{6}Пьеса в трех действиях
Этой пьесой, самим ее замыслом, я обязан рассказу Леонида Андреева «Губернатор» (1906). Однако она не является простой инсценировкой этого рассказа, а представляет собой самостоятельное произведение и в целом весьма от него отличается. Собственно, я заимствовал у Андреева лишь «исходную ситуацию» и некоторые элементы экспозиции, которые ощущаются только в первых пяти сценах первого действия. Все, что происходит потом, особенно во втором и третьем действиях, развивается совершенно иначе и даже, я бы сказал, «полемически» по отношению к рассказу Андреева. Это касается в равной степени фабулы и проблематики, а также образа главного героя. Наконец, в противоположность рассказу, моя пьеса не имеет определенной историко-географической локализации.
Губернатор.
Анна Мария.
Сусанна.
Мануэль.
Префект полиции.
Отец Анастази.
Лука.
Прокурор.
Адъютант.
Иоася.
Целина.
Эльза.
Сильвия.
Узник.
Надзиратель.
Сторож.
Хозяин пивной.
Слуга.
Могильщик.
Рассказчик.
Гости в доме Губернатора.
Посетители пивной.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Р а с с к а з ч и к. Пожилой человек в халате, стоящий там, в открытых дверях балкона, это здешний губернатор. Впрочем, с каких это пор губернаторы встают на рассвете? Ведь сейчас рассвет, пора молочников и подметальщиков. Но молочники никогда не показываются на площади у губернаторского дворца, тут запрещено шуметь и на рассвете и в любую пору суток… А подметальщики? О, у этих было полно работы два дня назад, когда им велели очистить мостовую перед дворцом от крови, камней и клочьев одежды. Труднее всего было смывать эту кровь. Куда быстрее убрали тела, из которых она вытекла. Тела голодных и отчаявшихся людей, которые в тот день забыли, что возле губернаторского дворца нельзя шуметь. Поскольку вы еще не видите лица губернатора, лица наиболее известного во всем городе, обратите по крайней мере внимание на его жест. То ли губернатор распахнул рывком балконную дверь как человек, задыхающийся от недостатка воздуха, то ли, напротив, хочет ее захлопнуть, словно убоясь занимающегося за окнами рассвета. Кто знает, а может, этот жест означает и то и другое?
А н н а М а р и я (в утреннем наряде, входит, наблюдает за мужем; немного погодя, усталым голосом). На что ты там смотришь, Петр?
Пауза.
Тебе не спится?
Пауза.
В три часа ночи он еще ходил по кабинету, я слышала… (Подходит ближе, прикасается к плечу мужа.) Ты не бережешь себя…
Г у б е р н а т о р (опускает руки, оборачивается, смотрит на жену как на чужого человека). Я не желаю, Анна Мария, не желаю…
А н н а М а р и я. Чего, Петр?
Г у б е р н а т о р. Чтобы за мной подглядывали.
А н н а М а р и я. Ты покинул нас.
Г у б е р н а т о р. Еще нет.
А н н а М а р и я. Ведь я знаю. Ты находишься среди нас, но тебя нет. Мы чаще слышим теперь твои шаги, чем твой голос. Это невыносимо — два дня твои шаги в кабинете… Если тебе тяжело, поделись с нами, это принесет тебе облегчение…
Г у б е р н а т о р (с горечью). Ты хочешь облегчить мои страдания? Ты? (Отходит от дверей, садится за письменный стол; немного погодя.) Как думаешь, Анна Мария, распорядится ли мой преемник перенести кабинет в другую часть здания? Я поступил бы именно так, если бы был моим преемником.
А н н а М а р и я. Не думай об этом. Только ты думаешь о своем преемнике. До этого еще далеко, очень далеко. А кабинет можно перенести хоть завтра. На ту сторону, где окна выходят в сад.
Г у б е р н а т о р. Я уже ничего не стану менять. Мой преемник — это другое дело. А я… Нет, дорогая, не стоит утруждать прислугу ради тех нескольких дней, которые мне еще остались.
А н н а М а р и я (со страхом). Нескольких дней?
Г у б е р н а т о р. Не принимай этого буквально. Я говорю — нескольких, но это может случиться уже завтра или послезавтра.
А н н а М а р и я. О чем ты говоришь?
Г у б е р н а т о р. Не стесняйся. Подойди ко мне, потрогай мой лоб и скажи еще…
Анна Мария подходит и прикладывает руку ко лбу мужа.
Скажи: «Петр, кажется, у тебя жар?»
А н н а М а р и я. К счастью, твой лоб совершенно холодный. (Оживленно.) Лучше всего было бы уехать. Да, уехать отсюда на некоторое время. Да-да! Куда-нибудь на юг… Ты должен немедленно взять отпуск, на несколько недель…
Г у б е р н а т о р. Это Сусанна. Узнаю Сусанну. Наша дочь не теряет головы.
А н н а М а р и я. Все так советуют. Тебе необходим длительный отдых. Как можно дальше от этого города, от этих окон, от этой страшной площади…
Г у б е р н а т о р (показывая на окна). Знаешь? Они перестали ходить. Обходят стороной нашу площадь. Порой кто-нибудь забредет, я наблюдаю из-за шторы, но, сделав несколько шагов, спохватится и быстро улизнет назад.
