есла! Во какая Милка-то была! А ты про че подумала? Э-э, одно у вас, у девок, на уме!..
Л и д а. Та-ак! Первый номер программы исчерпан. Дуй дальше.
М и ш а. Че дальше?
Л и д а. Развлекай.
М и ш а. Ну-ну, мадам, я уж и не знаю, про что еще врать?
Л и д а. Врать не надо. Расскажи, о чем с мамой?
М и ш а. А хочешь анекдот?
Л и д а. Давай анекдот.
М и ш а. На фронте, значит, фрицы кричат: «Еван! Еван! Переходи к нам! У нас шестьсот грамм дают». А наши ему в ответ: «Пошел ты!..» Ну, ты знаешь, куда пошел…
Л и д а. Смутно догадываюсь.
М и ш а. Пошел ты, значит, куда-то! У нас кило дают, и то не хватает. Ха-ха-ха! Не смешно, да? У-ух, какая ты! Это не я вредный, это ты вредная! Что же делать-то?
Л и д а. Читай стихи.
М и ш а. Стишки? Да я один всего и помню. «Однажды в студеную зимнюю пору…»
Л и д а. Можешь дальше не трудиться. В школе, лет восемь назад, за чтение этого стиха я отхватила отлично. Говори, несчастный, о чем вы с мамой?
М и ш а. О-ох! Не зря мы лупили отличников! Все-то они знают, все-то постигли. Хоть постой, врубило! Помню. Жалобный стих помню. Нашему радисту баба в тылу изменила, и он, этот стих все декламировал. Сидит у рации, не ест, не пьет, не воюет, все декламирует, декламирует…
Л и д а. А хитрый же ты, Миш-ка-а!
М и ш а. У нас вся родова…
Л и д а. Довольно про родову… Стих давай! Но только не про войну. Войной я во как сыта!
М и ш а (прокашливается). Я не любил, как вы, ничтожно и бесстрастно, на время краткое, без траты чувств и сил, я пламенно любил, глубоко и несчастно, безумно я любил… Та-та-та, та-та, безумно я любил…
Л и д а. Мишка, не придуривайся!
М и ш а. Ну отбило. Забыл. Та-та-та… Снова врубило! Та-та-та!.. И вся моя душа стремилась к ней любя. Я обожал ее, она ж, смеясь, твердила: «Я не люблю тебя!» Как? Ниче?
Л и д а. Потрясающе.
М и ш а. То-то же! Дальше еще переживательней. Я звал забвение, покорный воле рока, бродил с мятущейся и смутною душой, но всюду и везде, преследуя жестоко, она была со мной! Длинный стих-то, где все упомнишь? Конец буду.
Л и д а. Валяй конец.
М и ш а. И в редкие часы, когда, людей прощая, я снова их люблю, им отдав себя, она является и шепчет, повторяя: «Я не люблю тебя!..»
Лида и Миша стоят притихшие.
Л и д а (ложится на грудь Миши щекой). И в редкие часы, когда, людей прощая, я снова их люблю… Ты бы хоть поцеловал меня, медвежатник.
Миша торопливо ткнулся в воротник Лидиного пальто.
Медвежатник ты, медвежатник! Тебе бы со зверьем только якшаться. Ты и целоваться-то не умеешь!
М и ш а. А ты? Ты все умеешь?
Л и д а. Нет, Миша, я ничего не умею. Давай учиться сообща.
Они поцеловались и стоят, глядя в ночь. В полутьме, с кайлом и лопатой, в рабочем комбинезоне, в шапке, ковыряется С м е р т ь, что-то ищет, вынюхивает.
(Заметив Смерть.) Опять она тут! (Пытается утянуть Мишу подальше.)
Но Миша оставил Лиду, подошел, взял Смерть за воротник, повернул к себе.
М и ш а. Чего тут ищешь? А пододелась-то! Пододелась… Рядишься! Маскируешься?!
С м е р т ь (со вздохом). Что же делать? Солдатик? Всяк со своей задачей, культурно говоря — миссией… Дал бы закурить?
Миша протягивает кисет. Смерть уверенно и быстро излаживает цигарку. Миша дает ей прикурить.
(Закашлялась.) Ну и самодрал! Так о чем я? А-а! Научились, понимаешь, людишки обманывать меня, отмаливаться, прятаться. Вот я и крадусь, оборотнем прикидываюсь… Стра-а-тегия, обратно.
Л и д а. Слов-то, слов каких набралась!
С м е р т ь. Все у людей, голуба, у людей. Они кого хошь и чему хошь научат.
М и ш а. Курить-то где выучилась?
С м е р т ь. В местах не столь отдаленных.
Л и д а. Устаешь везде-то поспевать?
С м е р т ь. Устаю не устаю, жаловаться некому. Службу несу исправно. Тут вот, невдалеке, в развалинах, после бомбежки людишки заваленные жили. Уж так ли сильны, так ли терпеливы!.. Почти месяц, считай… без воздуха… без пищи… капля по капле воду собирали из оторванного водопровода, всю живность подвальную приели. Дюжат. Ждут. Я уж смотрела, смотрела и… пожалела бедняг…
Л и д а. Пожалела?! Слушать тебя…
С м е р т ь. И послушай! Умнее станешь.
М и ш а. Шла бы ты…
С м е р т ь. Напрасно вы со мной, вьюноши, отношение портите, напрасно… Я ведь могу и намучить, прежде чем пожалеть…
М и ш а. Иди, иди!
Смерть заглядывает озабоченно за забор, досасывает окурок, уходит.
Л и д а. Ушла! Слава богу, ушла! (Показывая на небо.) Вызвездило. Может, там и наша звездочка есть? Хоть самая-самая маленькая…
М и ш а. Есть, да не про нашу честь!
