Та же декорация, что и в первой картине, — ничто на броневой площадке не изменилось: все на своих местах. Только ходики подвинулись на сорок минут вперед. М а р и я П а в л о в н а сидит у башенки около С у с л о в а — на авансцене. Томительное ожидание.
К о м и с с а р. Действительно: почему они не стреляют?
Ему никто не отвечает. Он неожиданно тихо улыбается. Командир вопросительно смотрит на комиссара.
Дурацкая мысль, понимаешь, пришла: так, ерунда. Может, у них тоже нет снарядов? Как думаешь, Григорий Михайлович?
К о м а н д и р (смеется). Действительно, вы фантазер, товарищ комиссар. (Он подходит к башенке политрука.) А как с вашей стороны?
П о л и т р у к (он о чем-то перешептывался с Ленкой). Прекрасно. Я даже удивляюсь им: никакого движения. Однако замечаю — окружение самое плотное. Но я еще учил в школе — в детстве, конечно — известно, что нет неразрывного круга.
К о м а н д и р (усмехнувшись). Скажите, какой оптимист!
П о л и т р у к. А зачем хуже думать, чем надо думать?
К о м а н д и р. Вы говорите со мной, товарищ политрук, как с человеком, который потерял всякую надежду. Это, конечно, не так. Я знаю, что нет такой ситуации, из которой не было бы выхода, — воюю ведь шестой год. Но наше положение нельзя не признать очень серьезным. Что это я хотел сказать? (Морщится, вспоминая.)
С у с л о в (на миг отрывая взгляд от поля, смотрит влюбленными глазами на Марию Павловну, тихо). Горюю, ох, горюю, Мария Павловна, что попала ты в такую заваруху. Мог бы — вмиг бы тебя отсюда умчал.
Мария Павловна удивленно смотрит на него.
Да, да, правду говорю. Эх, если б не товарищ командир…
М а р и я П а в л о в н а. Перестаньте, Степа.
К о м а н д и р (политруку). Вспомнил! Нас окружили в Галиции года четыре назад. Я командовал тогда пулеметным взводом. Австрийцы — гонведы. Это, собственно говоря, венгерские части. Ну, деваться прямо-таки было некуда. И представьте себе, товарищ политрук, — вывел пулеметы… Один потеряли все же.
П о л и т р у к (довольно). А я что говорю?
Г у с е в. Всяко бывает. Уж куда хуже было в девятьсот пятом: четырнадцать лет назад, не четыре года. На Пресне совсем капут был, — ушли же от семеновцев. Я сам налицо — фактический свидетель.
К о м а н д и р. Совершенно с вами согласен, Антон Петрович, можно набрать еще много подобных примеров. Но мне кажется, что людей в нашем положении не может интересовать прошлое. Мне думается, что Суслова интересует хотя бы следующий факт: будет или не будет висеть Карл Иванович в его родной избе? Правда ведь, Степа?
С у с л о в. Оно конечно: дом ведь, родные…
К о м а н д и р. Вот видите. Прошлое не интересует никого. Единственный вопрос — будущее.
К о м и с с а р. Прошлого нам никогда не забыть, Григорий Михайлович. Четырнадцать лет назад лилась наша кровь, мы этого забыть не можем.
К о м а н д и р (морщится). Пахнет митингом… А потом, кстати, кровь льется и сейчас. Весьма возможно, что через четырнадцать лет она тоже будет литься, — страна выдержит.
Г у с е в. Все может быть, если нас не оставят в покое. А потом — четырнадцать лет срок большой, Григорий Михайлович. Тогда были такие, что за Гапоном ходили, а теперь… сами соображаем.
К о м а н д и р. Откровенно вам скажу: я не представляю себе такого срока. Это очень много — четырнадцать лет. Вы, наверно, почти уверены, что тогда будет социализм?!
Г у с е в. А это как пройдем первые версты — какая скорость.
Пауза.
Чего будет, говоришь? А очень даже хорошо все будет. Сначала в Москву приедем — отсюда вырвемся: Сико подмогу приведет…
Задумался.
Да, Сико подмогу приведет… В Москве, значит, отремонтируемся, и пойдет наша старушка по всем фронтам врагам нашим хвост крутить. Всегда вперед, и только вперед, к победе! Потом загоним белых в разные моря… Англичан — прочь из Архангельска, японцев, американцев — с Дальнего Востока…
К о м а н д и р. Всего четырнадцать держав! На юге — французы и греки!
Г у с е в. И тех — вон! Вон навсегда! А войну кончим — собою займемся. Хорошо заживем.
Ф е д о т о в. Если бы так.
Г у с е в (как бы не услышав, бодро продолжает). На дороге спокойствие наступит. Новых линий понастроим, старые починим, а то глядите: на таком участке, а в двух местах прорехи. И паровоз — никуда…
Л е н к а. Вот я давно хотела сказать насчет паровоза, Антон Петрович. Слабый нынче паровоз. Часто думаю: «Хорошо бы тебе, Ленка, этим делом заняться». Я бы тогда, Антон Петрович, паровоз построила такой: в три раза нашего больше. Чесс-слово, построила бы!
Г у с е в. Ну и дурочка! Ведь такая махина всю линию разворотила бы сразу! Рельса, девушка, она — вещь деликатная. Тут все рассчитано, сколько чего полагается. Много надо учиться, дочка, чтоб все это понять.
