ПЕТРОВ. Как-то неэтично — по фуражке стрелять, почти как по человеку.
СТЕПАНОВ. Так ведь один г`аз уже стрелял, и вопг`осов не было.
ПЕТРОВ. Не хочу.
СТЕПАНОВ. Я уговаг`ивать не буду. Но тогда уже дг`ужба вг`озь. И инстг`умент пг`идется забг`ать.
ПЕТРОВ. Разве это не наследство?
СТЕПАНОВ. Значит, ошибочка вышла. Ты ведь не один на свете Петг`ов. (Поворачивается к своим.) Пошли, г`ебята.
Двое складывают вещи в чемодан, снимают пиджак с пугала, укладывают его. Берут чемодан и уходят.
СТЕПАНОВ. Как зовут тебя, Петг`ов? Скажи имя-отчество для добг`ой памяти.
ПЕТРОВ. Григорий Игоревич.
СТЕПАНОВ. Гг`игог`ий Игог`евич? Что это за имена у вас всех, язык сломаешь.
Уходит. Слышен шум удаляющегося мотора.
Картина 7
Петров подходит к пугалу. Начинает надеваеть на него то, что было снято.
Подходит Елена.
Они одевают пугало вместе.
ПЕТРОВ. Не знаю, зачем мужскому пугалу женская юбка?
ЕЛЕНА. Это не пугало, это — багабу.
ПЕТРОВ. Логично. (После паузы.) Я рассказывал тебе историю про то, как граф на охоте разорвал платье на плече одной дамы?
ЕЛЕНА. Ты уже пятый раз ее рассказываешь… но не мне.
ПЕТРОВ. Он увидел знак в виде лилии на плече у дамы, и по этому знаку узнал в ней свою жену. А она узнала его по старому шраму на ноге. И они жили вместе долго и счастливо.
ЕЛЕНА. Все было не совсем так, но допустим.
ПЕТРОВ. Хорошо, когда у человека есть шрам на ноге или родимое пятно. Тогда он не потеряется среди двойников, его узнают… И, может, полюбят.
ЕЛЕНА. У тебя есть шрам, я знаю.
ПЕТРОВ. У меня есть сломанный палец на правой ноге. Помнишь, ты завернула утюг в грязную рубашку. Он валялся так на полу, я пнул ногой… Ну и шуточки у тебя были.
ЕЛЕНА. А ты был горяч…
Петров разувается на правую ногу. Смотрит.
ПЕТРОВ. Перелом вроде бы не оставил следов. Жаль.
ЕЛЕНА. У тебя есть еще приметный шрам.
ПЕТРОВ. Нет, теперь твоя очередь.
ЕЛЕНА. Шрам от аппендикса (показывает).
ПЕТРОВ. Ну, такое многие носят. И вообще, одного приметного знака, я считаю, недостаточно. Нужно проверить все, которые есть.
ЕЛЕНА. Покажи шрам.
ПЕТРОВ. Вот.
ЕЛЕНА. А родимое пятно в форме головы негра?
ПЕТРОВ. Нет, сперва ты покажи свои родинки. У тебя должны быть три маленьких родинки, которые выстроились в одну линию. (Елена показывает, Петров смотрит.) Все правильно.
ЕЛЕНА. Родимое пятно.
ПЕТРОВ. Есть.
ЕЛЕНА. У кого-то еще остался ожог от утюга.
ПЕТРОВ. Это был очень коварный утюг.
ЕЛЕНА. Коварный со всех сторон. Ожог был маленький и не известно, в каком месте.
ПЕТРОВ. Главное, не известно у кого. Но будем искать.
Ищут след от ожога. Находят его у Петрова. Но во время поисков Петров находит еще кое-что.
ПЕТРОВ (показывает на плечо Елены). Что это у тебя.
ЕЛЕНА. Такое тату. Цветочек.
ПЕТРОВ. Лилия?
ЕЛЕНА. Просто цветочек.
Затемнение.
Картина 8
Петров около пугала.
Пугало в черном пальто и так далее, как в первой сцене.
Появляется Николай.
ПЕТРОВ (надевая на пугало шляпу). Вот, решил все вернуть как было. Так как-то приятнее. Вы знаете, я один раз даже принял его за человека — за наркомана в шляпе.
НИКОЛАЙ. А что приятного может быть в наркомане в шляпе? Впрочем, вам виднее. А наш мастер-чучельник не обидится за самоуправство?
ПЕТРОВ. Не должен. Я сделал все, как у него было, никакой разницы.
НИКОЛАЙ. Он же профессионал по части своих багабу, а чем профессионал отличается от нормального человека, вы знаете? Там, где нормальный человек не видит никакой разницы, профессионал не видит никакого сходства. Я знаю, я сам такой.
ПЕТРОВ. Какой такой?
НИКОЛАЙ. Я говорил, что имею хобби, но по сути я в этом деле профессионал, таким себя и считаю.
ПЕТРОВ. В отношении голосов природы?
НИКОЛАЙ. Да. И если вы, к примеру, возьмете топор дровосека, который раздается в лесу в одиннадцать, скажем, часов утра, и тот же топор, раздающийся на восходе солнца, вы не почувствуете между ними отличия, для меня же это будут совершенно разные звуки.
ПЕТРОВ. Звук топора, какая же это природа,
НИКОЛАЙ. Лес, утро, дерево, которое рубят, — вот и природа. А звук, между прочим, — это не просто удар топора, который раздается. Это, кроме того, та отраженная волна, которая в лесу звучит как отдельное эхо, а в маленькой комнате взаимодействует с первоначальным звуком, меняя его звучание. Затем есть еще многократно отраженный рассеянный звук, который мы иногда даже не слышим... о котором мы думаем, что не слышим. И все это дает нам возможность почувствовать наполненный звуком объем и пространство. Понимаете?