Л и д а. Все испортила, костлявая!
М и ш а. Мне пора уходить. В розыск попаду…
Л и д а. Да, пора. (Ежится.) Давай все-таки загадаем во-он ту звездочку, рядом с ковшиком. Она такая маленькая, голубенькая… звезда, звездочка, звездушка.
М и ш а. Давай. Ты чего плачешь-то?
Л и д а. Не знаю, Миша. Ничего не знаю.
М и ш а. Забудь об этой заразе. Шляется тут. Нервишки у тебя барахлят.
Л и д а. Нервишки, Миша, нервишки.
М и ш а (прижимает Лиду к себе, гладит по голове). Хорошая ты моя!..
Л и д а. И ты, Миша, хороший мой.
Коридор госпиталя. К белой стене придвинут деревянный диван-скамейка. Д в о е р а н б о л ь н ы х сражаются на диване в «Чапая» — игра в пешки, когда щелчком бьют по пешке и она выбивает строй «противника». Возле сражающихся н е с к о л ь к о б о л е л ь щ и к о в. Среди болельщиков толкается С м е р т ь. По коридору прогуливаются перед сном ранбольные, рядовые в халатах, в одеяльных юбках, офицеры в пижамах.
Б о л е л ь щ и к (возле дивана). Сила есть, ума не надо! Ты как бьешь-то?
И г р о к. Не лезь! Не твое дело! Так-так-так!
Появляются д в о е в пижамах. Один старенький, суетливый, другой солидный, с мохнатыми насупленными бровями.
С т а р и ч о к (попрыгивая вокруг бровастого). И не говорите, и не возражайте, полковник! Нравственность — понятие разностороннее и традиционное. Да, она лежит в сфере сознания, и потому какой уровень сознания, таков уровень нравственных отношений среди людей. Вот, к примеру, есть в Африке племя карибов, в котором мужчины и женщины разговаривают на разных языках.
П о л к о в н и к. На разных?!
С т а р и ч о к. Да, да, на разных! И знаете, полный порядок и гармония царят в сем благословенном племени.
П о л к о в н и к. Это, положим, к понятию нравственности никакого отношения не имеет. Это, скорее, из области причуд.
С м е р т ь (Игроку). Ы-ых, мазила! Не брался бы! Вот что ты лупишь? Куда, зачем? Тут стратегия нужна, стра-те-гия!..
И г р о к. Отвали, баба, не мешай!
С т а р и ч о к (полковнику). А что, по-вашему, есть нравственность?
П о л к о в н и к (разводит руками). Боюсь, не объять необъятное… Но что понятие это разностороннее, совершенно с вами согласен. Вот хотя бы они. (Кивает на играющих в шашки солдат.) Ранены, биты, еда — чай да каша пища наша, перевязаны стираными бинтами, на палату один халат, пара тапочек, а они такой урок чистоты преподали бы…
С т а р и ч о к. Вот эти стриженые?
П о л к о в н и к. Да-с, милостивый государь, эти-с!
Удаляются.
Являются д в а с о л д а т а-ра з г и л ь д я я, один в белье, другой в шинели. Первый тянет за грудки второго, прислоняет его к стене.
П е р в ы й. Из рота́ рвешь, гад? Я те пайку отдал? Отдал! Чтоб ты мне шмару зафаловал! А ты?
В т о р о й. А я находчивость проявил. Пайку сховал и сам по шмаре.
П е р в ы й (плюет на второго). Кусочник! Арестантская харя! Попадись ты мне на передовой! (Снова хватает за грудки второго, но в это время появляется старичок с полковником.)
Полковник вклинивается между разгильдяями.
П о л к о в н и к. Прекратить! Я кому сказал — прекратить?
П е р в ы й. А че он, гадюка!.. (Рвется ко второму.) Я те все одно глаз выбью!
В т о р о й. У, глазу хозяин есть! (Загоготавши, ринулся к дивану.) Я на очереди! Играю на высадку! За пайку!
Б о л е л ь щ и к. За пайку играй в родной тюряге!
П е р в ы й (заметив Смерть). Х-хо, баба! (С ходу лапает ее за зад.) Это че такое? О дне кости!
С м е р т ь. Ущипни еще раз, мордоворот! Ущипни! Я так тя ущипну!
И г р о к. Ребята, да откуда эта баба? Че она тут базлает, на самом-то деле?
Б о л е л ь щ и к. Черт ее знает! Все время меж нас отирается. И наглеет, и наглеет… Ты откуль, в самом деле, взялась?
С м е р т ь. Откуль? Откуль? Не видишь, что ли? (Топает ногами.) Лучше не доводите меня до психу! Всех перешшелкаю! (Морщится.) А накурили-то, накурили! Совсем женщину уважать разучились, оглоеды! (Увидев полковника и старичка, Смерть приветствует их.) А-а, старые знакомые! Обманули, обманули вы меня! Нехорошо, нехорошо-о!
П о л к о в н и к (глядя вслед Смерти). Я где-то видел эту препротивную особу. Во сне? В бреду ли?
С т а р и ч о к. И я, знаете ли… И я… Ну, господь с нею! Так вот, дорогой мой полковник, два эти разгильдяя были вескими контраргументами, и я бы ими воспользовался, ниспровергая вас, если б не знал очаровательную сестричку и молоденького солдатика…
П о л к о в н и к. Прошу вас, оставим их в покое.
С т а р и ч о к. Охотно, охотно! Лучше я вас заморской экзотикой буду удивлять.
О б а удаляются.
Появляется Л и д а. Она что-то или кого-то ищет. Подходит к дивану.
Л и д а. Больные, вы не видели Мишу?
Б о л е л ь щ и к. Какого еще Мишу?
И г р о к. Да Мишку Ерофеева. К психам он ушел, к психам, в девятую палату.