А н н а М а р и я (со злостью). Тем лучше. Пусть не ходят. (Немного погодя.) Но кабинет я, во всяком случае, прикажу перенести на другую сторону. У тебя перед глазами будет наш сад, зелень, белки. А эту комнату попросту запрем. Разреши, я еще сегодня распоряжусь. Да-да. Ты сразу почувствуешь себя иначе, вот увидишь.
Г у б е р н а т о р. Прошу тебя, не говори мне больше об этом. И об отъезде на юг. Это было бы трусостью, обыкновенной трусостью. Надеюсь, ты знаешь, что я не трус. (Встает из-за стола.) А теперь ступай, дорогая, ступай. Скоро наступит день, еще один день… Какой же это, Анна Мария? Третий или уже тридцатый?
А н н а М а р и я. Не считай! Не считай! Если перестанешь считать, сразу же почувствуешь себя иначе. Вот увидишь.
Р а с с к а з ч и к. Итак, мы уже знаем. Не только молочники, все обитатели этого города избегают теперь площадь перед губернаторским дворцом. «Перестали ходить»… А ведь это было всегда излюбленным местом послеобеденных и вечерних прогулок здешних обывателей. Украшенная живописными скверами, площадь эта играла роль местного салона, и никому не приходило в голову, что тут можно было бы вести себя иначе, чем в салоне. Только два дня назад казалось, что можно… Следует признать, что менее всего это удивило самого губернатора. Когда он вышел на балкон и увидал грязные волны толпы, заливающей великолепную площадь, первой его мыслью было спокойное признание, которое, как вздох, вырвалось из уст пожилого господина: ну конечно, когда-нибудь это должно было произойти… Он долго смотрел, словно считая сотни этих впервые увиденных лиц. Это были они, люди, которыми он правил. Они заполнили уже всю площадь, голова к голове, и только считанные шаги отделяли их от безмолвной стены пехоты, вытянувшейся двумя шеренгами вдоль фасада дворца. Стоявший на правом фланге командир роты не спускал глаз с одинокой фигуры губернатора на балконе. Ах, как же он был тогда одинок! Вдруг из середины толпы словно выстрелил крик, резким хлопком ременного кнута, и сразу же десять, двадцать других возгласов. Сумрачная волна двинулась с места, воздев кулаки. Зазвенели какие-то стекла, одно разлетелось в дверях балкона. И тогда губернатор потянулся к карману, достал платок, и он на мгновение сверкнул в его поднятой руке, словно огромный белый цветок…
Губернатор, в мундире, сидит за письменным столом.
П р е ф е к т (у стола, в почтительной позе). Вчера умерло еще пятеро раненых, ваше превосходительство. Состояние остальных не внушает опасений. Недели через две все выпишутся из больницы.
Г у б е р н а т о р. Итак, сколько? Окончательно — сколько?
П р е ф е к т (тише). Сорок два, ваше превосходительство. В том числе одиннадцать женщин.
Губернатор закрывает глаза, долго молчит.
(Наблюдает за ним; немного погодя.) Осмелюсь спросить, прикажете заказать гробы, ваше превосходительство, или же — в общую могилу?
Г у б е р н а т о р (открывая глаза). Общая могила? О чем вы говорите?
П р е ф е к т. Это, ваше превосходительство, роется такая большая яма… Дешевле и быстрее.
Г у б е р н а т о р. Дешевле — не важно. Важно быстрее. Кончайте с этим сегодня ночью.
П р е ф е к т. Осмелюсь заметить, что еще не все убитые опознаны.
Г у б е р н а т о р. За дверью ждет его преподобие отец Анастази. Он вам скажет, что господь опознает всех на Страшном суде.
П р е ф е к т. Это совершенно верно, ваше превосходительство. Однако прокурор требует…
Г у б е р н а т о р. Я уже сказал. Кончайте с этим нынешней ночью. На погребение допустить только ближайших родственников: родителей, детей, братьев, сестер. Не более двухсот человек.
П р е ф е к т. А если соберется больше, ваше превосходительство?
Г у б е р н а т о р. Только ближайшие родственники. Никаких зевак. Ах да! Прикажите-ка снять посты у дворца.
П р е ф е к т. Осмелюсь заметить, ваше превосходительство, что я имею право не слышать некоторых распоряжений, вернее, наоборот, я не имею права их слышать, если даже они исходят из уст высокопоставленных особ.
Г у б е р н а т о р. Гм. Вашим ушам угрожают более странные вещи. Я решил с сегодняшнего дня совершать пешие прогулки по городу.
П р е ф е к т. Боюсь, что я не совсем вас понял, ваше превосходительство.
Г у б е р н а т о р (жест в сторону окна). Если они перестали приходить, то я пойду к ним.
П р е ф е к т. Не имеете ли вы в виду, ваше превосходительство, нечто вроде хождения по улицам?
Г у б е р н а т о р. Разумеется, нечто в этом роде. Не исключая предместий, мой дорогой. Я хочу знать, что обо мне говорят, даже больше, — что обо мне думают. Для этой цели необходимо присмотреться вблизи к человеческим лицам.
П р е ф е к т. Осмелюсь заметить, что лицо вашего превосходительства является наиболее известным лицом в городе.
Г у б е р н а т о р. Чтобы не оставалось никаких сомнений, я буду совершать прогулки в моем губернаторском мундире.
П р е ф е к т (в ужасе). Можете быть уверены, ваше превосходительство, что мои люди сделают все, что им надлежит. Однако осмелюсь заметить, что среди местного населения…
Г у б е р н а т о р. Я запрещаю кому-либо ходить за мной. Пожалуйста, никаких агентов. И хотя я знаю, что вы меня не послушаете, уверен, что все это ни к чему. Ваши люди слепы. Даже в самый ясный день они не увидят того, что я превосходно увижу и ночью.