ПЕТРОВ. Есть, кстати, компьютерные технологии, которые при воспроизведении звука моделируют все те обстоятельства, о которых вы говорили. И отдельно записанный звук топора при воспроизведении сможет звучать так, как если бы он был записан в лесу на рассвете или под куполом Исаакиевского собора.
НИКОЛАЙ. О! Вы, значит, не только пугала умеете ставить! И понимаете, что на рассвете и в одиннадцать утра воздух в лесу имеет разную акустику и топор дровосека будет звучать по-разному, хотя вы этого различия на слух, может быть, не уловите.
ПЕТРОВ. Может, и уловлю. На рассвете, кстати, всегда начинают петь птицы, я даже просыпаюсь от этого. А в одиннадцать они уже не поют таким хором.
НИКОЛАЙ. Хорошо разговариваем. (Вздыхает.) Я начинаю жалеть о том, что именно вам должен сказать то, что собираюсь сказать через некоторое время.
ПЕТРОВ. Просыпаюсь от птиц, а потом принимаю меры и засыпаю снова.
НИКОЛАЙ. Я тоже иногда просыпаюсь на рассвете, но у меня к этому свои причины.
ПЕТРОВ. И все-таки топор дровосека в лесу — это не голос природы.
НИКОЛАЙ. Человек — это часть природы. И топор дровосека в лесу не менее природен, чем стук дятла, а крик дровосека — не менее природен, чем то же самое у совы или кукушки. А разве не природен голос полковника — настоящего — который (может быть, не в лесу, а в рассветных полях или на берегу вод) отдает своим подчиненным команду в полную силу дыхания легких? Кстати, как профессионал профессионалу, замечу: не правда ли, что крик голого полковника в полях на рассвете будет звучать иначе, чем крик того же полковника, одетого в камуфляжную куртку?
ПЕТРОВ. Одетый полковник подобен скрипке в футляре.
НИКОЛАЙ. Как верно! Ей-богу, мне жаль, что именно вам я должен сказать то, что собираюсь сказать в скором времени.
ПЕТРОВ. Компьютерные технологии позволят нам услышать голос скрипки, запертой в футляре, так, как если бы на ней играли, не вынимая оттуда — водили смычком и перебирали пальцами
НИКОЛАЙ. И хлопок одной ладони можно будет услышать?
ПЕТРОВ. Ничего невозможного,
НИКОЛАЙ. Замечательно! И жаль, что наш интересный разговор закончится, может быть, на интереснейшем месте, когда мне придется сказать вам то, что я должен сказать.
ПЕТРОВ. А скоро уже компьютер сможет переводить речь иностранца — какого-нибудь мистера Смита — так, что она будет звучать по-русски его собственным голосом с нормированной дозой акцента, добавленной для эффекта подлинности.
НИКОЛАЙ. Впечатляет, но лежит за пределами моих интересов.
ПЕТРОВ. Может быть, дадите послушать какие-нибудь голоса из вашей коллекции?
НИКОЛАЙ. Обязательно дам, когда придет время, а оно придет скоро. Но как профессионал профессионалу скажу, что не голоса мне интересно записывать, а тишину: тишину леса в одиннадцать часов утра, тишину поля, тишину берега вод. А что такое тишина? — рассеянный в пространстве звук, который останется и, когда топор дровосека не будет уже раздаваться, и крик полковника прекратится.
ПЕТРОВ. Компьютерные технологии позволят создать в комнате, где стоит аппаратура, и эхо и тишину любого сорта.
НИКОЛАЙ. А благородное молчание Будды можно будет воспроизвести?
ПЕТРОВ. Молчание — привилегия человека. Если компьютер замолчит, пользователь это не поймет правильно. Но ничего невозможного в принципе я здесь не вижу. И вполне могу допустить, что молчание иностранца Смита, наступившее, может быть, когда он боролся с приступом внезапной икоты, при компьютерном воспроизведении будет отредактировано так, что прозвучит как благородное молчание Будды. Или, по крайней мере, именно так будет воспринято слушателем.
НИКОЛАЙ. Значит, мы когда-нибудь услышим это благородное молчание?
ПЕТРОВ. Вопрос времени. Несколько лет, не больше, если только кто-нибудь поставит такую задачу. Но отличается ли чем-нибудь благородное молчание Будды от молчания человека, который борется с приступом икоты?
НИКОЛАЙ. Не знаю.
ПЕТРОВ. И никто не знает. Но вы, кажется, собирались мне что-то сказать?
НИКОЛАЙ. Да… Вы не обратили внимание, что на этот светлый пиджак, который позавчера был одеждой нашего багабу, усиленно начинали садиться мухи?
ПЕТРОВ. А что, это имеет какое-то значение? Пиджака-то уже нет.
НИКОЛАЙ. Только повод задуматься.
ПЕТРОВ. Я и без повода задумываюсь слишком часто.
НИКОЛАЙ. Кроме того я хочу показать вам кое-что из своих записей.
ПЕТРОВ. С удовольствием послушаю.
НИКОЛАЙ. Удовольствия не обещаю, но скучно вам не покажется.
Уходит.
Возвращается с аппаратурой.
Тщательно выбрав место, устанавливает колонки.
Включает, раздается музыка.
НИКОЛАЙ. Это не то. Сейчас найду нужную запись.
Появляются Елена и Валентин. Устраиваются послушать.
На Валентине снова зеленая шляпа.
ПЕТРОВ (Елене). Я не успел досказать тебе историю про графа, который во время охоты разорвал платье на плече одной дамы и увидел там клеймо — знак в виде лилии. По этому знаку он понял, что перед ним его жена, но этот же знак рассказал ему об ее преступном прошлом.