Ты, может, забыла? Грешен, грешен. Матерьялы-то от властей утаил… Как в колхоз вступали, я старую седелку сдал, верхову спрятал. Сгодилась… Такие безысносные обутки получились! Сам тачал.
М а т р е н а. Я все помню, кормилец, все.
А ф о н я (зажмуривается). Мечталось мне на фронте, шибко мечталось, чтоб было у нас десятеро ребят…
М а т р е н а. У-у, бесстыжий!
А ф о н я. Чтоб парней и девок много. Чтоб в дому шумно, чтоб по всей земле оне жили, в гости приезжали со всех сторон…
С м е р т ь. До чего жадны эти мужики!
А ф о н я. Пуля, что в меня угодила, окосила и тех, что ты не родила. Сыновей, дочерей, внучат, правнуков, шеренги целые Сидоровых… Летит та пуля, летит!
С м е р т ь. Хватит, хватит. Сейчас ты проклинать меня начнешь. А я костенею от проклятий… Коль хочешь мне услужить…
А ф о н я. Не-ет, пахарь в услуженье смерти не ходок. Он для жизни рожден. (Показывает на сыновей.) Вон оне, мои пахари! Стоят! Неодолимо! И пока под нами дышит земля, нам нет конца! (Пробует подняться, схватить Смерть за горло.)
С м е р т ь (сильным толчком отбрасывает Афоню на койку). Ох, уж эти мужики! Зевни только! (Матрене.) Все, разлюбезные, все! Через неделю похоронка. Поплачете, поголосите — и в поле, на работу.
М а т р е н а (Смерти). Воздастся тебе, проклятая, за муки, за сиротство, за вдовьи слезы…
С м е р т ь. Иди, иди! Меня поэты проклинали, цари, мыслители, полководцы! Что мне твои бабьи причитания? Иди! Детишек не забывай, а то ведь приберу…
М а т р е н а (обхватив ребятишек, пятится). Прощай, Афоня! Прощай, мой ненаглядный!..
А ф о н я. И ты прощай, законная жена! И прости за брань, за пьяный кураж. Ладно хоть не бил. Шибко маются на смертном одре мужики, которые жен бивали.
С м е р т ь. Довольно! Довольно! Еще разжалобите меня! (Выталкивает Матрену с детьми.) Уж я ли всякую тварь в сем земном раю не постигла?! Я — край всему! За мною нет ни лжи, ни правды — пустота, блаженство.
Л и д а. Что смыслишь ты в жизни, холодная, костлявая, без сердца? В жизни сеятеля тем более…
С м е р т ь. Во Милосердье голос подает! Лишь только появилась жизнь из тьмы, из недров, и тут как тут и ну ее давить, корежить, мять, косить! А тут и ты — Милосердье — на голос мрущих. Дитя дитем, не быстро возмужала. На обмане. Все бегом, бегом, все раем, раем утешала сирых… Притвора! Лизоблюдка!..
Л и д а. Чего ты разоралась? Чего стучишь костылем? Дай покоя!
С м е р т ь. Покоя? Покой нам только снится!.. Ха-ха-ха! Эй, мужичок! Хочешь ли покоя?
А ф о н я (со стоном). Хочу, чтобы ты отстала или прибрала меня скорее с богом…
Л и д а (рушась на колени). Пощади ты его, пощади! Без хлебороба нет жизни!.. Он, что я говорю? Кому?!
С м е р т ь. Ага! Дошло! Дошло-доехало и до тебя, пустое Милосердье! А я давно свою задачу знаю.
А ф о н я. Смерть! Смерть!