Пауза.
Имеете ли вы еще что-нибудь сказать мне? Если нет, то прошу явиться с докладом завтра, в это же самое время. Прощайте. И заодно скажите преподобному отцу Анастази, что я жду его.
П р е ф е к т выходит.
Губернатор берет наугад из лежащей на столе кипы корреспонденции несколько писем, остальные сгребает обеими руками и бросает в корзину для бумаг; затем берет одно из отложенных писем, осматривает его, медленно разрезает конверт. Входит о т е ц А н а с т а з и.
О т е ц А н а с т а з и. Храни тебя господь, ваше превосходительство. (Здоровается, садится.) Мне приятно выразить мою радость.
Г у б е р н а т о р. Какую радость, преподобный отец? По поводу чего?
О т е ц А н а с т а з и. Того, что вижу ваше превосходительство в добром здравии. А его непросто сохранить людям, возложившим на себя великие и ответственные обязанности.
Г у б е р н а т о р. Оставим это. Как я догадываюсь, преподобный отец, вы пришли по поводу погребального обряда.
О т е ц А н а с т а з и. Что ж, ваше превосходительство, мы не можем отказать этим людям в погребальном обряде. Разумеется, скромном, и только ради родственников. Чем виноваты набожные жены, что их мужья стали злоумышленниками?
Г у б е р н а т о р (тихо). Среди убитых есть и женщины — жены и матери…
О т е ц А н а с т а з и. Гм, раз они вняли подстрекающим народ злоумышленникам…
Г у б е р н а т о р. Полагаешь, преподобный отец, что все это — дело злоумышленников?
О т е ц А н а с т а з и. А у вашего превосходительства имеются относительно этого некоторые сомнения? Если так, то я могу понять их лишь как проявление щепетильности, свойственной совестливому христианину. Но на то и существуем мы, духовенство. Я могу успокоить ваше превосходительство. Какой же заслугой перед лицом всевышнего было бы отправление власти, если бы оно не имело своих терний?
Г у б е р н а т о р. Вы также, преподобный отец, облечены большой властью. Беда в том, что ни вы, ни я не знали этих людей. К сожалению, когда я увидел их впервые, было уже слишком поздно. А тебе, преподобный отец, приходится ли видеть их вблизи?
О т е ц А н а с т а з и. По праздникам я всегда благословляю народ.
Г у б е р н а т о р. Вот как? А мне пришлось угостить их пулями. Вероятно, твои благословения, дружище, не имели соответствующего влияния. Собственно, мы оба несем ответственность за то, что случилось. Коль скоро, кроме благословений и пуль, мы не можем предложить им ничего другого… скажем, работы и хлеба, которых они просили…
О т е ц А н а с т а з и. Прошу прощения, ваше превосходительство, но примерно так изъясняются агитаторы, злоумышленники, подстрекающие народ…
Г у б е р н а т о р. Знаю, что довольно похоже. Именно потому я и приказал стрелять. Правда есть только одна, и нам она известна давно. А они только теперь начинают открывать ее. Когда они познают ее до конца, мы оба, преподобный отец, будем не нужны на этом свете.
О т е ц А н а с т а з и. Власть, которую я представляю, не от мира сего. Это, ваше превосходительство, гарантирует ей вечную незыблемость.
Г у б е р н а т о р. Вечность, друг мой, мало трогает человека, который должен вскоре погибнуть.
О т е ц А н а с т а з и. О ком вы говорите, ваше превосходительство?
Г у б е р н а т о р. О себе, разумеется. (Берет со стола письмо.) Вот, преподобный отец, какие письма я получаю со вчерашнего дня… (Читает.) «Быть может, за то, что вы сделали, вам дадут орден, но он украсит всего-навсего ваш гроб. Честные люди считают, что вы погибнете скоро и внезапно. Прискорбно думать, что вы некогда были отважным офицером…». Подпись, разумеется, неразборчивая.
О т е ц А н а с т а з и. На вашем месте, ваше превосходительство я бы попросту бросал такие письма в корзину.
Г у б е р н а т о р. Я так и делаю. Однако некоторые просматриваю. Хочется знать, что думают обо мне люди. Всю жизнь это мне было, в общем-то, безразлично, но теперь…
О т е ц А н а с т а з и. Никто не думает так, ваше превосходительство, как этот неразборчиво подписавшийся негодяй. Никто, кроме ничтожной кучки плохих, коварных людей, отбросов нашего общества.
Г у б е р н а т о р. Ошибаетесь, преподобный отец. Все так думают. Даже моя собственная жена уже два дня смотрит на меня как на человека, который вскоре исчезнет. (После паузы, тише.) Я и сам так думаю… Не знаю, собственно, почему? Я только выполнил свой долг, как привык это делать десятилетия. А все же впервые недоволен собой… Может, это старость?
О т е ц А н а с т а з и. Я уже сказал, ваше превосходительство, что это щепетильность, свойственная христианской совести, сама по себе достойная похвалы и уважения.
Г у б е р н а т о р. Такое утешение, дорогой друг, приберегите для мужика, который во хмелю убьет неверную жену.
