Будет лучше, если ты оставишь меня в покое… Конечно, я люблю тебя.
ОТЕЦ. Может, ты хочешь, чтобы я уехал?
СЫН. Делай как знаешь. Но мне нужно немного побыть одному.
ОТЕЦ. Тогда я пойду к себе. Даже простыни влажные. Может, включим отопление посильнее?
СЫН. Хозяин сам включит, когда станет холодно.
ОТЕЦ. По-моему, у тебя мало мебели.
СЫН. Мне больше не нужно.
ОТЕЦ. Да, может быть, когда живешь один, хватает и такой малости.
СЫН. Наверное, позже, осенью я снова переберусь в пансион. Посмотрим. Как получится.
ОТЕЦ. Так ведь это, наверное, дороже?
СЫН. Не думаю.
ОТЕЦ. Но разве можно чувствовать себя дома в пансионе, какой же это дом? Я даже не смогу приезжать к тебе в гости. У меня не хватит на это средств.
СЫН. Дом мне не нужен.
ОТЕЦ. Не нужен? Он что, тебе надоел?
СЫН. А разве у меня был дом?.. Когда он у нас был?
ОТЕЦ. Но ведь у тебя есть дом! И не один.
СЫН. У нас никогда не было дома.
ОТЕЦ. Я знаю, что ты так считаешь. (Пауза.) Но на кой тебе тогда эта квартира?
СЫН. Не знаю, но мне тут плохо.
ОТЕЦ. Почему?.. Дело ведь не в жилье. Я бы мог жить хоть в гараже, главное, чтобы в душе была гармония.
СЫН. Где фотография?
ОТЕЦ. Какая фотография?
СЫН. Радки.
ОТЕЦ. У меня ее нет.
СЫН. Дай сюда!
ОТЕЦ. Нет у меня такой фотографии.
СЫН. Дай сюда. Зачем она тебе?
ОТЕЦ. Я сказал, нет.
СЫН. Отдай! (СЫН хватает ОТЦА за грудки, ОТЕЦ пытается защищаться, подкладка рвется и т. д., на пол падает бумажник, плоский и потертый; СЫН подбирает его, ищет карточку среди других, которые выпадают на пол.)
ОТЕЦ. Сумасшедший… Не трогай!
СЫН. Я не собираюсь их трогать.
ОТЕЦ. Не трогай!
СЫН. Что это?
ОТЕЦ. Я сказал, положи на место! (Плачет.)
СЫН. Это я?
ОТЕЦ. Да, ты.
СЫН. Это я? (Показывает фотографию.)
ОТЕЦ. Да, тебе тут два года.
СЫН. А тут мне сколько?
ОТЕЦ. Восемь месяцев.
СЫН. Какой ужасный снимок.
ОТЕЦ. Разве?
СЫН. Вид у меня какой-то больной.
ОТЕЦ. Совсем не больной. Ты почти никогда не болел.
СЫН. А на этой кто?
ОТЕЦ. Ты. Тебе тут шесть лет.
СЫН. Неужели я был таким?
ОТЕЦ. Да, это ты, и вид у тебя здесь нормальный.
СЫН. Я их никогда раньше не видел.
ОТЕЦ. Смотри-ка, тут я с тобой играю.
СЫН. А это в школе? Где тут я?
ОТЕЦ. Вон там, в полосатой рубашке.
СЫН.(Пауза.) Забирай свои фотографии. А эту я оставлю себе. Я тебе дам другую как-нибудь.
ОТЕЦ. Обещаешь? Спасибо. Мне бы хотелось показать ее Бьемелям.
СЫН. Зачем?
ОТЕЦ. Ну, покажу им твою девушку — что тут такого?
СЫН. Она не моя девушка.
ОТЕЦ. Да? Но ведь она тебе нравится? Ты сам сказал.
СЫН. Нравится, но она — не моя девушка.
ОТЕЦ. Ты сегодня бриться собираешься?
СЫН. Это ради тебя-то?
ОТЕЦ. Я вот каждое утро встаю в пять и бреюсь.
СЫН. Так рано? Зачем?
ОТЕЦ. Не могу долго спать — привычка. Если сорок лет вставал в пять утра, то и потом уже не будешь валяться в постели. Но ведь ты не можешь идти на работу в таком виде?
СЫН. У меня выходной.
ОТЕЦ (берет руку СЫНА). Ты что, грызешь ногти? У официанта не может быть таких ногтей! Неужели никто не делал тебе замечания? Какая гадость! Это омерзительно! Я бы ни за что не позволил, чтобы меня обслуживал официант с такими ногтями — грязными, обкусанными. Может, ты нервничаешь?
СЫН. Я никогда не нервничаю.
ОТЕЦ. Ты всегда был нервным… А на ногах у тебя ногти такие же?
СЫН. Да, только не обкусанные. Если тебе это интересно.
ОТЕЦ. Ноги, спина — это первое, о чем нужно заботиться при твоей работе. (Снимает тапочку и носок, показывает ногу.) Посмотри-ка на мои ноги. Разве скажешь, что я почти пятьдесят лет отработал официантом?
СЫН. Да, здорово.
ОТЕЦ. А ты доволен своей работой?
СЫН. Пока да.
ОТЕЦ. Амбиций у тебя нет — неужели ты не хочешь карьерного роста?
СЫН. Нет.
ОТЕЦ. В мое время начинать было очень тяжело. Как я надрывался в молодости! Мне было только шестнадцать. Если бы не смерть отца, я бы продолжал заниматься теологией, стал бы священником. (Пауза.) Посмотри-ка на эту фотографию, я тогда работал в «Атлантике», мне был двадцать один год, видишь?
СЫН. Тебя здесь не узнать.
