что Ваша пьеса, представленная в течение лета, будет сдана в работу с таким расчетом, чтобы она могла быть поставлена в начале этого сезона.
Милый, выручайте!
Сообщите, пожалуйста, имя, отчество, фамилию Вашего двоюродного брата-врача,{166}