О т е ц А н а с т а з и. Боже, что за сравнение! Его превосходительство — и какой-то мужик. Представляю его себе, смердящего водкой, с топором в руке…
Г у б е р н а т о р. Что касается меня, преподобный отец, то тогда я держал в руке только это… (Тянется к карману, достает белый платок, берет его кончиками пальцев, показывает.) Я сделал тогда вот так…
Легкий взмах платком сверху вниз. Отец Анастази недоуменно смотрит на платок.
Это было все, что я сделал. (Медленно подносит платок к глазам, рассматривает.) Да, это было все, что я сделал. (Прячет платок в карман.)
О т е ц А н а с т а з и (после долгого молчания, озабоченно). Вам надо уехать отсюда, ваше превосходительство, совершить увлекательное путешествие…
Г у б е р н а т о р. Что, и ты туда же, преподобный отец? Я ждал от тебя иного совета. Что бы ты сказал мне, если бы я, к примеру, решил уйти в монастырь, а?
О т е ц А н а с т а з и. Это хорошо, ваше превосходительство, либо для святых, либо для великих грешников. Высокий пост, занимаемый вашим превосходительством, не требует святости, и вместе с тем он выше заурядных человеческих слабостей, которые суть источник греховности. Ни один человек не может собственной персоной убить сразу сорок два человека. Власть, ваше превосходительство, это нечто подобное наводнению либо землетрясению. Впрочем, ваше превосходительство знает это лучше меня…
Г у б е р н а т о р (со скучающим видом). Словом, ты не советуешь идти в монастырь. Не беда. У меня и так не было подобных намерений. Достаточно, если ты отслужишь по мне панихиду. Отслужишь, преподобный отец?
О т е ц А н а с т а з и (растерянно). После долгих и долгих лет жизни, ваше превосходительство. Еще не отлиты свечи для этого обряда.
Г у б е р н а т о р. Обойдется без свечей, преподобный отец. Впрочем, моя жена все равно позаботится, чтобы их было побольше… Боюсь также загадывать, о чем будет думать тогда моя дочь. Пожалуй, нет такого преступника, над которым бы не поплакал хотя бы один человек. Обычно это делают матери. Но моей уже давно нет на свете… Я думал, что, может быть, ты, преподобный отец… (Разражается смехом.) Нет-нет! Я вовсе так не думал. Мы слишком давно знаем друг друга, не правда ли?
О т е ц А н а с т а з и (уязвленный, встает). Разрешите проститься, ваше превосходительство. И пожелать вам спокойствия душевного. Мы, слуги божьи, облечены правом оделять им равно как малых, так и великих мира сего. Я был бы рад, если бы и ваше превосходительство восприняли так мой визит. (С явной издевкой.) Пойду теперь возмещать духовный ущерб, причиненный нашему городу чем-то вроде наводнения или землетрясения.
Г у б е р н а т о р. Этого я не могу тебе запретить, преподобный отец. Я провожу тебя. Пойду прогуляюсь по саду. Мне надо поговорить с нашим сторожем, человеком простым и искренним. Не сердись, отче, но в некоторых случаях я привык считаться более с его мнением, чем с чьим-либо иным.
Сад. Часть ограды в форме длинных пик. С т о р о ж Л у к а сидит на цоколе ограды, исправляет скворечник. При виде приближающегося Губернатора встает, вытягивается по-военному.
Ну как, Лука, все с чем-то возишься?
Л у к а. Домик исправляю, ваше превосходительство. Для птиц.
Г у б е р н а т о р. С людьми еще разговариваешь? Или только с птицами?
Л у к а. Разговариваю, ваше превосходительство.
Г у б е р н а т о р (присаживается на цоколь ограды, расстегивает верхние пуговицы мундира). Стало быть, разговариваешь. (Рассматривает стоящего Луку; после паузы.) Ну и что же они говорят, люди-то?
Л у к а. Всякое, ваше превосходительство. Трудно запомнить.
Г у б е р н а т о р. Обо мне — говорят?
Лука молчит.
Тебе столько же лет, сколько и мне, и ты был моим солдатом. Так повторяй смело, что говорят.
Л у к а. Ничего хорошего, ваше превосходительство. К чему повторять?
Г у б е р н а т о р. Говорят, что меня убьют. Может, слыхал? (Тише.) За этих рабочих, знаешь?
Л у к а. Слыхал, ваше превосходительство. Все так говорят.
Г у б е р н а т о р. Вот видишь, приходится тянуть тебя за язык. (Пауза.) Ну, так как же по-твоему, старина, действительно убьют?
Лука молчит.
Говори, не стесняйся. Ты был моим солдатом…
Л у к а. Кто их знает? Должно быть, убьют, ваше превосходительство.
Г у б е р н а т о р (помолчав). Когда и как — не говорят?
Л у к а. Не слыхал, ваше превосходительство.
Г у б е р н а т о р. Это верно, тебе не скажут.
Л у к а. Этого никто не знает, ваше превосходительство. Когда и как — неизвестно.
Г у б е р н а т о р. Ошибаешься. Наверняка есть такие, что знают. (Пауза.) И как же ты думаешь, Лука, правильно это, что убьют?
Л у к а. Увольте, ваше превосходительство…
Г у б е р н а т о р. Смелей, не стесняйся.
Л у к а. Конечно, правильно, если все говорят. С народом, ваше превосходительство, шутки плохи.
Г у б е р н а т о р (после долгой паузы). Я только для того и пришел, чтобы спросить тебя об этом. Тебе столько же лет, сколько и мне, и ты был моим солдатом. А я всегда верил моим солдатам.
Л у к а. Это правда, ваше превосходительство, ведь и мы вам верили.
