Где ж ты, перун Зевса, и ты,
Яростный луч Солнца? Зачем,
Видя такое,
Спокойно ты терпишь?
О горе мне, горе!
К чему эти слезы?
830 Горе!
Оставь твои стоны!
Пожалей!
Как?
Он под землей, знаешь сама;
Если ж ты вновь светоч надежд
В сердце возжешь, станет кругом
Вдвое черней горе!
Слушай: был царь Амфиарай;
Златом жены в мрака чертог
Был он отправлен.
Теперь среди мертвых —
840 О горе мне, горе!
Он властвует мощно!
Горе!
Да, горе: убийца —
Сражена!
Да!
Знаю, сразил мститель ее:
Горе отца сын утолил.
Был и у нас мститель такой, —
Взяли его боги!
Ах, жалка жизнь твоя, жалка!
850 Испытала я вдоволь усладу ее,
Как за месяцем месяц, что мутный поток,
Вереницей рыданий тянулся!
Знаем грусть твою.
Будь же нем, зов любви!
Там, ты видишь, нет…
Чего?
Надежды нет на крови участие родной,
Крови отца-героя!
860 Смертным всем смерти час сужден.
Суждено ли и то, чтоб в ристанья пылу
Безнадежно повиснуть в тенетах вожжей
И в мучениях дух испустить свой?
Горю меры нет!
Где ж ей быть? Дом чужой
Без руки моей —
Увы!
Огню предал несчастного брата; молчал
870 Плач упокойной песни!
Быстро входит Хрисофемида.
На крыльях радости к тебе лечу я,
Родная; я забыла о приличье,
Чтоб поскорее известить тебя.
А весть моя – восторг и избавленье
От зол, в которых изнывала ты.
Неисцелима скорбь моя; помочь мне
Бессильна ты; к чему ж слова твои?
Так знай же! Здесь Орест наш, здесь, так явно,
Как пред тобою я теперь стою!
Ты, видно, обезумела: глумишься
880 И над моим, и над своим несчастьем!
Клянусь отцовским очагом! По правде,
А не в глумленье молвлю я: он здесь!
Ах, бедная! чьему пустому слову
Поверила так беззаветно ты?
Своим глазам, а не чужому слову
Я верю: нет надежнее улик.
Улики, как же! Брось огнем надежды
Обманчивым больное сердце греть!
Ради богов, хоть выслушай! Узнаешь,
890 Звать ли разумной впредь меня, иль нет.
Что ж, говори, коль так тебе приятно.
Все расскажу, что видела сама.
Пришла к отца я древнему кургану.
Вдруг вижу – на холма вершине млека
Еще белеет свежая струя.
Кругом ее площадка вся покрыта
Цветами – всеми, что растит земля.
В недоуменье дух я затаила;
Смотрю кругом, не видно ли вблизи
Кого из смертных. Нет; везде молчанье.
900 Я подошла поближе, и у края
Сжигальницы – прядь молодых волос,
Ножом отрезанных, внезапно вижу.
И как увидела ту прядь я – вдруг
Меня как молньей озарило: образ
Душой взлелеянный Ореста явно,
Из смертных всех любезнейшего, встал
Передо мной: он эту прядь оставил!
Беру ее – так хочется мне вскрикнуть…
Но нет, то место свято: только слезы
Счастливые зеницам застят. – В этом
И ныне так же я убеждена,
Как и тогда, что он один могилу
Тем приношением украсить мог.
Кому ж пристало благочестье это?
Тебе еще, да мне. Но про себя
910 Я знаю, что виновница не я,
И про тебя уверена. Ведь даже
Молитвы ради из дому уйти
Тебе нельзя – гроза нависнет тотчас.
О матери и думать праздно – дух
Ее не так направлен, да и вряд ли
Она б скрывалась. Нет, то был Орест:
Он эту почесть оказал отцу!
Итак, мужайся, милая. Не вечно
Одна судьба над смертным тяготеет.
На нас злодейка хмурилась доселе;
Зато теперь день радости настал!
920 Как ты жалка в безумии своем!
Опять упрек? Нерадостен рассказ мой?
Не знаешь ты, где мысль твоя витает.
Не знаю я, что видела сама?
Его уж нет, несчастная! Оплот наш
Погиб, не жди отрады от него!
Что ты сказала? Кто принес известье?
Свидетель близкий гибели его.
Удивлена я; где ж свидетель этот?
Желанным гостем с матерью вошел он.
930 О горе нам! Но кто ж отца курган
Украсил столькими дарами чести?
Скорей всего – на память о покойном
Ореста друг с чужбины их принес.
О бедный брат! А я к тебе спешила
На радостях, не зная, как близка
Была кручина. Вот я здесь – и что же?
К печали прежней новую нашла.
Все это правда. Но прими совет мой —
И ты обузу лютых зол стряхнешь.
940 Могу ль умершим жизнь я возвратить?
Речь не о том! Ума я не решилась.
Что ж ты велишь – в пределах сил моих?
Чтоб мой завет исполнила ты стойко!
Не откажусь, коль пользу он сулит.
Ты знаешь: без труда удачи нет.