С м е р т ь. Глупая, послушай! Когда невмоготу — меня зовут, тебя — в надежде. Иду, иду, соколик мой! Иду, касатик! (Направляется к койке Афона, нервно, вызывающе напевает.) Афоньку встретила на клубной вечеринке… Л-ля-ля, л-ля, л-ля-ля, ля-ля, ля-ля… Да ты еще живой?! Шутки шутишь? Такое культурное обслуживание: жена, дети, троица… Ловчишь опять! Усмыгнуть метишь! Не выйдет! Я — баба опытная. У меня разводов не бывает… Давай-ка поторапливайся! Кончай волынить! Что бы ты еще хотел увидеть? Да быстро, быстро, не чешись!
А ф о н я. Родину!
С м е р т ь. Это что?
А ф о н я. Деревня на Алтае… Чистый Исток называется.
С м е р т ь. Чистый! Все-то у вас чистое, светлое… Однако ж быть по-твоему!
Возникает видение родины: голубое небо, зеленая даль, залитая солнцем, лучатся волшебно солнечные блики…
А ф о н я. Горы! Тайга! Пашня! Деревушка на пригорке. Тропинки детские, стежки гулевые… Родина моя! Как же спокинуть-то тебя? На кого?
С м е р т ь. Еще один блажной! Родина ему нужна! Нужен ли ты родине? С перебитым-то хребтом?
А ф о н я. Я ей всякий нужен.
С м е р т ь. Святое заблуждение! Рассвет подступает… Успевай, дивуйся. Что там родина, мужик! В слезах, в крови, в бескрайнем горе…
А ф о н я. Вся в солнце! Небо над нею чистое-чистое! В небе жаворонок трепещется, за деревней кедрачи малахитовые шепчутся…
С м е р т ь. Да ты поэт! Постой-постой! Ты вроде оживаешь?
А ф о н я. Память моя при мне. Сил бы маленько да в поле, на пашню, на луга — я бы тебя уделал…
Л и д а. Возьми мое сердце, возьми мою силу, пахарь!
А ф о н я (с сожалением). Милосердью без сердца нельзя. Силенки твои, хоть невеликие, тоже людям нужны. Не дай бог им еще и тебя лишиться…
С м е р т ь. Довольно болтать! На выход! Без вещей! От барахла у нас свободно…
А ф о н я. Куда и как мне собираться — знаю! За мной осталось последнее право: умереть достойно. Не базарь, баба! Дай утихнуть.
С м е р т ь. Все, все, Афоня из Чистого Истока! Закрой глаза, сделай выдох. Вдох не надо… Не надо… не надо… Во-вот. Достойно и прилично.
Л и д а. Теперь уйди. Сделала свою черную работу и удались…
С м е р т ь. Ах, Милосердье, Милосердье! Я же не артельная, я ж единоличница, и за меня никто не доделает мою работу. Ни сна мне, ни отдыха… тыщу лет… без выходного. (Треплет волосы Миши.) Эй-эй, вьюнош, чего болит-то?
М и ш а. Лопата. Кто положил горячую лопату на грудь? Кто?
С м е р т ь. Счас охладишься. (Прикладывает руку к голове Миши, и он сразу перестает метаться.) Во-от! Во-от, нет ни боли, ни огня. Блаженство…
М и ш а (дернулся). Взглянуть! Хоть раз взглянуть!..
С м е р т ь (Мише). Тебе хочется побыть с невестой в последнюю минуту?
М и ш а. Кому не хочется?
С м е р т ь. Ничего нет проще. (Стягивает с себя платье.) Во, цивилизация меня приодела! Из кустарей нагих в царь-девицу оборотила! (Тело Смерти фосфорически светится.) Ух ты мой хорошенький, мой желанненький…
М и ш а. Какая ты холодная…
С м е р т ь. И-и, милай, ты из такого пекла!..
Лида сорвалась с места, хватанула Смерть, бросила с койки так, что Смерть загремела, будто пустое ведро.
Л и д а. Н-не отдам! Не отдам! Души обоих! Он молод. Он еще ничего в жизни не видел. Люди-и! Агния Власьевна! Рюрик! Да где же вы? Миша! Миша! Да очнись же, опомнись! (Волоком тащит из изолятора Мишу.) Миленький! Родненький! Очнись, не поддавайся!..