Г у б е р н а т о р. Можешь мне верить и теперь, Лука, — я не собираюсь бежать от тех, кто меня убьет. Это наверняка будут отважные люди. Впрочем, если бы и хотел сбежать, нет такого места на земле. Найдут меня всюду. Словом, плохи мои дела, старина. (Пауза.) Но потом меня немного пожалеют, верно?
Лука долго вертит в руках скворечник, молчит.
Подумают: зря махнул тогда платком. А я, видишь ли, был обязан. Обязан. Верчу это так и сяк, как ты свой скворечник, и, куда ни поверну, на одно выходит: был обязан. (Пауза.) Ты был солдатом, — значит, понимаешь.
Л у к а. Был, ваше превосходительство… Только это не одно и то же… (Строго.) Я никогда не стрелял в безоружных…
Г у б е р н а т о р (обескураженно). Никогда… в безоружных… (Достает платок, вытирает лоб.) Жарко сегодня, Лука.
Л у к а. Не так чтобы очень, ваше превосходительство.
Г у б е р н а т о р (держит платок в руке, рассматривает его, потом прячет в карман; пауза). Скажи, старина, ты любишь жизнь?
Л у к а. Каждому, ваше превосходительство, жизнь мила.
Г у б е р н а т о р. Гм, хорошо сказано… мила. Не так легко сказать своей жизни: хватит, ты уже не моя, в один прекрасный день придут и отнимут… Или сказать своим глазам: дорогие мои, свет у вас отнимут… (Пауза.) Знаешь, Лука, этой ночью я не мог уснуть, все вспоминал свое детство, и вдруг понял, как безгранично люблю ее, мою жизнь… Но это, знаешь ли, я говорю только тебе… (Пауза.) А может, все-таки раздумают и не отнимут?
Л у к а. Могут взять, — значит, могут и оставить. От них зависит, ваше превосходительство.
Г у б е р н а т о р. Вот именно, от них… (Встает.) Ну что ж, будь здоров, Лука. Внуки у тебя есть?
Л у к а. Двое, ваше превосходительство. Мальчика зовут как и ваше превосходительство. Восемь годков ему.
Г у б е р н а т о р. Когда он немного подрастет, расскажешь ему обо мне. Ты знаешь что.
Л у к а. Знаю, ваше превосходительство, и расскажу. А тут еще, чуть не забыл, письмо… (Ищет по карманам.) Нашел в траве. (Достает конверт, подает.) Должно быть, кто-то подбросил сквозь решетку.
Г у б е р н а т о р (берет письмо). Мне? (Разглядывает.) И сквозь решетку, говоришь? Вероятно, не было даже на почтовую марку… Видишь, какие люди пишут теперь мне письма… (Прячет письмо в карман, выпрямляется, уходит.)
Кабинет. Г у б е р н а т о р сидит в кресле, держит письмо, найденное Лукой.
Р а с с к а з ч и к (стоя за его спиной, читает). «… Я пишу вам потому, что этой ночью мне приснились ваши похороны. Меня удивило, что вас хоронят не в черном гробу, как пожилых людей, а в совершенно белом, как молодых девушек. Полицейские несли этот гроб не на плечах, а на головах, а за гробом шли тоже одни полицейские. Ворота и окна, мимо которых двигалось погребальное шествие, были пусты и закрыты. Это было такое поразительное зрелище, что я проснулась и тотчас же решила написать вам письмо, хотя, быть может, это и оскорбляет память тех бедных людей, которых вы велели убить. Все же я подумала о том, что вы совсем одиноки теперь, а может, даже и всегда были одиноки, — ведь люди, которые вас окружают, наверняка черствые эгоисты и думают только о себе. А когда я еще подумала, что вам наверняка это тоже известно, мне сделалось так горько, словно я знакома с вами лично. На самом деле я видела вас лишь однажды, когда вы проезжали в открытом автомобиле мимо нашей гимназии. Собственно, я только хочу сказать, что мне вас немного жалко. Я стыжусь этого, но это так… Мне жаль людей, которые совсем одиноки. Пожалуйста, сожгите это письмо, которое я не решаюсь и подписать, ведь я всего лишь маленькая, глупая гимназистка».
Губернатор зажигает свечу на столике, подносит письмо к пламени; молча смотрит на горящую бумагу.
Разумеется, он не мог не удовлетворить просьбу маленькой незнакомки, ибо из всех анонимок, которые теперь получал, эта — о диво! — затронула его особенно сильно. Она возбудила чувство, которого губернатор, человек крепкий и суровый, доселе не изведал. Она возбудила неизъяснимую тоску о той жизни, которая бы могла быть… Маленькая незнакомка не написала этого прямо, но как будто имела в виду нечто такое, что для него было уже слишком поздно. Пожилой господин устыдился при мысли, что чувство позднего сожаления так и останется с ним до конца и все смогут теперь понять это по его лицу. К счастью, ему вспомнилось и нечто такое, что позабавило его: полицейские, которые тащат его белый гроб не на плечах, а на головах. В этой абсурдной картине было что-то от шествия кондитеров, несущих кому-то на день рождения свои изысканные, обсыпанные сладкой пудрой изделия. Чего только не взбредет на ум маленькой, напуганной гимназистке!
Назавтра, в полдень, в губернаторский дворец пожаловали немногочисленные, но избранные гости. Это Анна Мария устроила мужу сюрприз: ничто так не отвлекает истомленный ум, как гомон салона, заполненного людьми столь же хорошо знакомыми, как мелодия песенки, которую насвистываешь по привычке. Ступим и мы, непрошеные, на сверкающий губернаторский паркет.