К о м и с с а р. А мы Ленку учиться отправим. Обязательно отправим. Выпишем ей направление: мол, такая-то, значит, командируется, как участник гражданской войны, боевой помощник машиниста! И чтоб выучили ее — как товарища командира — инженером!.. Чего ты хочешь, Ленка?
Л е н к а. Паровозы строить охота, товарищ комиссар.
К о м и с с а р. Ну вот: чтобы ее выучили паровозы строить. Заслужила она это.
М а р и я П а в л о в н а. Я с удовольствием помогу тебе, Леночка! В объеме пяти классов гимназии.
Л е н к а. Спасибо, Мария Павловна! Век вам буду благодарна… Тогда я форму себе сошью… Заплету в косы красивые ленточки…
В а в и л о в. И ранец мы тебе справим… Пенал, ручки… Книги, тетрадки купим.
М а р и я П а в л о в н а. А по математике — Григорий Михайлович.
К о м а н д и р. Буду рад! Но… если каждый, кто захочет учиться, начнет этого требовать, учебных заведений может не хватить…
К о м и с с а р. Ленка — девица толковая. Должны ее принять, как думаешь, Григорий Михайлович?
К о м а н д и р. Я не хиромант. Ничего не могу сказать.
К у л и к о в (он лежит около Марии Павловны). А вот я давно хотел тебе сказать, Мария Павловна…
М а р и я П а в л о в н а (сердито смотрит на него). И вы тоже…
К у л и к о в (удивленно). Я про рубаху… Зашей, пожалуйста, рубаху: на спине треснула. Тебе сейчас мало дела.
Мария Павловна улыбается и, достав из кармана мешочек, достает оттуда иголку с ниткой.
Наклонившись к Куликову, зашивает на нем рубаху. Командир вынимает папиросу. Вавилов чиркает зажигалкой. Командир прикуривает.
В а в и л о в. Вот она, наша продукция, матери ее черт! У нас теперь на Люберецком — это двадцать верст от Москвы — зажигалки делают. Стыдно! Думаю, что скоро наладим плуги! Завод, правда, старинный, но для плугов, я скажу, совсем подходящий! Люберецкий завод!
Ф е д о т о в. Плуг — вещь полезная. Раньше он дорогой был. Наши подешевле быть должны!
В а в и л о в. Ясно. И опять же — свои. Ведь это тоже приятно.
Ф е д о т о в. Тогда хорошо в деревне будет. Выеду я на своей паре — у нас кони орлы — вашими плугами землю пахать.
К у л и к о в (приподнимаясь слегка). Думаю, что и нам плуги попадутся… что и бедняков не забудут.
К о м и с с а р. На них опираться будем, на пролетариев земли.
К у л и к о в. Я тоже так соображаю: не всегда коту масленица. (Смотрит вызывающе на Федотова.)
Ф е д о т о в (почувствовав смысл слов Куликова). Ага! Значит, отдай свое — получается?
Комиссар повернул голову, хотел было что-то сказать, его перебила Мария Павловна.
М а р и я П а в л о в н а. Вы, товарищи, сначала медведя убейте, а потом уже шкуру делите.
К о м а н д и р. Правильно, Маша.
К о м и с с а р. Неправильно, Мария Павловна. Не во всем слушай мужа: он — старый душой человек. Не понимает многого. Медведя, милая, убить недолго, а вот что со шкурой делать — подумать и раньше не мешает.
Пауза.
Ж у р б а (неожиданно, неуверенно). Дети у меня хорошие. Гулять любят, чертята. И порешили мы, еще перед тем как на фронт ехать, — я на пригородных поездах кочегарил, — так порешили мы за Тверской заставой с правой стороны на пустыре садик разбить. Думаю, разобьем, пущай ребята бегают. Около Тверской заставы, сразу направо, как от завода идти. Хотя мои тогда уже большими будут, ну, другим радость. Например, Ленкиным. У тебя много будет детей, Леночка?
Л е н к а. Да что вы, дядя Зиновий…
Г у с е в. Чего спрашиваешь? Она сама еще дите.
Ж у р б а. Ленка замуж пойдет, товарищ политрук, тоже себе чего-нибудь подходящее заведет — и будут ихние дети зеленью пользоваться.
П о л и т р у к (бросив робкий взгляд на Ленку). Я так скоро жениться не собираюсь.
Ж у р б а. А на это времени не требуется. Раз — и в дамки. Баба, знаете, она не любит, чтоб тянули.
Командир кашлянул и показал на Ленку и Марию Павловну. Журба смутился.
Не всякая, конечно.
К о м и с с а р. О чем думаете? Ничего не говорю — важно и это. А вот, что с нас другие пример возьмут, — думаете?
Ж у р б а. Конечно! Ведь границ не будет, едрена мать…
К о м а н д и р (с укоризной). Женщины!
Ж у р б а. Ну и что? Пусть, товарищ командир, и женщины знают, что границ не будет и паспорт для всего мира будет одинаковый, всюду годный. Вот что будет.
В а в и л о в. Красиво сказал, Зиновий!
С у с л о в. А у нас ничего не будет. Нет такой силы, чтобы наши места изменить. Страшен наш край. Звериная местность. Второй такой не видел. Под самой горой живем. Оттуда бежать надо. Ничего там не будет. Потому идет человек, скажем, сто верст и никого не встретит на горе той Магнитной, окромя медведя или другого друга какого. Долго идет человек…