С м е р т ь. Вот тебе и хлипкое созданье! Одурела, сикуха! (Напялила платье, поглядела вслед Лиде, озадаченно поцарапала затылок.) Неужто любовь в самом деле сильнее смерти? (Уходит, устало, расхлябанно волоча ноги, и оттуда, куда она ушла, из тьмы, из пространства дальних, земных, снова возникает видение родины и раздается торжественный, эхом повторяемый голос Матрены.)
Ты прости-прощай навеки,
Муж мой верный, дорогой.
Промеж нас леса и реки,
Неприветный край другой.
Может, так оно и лучше,
Я привычна — за двоих.
Пусть тебя ничто не мучит,
Не тревожит снов твоих.
Знай одно, что счастье было,
Била молодость ключом.
Я тебя не позабыла
Спи. Не думай ни о чем.
Седьмая палата. П о п и й в о д а подстригает усы перед зеркалом. М и ш а лежит на койке, читает книжку. Р ю р и к с оттяжкой лупит картами по носу В о с т о ч н о г о ч е л о в е к а.
Р ю р и к. Двенадцать! Тринадцать!
В о с т о ч н ы й ч е л о в е к. Вай! Вай! Дай передышка! Пардон!
Р ю р и к. Никакого пардону.
В о с т о ч н ы й ч е л о в е к. Немцы, фашисты делают передышку на обед, так?
Р ю р и к. А не мухлюй! Не мухлюй, азият лукавый!
В о с т о ч н ы й ч е л о в е к. Мы, восточные люди, в любви и азартных играх не можим не мухлевать.
Р ю р и к. А плуту — первый кнут! Слыхал?
В о с т о ч н ы й ч е л о в е к. Луч-че бы пацилуйчик!
Р ю р и к (целясь колодой карт). Счас, счас получишь поцелуйчик.
П о п и й в о д а. О то же шпана. Вона и в аду шпаной остается. (Уходит.)
В шинели, надетой на белье, в окно грузно вваливается Ш е с т о п а л о в. Держась за живот, садится на койку Рюрика, трогает «руль» Восточного человека, вынимает грелку из-за пояса.
Ш е с т о п а л о в. Теперь понял, что такое русский дурак?!
В о с т о ч н ы й ч е л о в е к. В дурака трудно играть. Может, умного пробуем?
Ш е с т о п а л о в. Сей миг! (Цедит из грелки в мензурку.)
Восточный человек втягивает воздух носом.
(Выпивает одну, другую мензурку.) Идет, идет, милая! И воскресе душа, и возрадухося…
В о с т о ч н ы й ч е л о в е к (трясет за рукав Шестопалова). Эй, товарищ старшина! Рядовых не забывайте, пожалста!
Рюрик выпил и осипел сразу.
Р ю р и к. Мишке не давай! Он еще слабый. Да и целоваться ему. Отравит.
В о с т о ч н ы й ч е л о в е к (выпил, лупит глазами, наконец, выдохнул). От эта вина! Штрафникам пить, смерти не бояться, так?
Ш е с т о п а л о в. Я, может, и есть штрафник.
В о с т о ч н ы й ч е л о в е к. Суравна хороший человек! Приезжай Азербайджан, так? На станцию Акстафа, так? Наливаю тебе вина, пьешь, без когтей на столб лезишь! Плюешь сверху на людей! Хорошо?
Ш е с т о п а л о в. Куда уж лучше?
В о с т о ч н ы й ч е л о в е к. Што ты сидишь? Вина есть. Так? Гость есть. Так? Мы, восточные люди…
Рюрик наклоняется, тянет из-под койки за ремень аккордеон, пробегает по нему пальцами.
М и ш а (затягивает тихонько).
Не надейся, рыбак, на погоду…
Подтягивает Рюрик, гудит Ш е с т о п а л о в.
А надейся на парус тугой,