Просторная гостиная, по бокам двери открыты в соседние комнаты; гости стоят группами, сидят за столиками либо снуют между ними; среди них — Р а с с к а з ч и к. Одну из групп составляют Г у б е р н а т о р, С у с а н н а и н е с к о л ь к о г о с т е й, пожилых и молодых, штатских и военных. За одним из столиков А н н а М а р и я, о т е ц А н а с т а з и и н е с к о л ь к о д а м, преимущественно пожилых; среди гостей находится и П р е ф е к т полиции, который, наблюдает за всем и всеми. С л у г и разносят напитки и сласти.
С у с а н н а. О да! Так вот, господа, на мой следующий день рождения я приглашаю вас в столицу. Папа уже только делает вид, что упрямится.
П р о к у р о р. Однако прошу учесть, что и у нас имеется на сей счет свое мнение. Мы не отпустим его превосходительство.
П е р в ы й г о с п о д и н. Его превосходительство столько делает для нашего города…
А н н а М а р и я (тихо). Согласитесь, господа, что он уже достаточно сделал для этого ужасного города.
П е р в а я д а м а. Увы, дорогая Анна Мария, не все способны это оценить.
О т е ц А н а с т а з и. К счастью, милостивая государыня, у каждого из нас есть самый надежный счет — в небесном банке. Там записывают все, до последнего гроша.
С у с а н н а. Я два года уговариваю папу, чтобы он добивался поста в столице. Теперь уж он не станет упрямиться. А если бы послушал меня год или два назад…
Г у б е р н а т о р. Так что же, дитя мое, так что?
С у с а н н а (раздраженно). Ах, это не важно. Быть может, я говорю глупости. Но по крайней мере не делаю их.
А н н а М а р и я (тихо). Быть может, он сделал глупость, не приняв предварительно этой делегации. Но ведь… Как по-вашему, преподобный отец, не преувеличивает ли он сейчас немного? Как вы полагаете, господа?
О т е ц А н а с т а з и. Я беседовал вчера с его превосходительством. Признаюсь, не все сказанное им понравилось мне…
А н н а М а р и я. С ним теперь следует обращаться как с человеком слегка недомогающим, которому чудится, что недуг его неизлечим…
Г у б е р н а т о р. Ты не ответила, Сусанна, на мой вопрос. Позволь мне это сделать за тебя. Если бы год или два тому назад я поддался твоим уговорам, то никогда бы, никогда не узнал… Гм, о чем бы я не узнал? Ага, я не узнал бы, например, какие сны бывают порой у здешних гимназисток.
В т о р о й г о с п о д и н. Вот это да! Его превосходительство сегодня в великолепном настроении!
Г у б е р н а т о р. Что, господа? Наверняка вы представляете себе, что здешним гимназисткам снятся, например, шелковистые усики моего адъютанта? Где же он? (Оглядывается по сторонам.) Ну-ка, подойдите к нам, поручик!
А д ъ ю т а н т (подбегает). Слушаюсь, ваше превосходительство.
Гости со всех сторон внимательно смотрят на Губернатора.
Г у б е р н а т о р. Итак, лейтенант, признайтесь, какого вы мнения о здешних гимназистках.
А д ъ ю т а н т. Если быть откровенным, ваше превосходительство, то это наивные созданьица.
Г у б е р н а т о р. Вы так полагаете? Но ведь попадаются некоторые…
А д ъ ю т а н т. Ваше превосходительство, вы имеете в виду их более скрытые достоинства?
Г у б е р н а т о р (серьезно). Я имею в виду их сны, поручик.
А н н а М а р и я (шепотом). Что он говорит? Не понимаю, к чему он клонит?
А д ъ ю т а н т (растерянно). Относительно снов — не могу знать, ваше превосходительство. Эти малютки не откровенничают…
Г у б е р н а т о р. Не откровенничают? С вами? Что ж, в таком случае вам придется подождать, пока вы не достигнете моего возраста.
Гости разражаются подобострастным смехом.
А д ъ ю т а н т (огорченный). Я подожду, ваше превосходительство. (Щелкнув каблуками, отходит.)
А н н а М а р и я. Гимназистки? С чего это ему взбрело в голову?
П е р в а я д а м а. Хороший признак, дорогая Анна Мария. Хороший признак.
С у с а н н а. Ты мне нравишься, папа. Куда больше, чем твой адъютант.
Г у б е р н а т о р. Это не так трудно. Мы все тут нравимся друг другу. Не правда ли, господа? Чуточку больше, чуточку меньше, соответственно ступеням иерархической лестницы.
П р о к у р о р. Совершенно справедливо, ваше превосходительство. Когда я начинал служить, меня не радовало ни одно зеркало. Только теперь мне нравятся покои, полные зеркал. Вот такие, как эти, ваше превосходительство.
А н н а М а р и я. Мы никогда не знаем доподлинно своих мужей. Но, может, это и к лучшему?
О т е ц А н а с т а з и. Достаточно знать их достоинства, милостивая государыня. Глаза жены должны быть для супруга тем, чем зеркало для красивой дамы.
В т о р а я д а м а. Великолепно сказано, преподобный отец.
С у с а н н а. К сожалению, я не знала моего папу, когда он начинал служить. Но наверняка он уже тогда нравился и себе и окружающим.