ОТЕЦ. Да, тут я еще молод.
СЫН. А выражение лица такое же осталось. Суетливое, нос кверху…
ОТЕЦ. Я был совсем молод, вот мне и приходилось суетиться в зале третьего класса. Основной заработок давали чаевые… (Пауза.) Когда, ты говоришь, она придет? Опять забыл имя. Как ее звать?..
СЫН. Радка.
ОТЕЦ. Точно. Так когда же она придет?
СЫН. Я понятия не имею.
ОТЕЦ. Не надо огрызаться.
СЫН. Нет, надо. Иначе ты не понимаешь… Ты понимаешь, только когда тебя унижают или когда тебе приказывают.
ОТЕЦ. Ну что ж, извини.
СЫН. Не извиняйся.
ОТЕЦ. Она что, приходит, когда ей вздумается?
СЫН. Они закрываются, конечно, поздно, к тому же сегодня она работает там в последний раз, и наверняка будет прощальная вечеринка. Надеюсь, она на нее останется.
ОТЕЦ. А ты не пойдешь?
СЫН. Нет!
ОТЕЦ. Не кричи так… (Пауза.) После работы ты ее встречаешь?
СЫН. Иногда!
ОТЕЦ. Когда мы с Элин поженились, мне приходилось работать аж в трех ресторанах. Утром в половине шестого я приходил домой, разводил огонь в печи, чтобы в комнате было тепло и сухо, когда Элин проснется. Но иногда мы встречались только на станции: я возвращался со своей работы, а она шла на свою. А в одиннадцать я уже снова вставал. Не понимаю, как мы выдержали… И почти всегда, когда я возвращался, ты плакал; я брал тебя на руки и ходил кругами, пока ты не засыпал.
СЫН. А мать не могла этого делать?
ОТЕЦ. Могла, конечно, но она была очень слаба и плохо себя чувствовала после родов; денег не хватало, вот ей и пришлось выйти на работу почти сразу, всего через несколько месяцев.
СЫН. А вы с матерью как со мной обращались, когда я был маленьким? Вы меня любили?
ОТЕЦ. Конечно, мы тебя любили! Ты что, забыл? Неужели ты совсем не помнишь свое детство?
СЫН. Нет.
ОТЕЦ. У тебя было хорошее детство… Перед смертью мать просила меня позаботиться о тебе… Но как же мне о тебе заботиться, если ты меня все время отталкиваешь, как будто я тебе противен… ничего для тебя не значу… Я прав?
СЫН. Не помню… Ничего не помню… Ничего не осталось, если что-то и было. На медкомиссии перед армией психиатр спросил меня, случалось ли мне испытывать половое влечение к отцу, то есть к тебе…
ОТЕЦ. Что за вопросы? Какая мерзость!
СЫН. Я не понял… конечно, сказал «нет»… Но теперь я думаю — разве я не должен был испытывать к тебе что-то подобное?
ОТЕЦ. Какая гадость! Не хочу больше говорить об этом.
СЫН. А больше и говорить нечего. Я должен был восхищаться тобой — просто потому, что ты был больше… Или бояться тебя. Но я никогда тебя не боялся. (Пауза.) Я всегда боялся что-то тебе сделать.
ОТЕЦ. Каким образом?
СЫН. Физически. Ударить тебя. Раздавить… Чего ты добился своим унижением, своей ущербностью? Почему ты переложил ответственность за свою жизнь с себя на других… и в основном — на меня… Зачем?
ОТЕЦ. Я никогда этого не делал.
СЫН. Нет, именно так и было.
ОТЕЦ. А что вы делаете, когда приходит Радка?
СЫН. Ничего особенного. Когда она приходит, я обычно сплю.
ОТЕЦ. Спишь, когда она приходит?
СЫН. Да. Ты что, оглох?
ОТЕЦ. Ну-ну.
СЫН. Так… едим вместе, если она голодная.
ОТЕЦ. Кстати, что у нас сегодня на ужин?
СЫН. Не знаю. Я не голодный.
ОТЕЦ. Вы что, ужинать не будете?
СЫН. Ну почему же.
ОТЕЦ. А в магазин ты не пойдешь?
СЫН. Я не собирался.
ОТЕЦ. Что значит «не собирался» — у тебя же холодильник пустой, и туалетной бумаги нет.
СЫН. Я же сказал, не пойду.
ОТЕЦ. Что за глупости; разве тебе ничего не нужно?
СЫН. Если тебе нужно, покупай сам.
ОТЕЦ. Так это я должен идти в магазин — с моей-то ногой? Я же едва хожу… Я не могу ходить вверх-вниз по всем этим твоим лестницам… Ты что, не понимаешь? Я же болен. Я просто не могу идти в магазин, у меня инвалидность.
СЫН. Все. Хочешь есть — пойди, купи, приготовь. А я буду есть, когда мне захочется.
ОТЕЦ. Ты серьезно?
СЫН. Конечно.
ОТЕЦ. Да?
СЫН. Да.
ОТЕЦ. Тогда я уезжаю. Немедленно!
СЫН. Скатертью дорога.
ОТЕЦ. Ты что, рехнулся?
СЫН. Нет.
ОТЕЦ. Ах вот как…
СЫН. Вот так.
ОТЕЦ. Неужели ты не понимаешь… Ведь у меня нога… Если бы я был в состоянии, если бы здоровье мне позволяло, но ведь я просто не могу… Неужели ты не понимаешь?
СЫН. Я не хочу ничего понимать. Ты должен сделать все, чтобы оправдать свое появление в моем доме. Я вовсе не обязан тебя здесь принимать. Все!
ОТЕЦ. Вот, значит, как… Ну так что мне купить? Чего тебе хочется?