П р о к у р о р. О, его превосходительство — это совершенно особая статья. Такие люди, как его превосходительство, так сказать, уже рождаются с эполетами на плечах.
Г у б е р н а т о р. Это не совсем верно, мой дорогой. Эполеты вместе с усами выросли у меня только в колыбели.
В т о р о й г о с п о д и н. Эполеты с усами! Вот это да! Его превосходительство сегодня в отменном настроении!
Губернатор и окружающие его гости несколько отступают в глубину.
П р е ф е к т (беря под руку третьего господина, ведет его на авансцену). Вы не знаете, что это за человек беседует там с председателем суда? (Показывает взглядом на Рассказчика.)
Т р е т и й г о с п о д и н. Вон тот? Нет, не знаю. (Тише.) Как по-вашему, тело будет набальзамировано?
П р е ф е к т (рассеянно). Какое тело? Чье?
Т р е т и й г о с п о д и н. Ну, разумеется, его превосходительства, губернатора.
П р е ф е к т (испуганно). Вы спятили? Ведь он жив. Вот смеется… видите, пьет вино…
Т р е т и й г о с п о д и н. Охо-хо! Все мы пьем вино. Но никогда не знаем, какая рюмка окажется нашей последней. Признаюсь вам, именно поэтому я уже год как бросил пить.
П р е ф е к т (мрачно). Поздравляю… Но… извините, мне необходимо выяснить, кто этот человек. Ага, он как раз отошел от председателя суда… (Отходит в глубь сцены.)
А н н а М а р и я. Вот сейчас, господа, когда нас окружают люди доброжелательные, свои и близкие, мне кажется, что все идет по-прежнему. Но когда мы с Сусанной остаемся с ним одни в этом огромном доме…
Р а с с к а з ч и к (проходя за спиной Анны Марии, вполголоса). Как с покойником…
А н н а М а р и я (машинально повторяет). Как с покойником… (Вздрагивает.) О, извините, я ничего такого не сказала…
О т е ц А н а с т а з и. А все-таки в этом что-то есть, милостивая государыня. У меня лично такое ощущение, будто на его превосходительство пала тень мира иного. Нечто такое, что заставляет размышлять о вечности, непостижимой, как воля божья…
А н н а М а р и я. Да, это верно, он внушает теперь страх… даже когда ходит по дому в халате, в нем чувствуется нечто такое, что заставляет думать о вечности.
Р а с с к а з ч и к (на авансцене). Итак, они боятся. Это ясно, все они теперь его немного побаиваются. Однако это страх с оттенком жестокого любопытства. Их натренированные, вечно готовые расплыться в улыбке физиономии отмечены теперь печатью подспудной жестокости. Им хотелось бы услыхать крик боли, ибо ничто так не воодушевляет этих слабых людей, как страдания сильного, крепкого человека. Но губернатор прекрасно знает об этом. И следит за тем, чтобы не доставить им подобного удовольствия. (Глядя в глубину сцены.) Но вот и сюрприз! Молодой человек в мундире ротмистра, который только что вошел в гостиную, — это сын губернатора. Он прибыл из столицы, где служит в одном из привилегированных кавалерийских полков. Обратите внимание на то, как он здоровается с отцом: словно не отца обнимает, а саму государственную необходимость, воплощенную в этом бодром пожилом господине…
М а н у э л ь. Браво, отец! Прежде мне казалось, что я тебя только люблю…
Г у б е р н а т о р. А теперь что — восхищаешься, гордишься мною, не так ли?
М а н у э л ь. Да все мы! Все! Правда, мама? (Здоровается с Анной Марией.) В столице теперь говорят о папе как о святом Георгии.
О т е ц А н а с т а з и. У нас, людей простых, не возникают столь великолепные сравнения. Нет, молодой человек, достаточно видеть его превосходительство таким, каков он бывает с нами в повседневности: строгим, но справедливым отцом.
Гул одобрения.
Г у б е р н а т о р (словно отмахиваясь от мух). О чем еще говорят в столице, Мануэль? Надеюсь — равно как и все мы здесь, — что там не полагаются только на вооруженных святых?
М а н у э л ь. В столице ценят все, что обеспечивает спокойствие и порядок в стране.
Г у б е р н а т о р. Спокойствие и порядок? Нет ничего проще, мой мальчик. (Берет Мануэля под руку, ведет на авансцену, понизив голос.) Я кое-что покажу тебе… Вдруг ты когда-нибудь станешь губернатором… (Незаметно достает платок.) Достаточно сделать вот так… (Взмахивает платком.)
Гости из глубины в растерянности наблюдают за ним.
М а н у э л ь. Но это же старомодно, отец! Мы со временем придумаем что-нибудь поновее.
Г у б е р н а т о р. Боюсь, что получится еще хуже: мир в руках глупцов, идущих в ногу с прогрессом. Я не хотел бы дожить до того времени, когда ты станешь губернатором.
А н н а М а р и я (подходит встревоженная). Как хорошо, что ты приехал, Мануэль. Нам теперь недостает таких людей, как ты. Всем нам, не правда ли, господа?
С у с а н н а (Мануэлю). Предупреждаю, не зазнавайся чересчур.
М а н у э л ь. Ты меня знаешь, я готов на все. (Берет рюмку.) Надеюсь, господа, город уже вернулся к нормальной жизни?
Гости со всех сторон услужливо поддакивают. Губернатор украдкой отходит в глубь сцены.
В т о р о й г о с п о д и н. Откровенно говоря, господин ротмистр, нормальная жизнь не совсем то, что нам так уж нравится. Ах, если бы удавалось сочетать вещи страшные и необычные с порядком на улицах!
П е р в а я д а м а. Хотя бы бой быков. Ах, коррида! Ведь можно было бы ввести ее и у нас.
О т е ц А н а с т а з и. Лично я был бы вынужден протестовать.
М а н у э л ь. Отчего же, преподобный отец?
О т е ц А н а с т а з и. Во имя смягчения христианских нравов, молодой человек.
М а н у э л ь. Но ведь дамы требуют…
Т р е т ь я д а м а. Однажды, господа, путешествуя по Мексике, я познакомилась с тореадором. Он уверял меня, что его шпага не знает промаха, хоть и был набожен, как капуцин.
П е р в а я д а м а. Может, именно поэтому?
В т о р а я д а м а. Это плохая тема для разговора, господа…
С у с а н н а. Что, тореадор или капуцин?
В т о р о й г о с п о д и н. Господин ротмистр наверняка привез какие-нибудь столичные сплетни?
М а н у э л ь. Я готов распаковать этот багаж немедленно. Политические или для дам?
Оживленная толпа обступает Мануэля. Третий господин с четвертым господином выступают вперед.
Ч е т в е р т ы й г о с п о д и н. Слыхали, как будто уже назначен новый?
Т р е т и й г о с п о д и н. Кто — новый?
Ч е т в е р т ы й г о с п о д и н. Как — кто? Новый губернатор.
Т р е т и й г о с п о д и н. А с нашим что?
Ч е т в е р т ы й г о с п о д и н. Как, вы не знаете? Отправляют послом в Мексику.
Т р е т и й г о с п о д и н. Мексика, гм, любопытная страна. Но вы, вероятно, что-то перепутали. Речь была о корриде.
Ч е т в е р т ы й г о с п о д и н. Это только так говорится — мол, «бой быков», а интеллигентный человек моментально смекает, что имеется в виду новое, важное назначение.
П р е ф е к т (подходит к Рассказчику, который стоит в стороне). Вечер удался на славу, не правда ли?
Р а с с к а з ч и к. Как всегда в губернаторском доме.
П р е ф е к т. Вот именно. Даже попадая сюда впервые, человек чувствует себя так, словно бывает тут каждую неделю, не правда ли?
Р а с с к а з ч и к. Впервые? Мне казалось, что я уже встречал вас здесь.
П р е ф е к т. Вы — меня? Это странно, ибо до сих пор я как-то не имел счастья, хоть бывал тут десятки раз.
Р а с с к а з ч и к. Я человек незаметный, в глаза не бросаюсь, в обществе, скорее, немногословен. Просто наблюдаю и слушаю…
П р е ф е к т. Весьма ценю такие склонности, но не у всех.
Р а с с к а з ч и к. Не опасайтесь, я вам не перейду дорогу.
П р е ф е к т. Увы, моя профессия не располагает к спокойствию. Те, кому мы обязаны его обеспечить, отнюдь не облегчают нашей задачи.
Р а с с к а з ч и к. Вы имеете в виду его превосходительство?
П р е ф е к т. Посудите сами, как обеспечить безопасность человеку, который носит свою смерть вот тут, в голове? Я говорил с ним сегодня утром. Да, она в его собственной голове. Нет, эта задача не для полиции. Он сам об этом знает, запрещает приставлять к нему наших агентов. Разумеется, я говорю это только вам…
Р а с с к а з ч и к. Благодарю за доверие.
П р е ф е к т. Это не имеет ничего общего с доверием. Просто я предпочитаю сказать это лучше вам, чем кому-либо из присутствующих в этой гостиной. Я слишком хорошо их знаю. Они верят всерьез во всемогущество полиции. А вы по крайней мере не похожи на такого…
Р а с с к а з ч и к. Говорить со мной — все равно что в колодец. Вы увидите только собственное лицо и услышите только собственный голос.
П р е ф е к т. Благодарю. Время от времени это бывает человеку необходимо. (Внезапно захихикав.) Ну и хитрец же вы! Подозреваю, что вас прислали из столицы, Например, из министерства внутренних дел, а? Признайтесь-ка старому специалисту, а?
Р а с с к а з ч и к. Вы правы. Я именно из министерства весьма внутренних дел.
А д ъ ю т а н т (подходит к Префекту, несколько растерянный). Господин префект, на одну минутку… (Рассказчику.) Извините… (Отводит Префекта в сторону.) Не знаете ли, где может быть его превосходительство?
П р е ф е к т. Как это — где? У себя, принимает гостей. Вас, меня.
А д ъ ю т а н т. Казалось бы, так. А тем не менее его нет ни в той, ни в этой гостиной.
П р е ф е к т. Как это — нет?
А д ъ ю т а н т. Уже по крайней мере минут пять…
П р е ф е к т. Ах, господин поручик, даже губернаторы иногда бывают вынуждены исчезать на пять минут.
А д ъ ю т а н т (озабоченно). Это верно. Вообще-то я не спускаю глаз с его превосходительства, но… вы понимаете, несколько минут внимание мое было поглощено некоей очаровательной молодой особой, и вдруг… вдруг у меня мелькнула мысль, что за это время что-то произошло с его превосходительством…
П р е ф е к т. Обыкновенная навязчивая идея. Солдат, уснувший на посту, всегда просыпается с мыслью, что его разоружили. Просто вы слишком долго смотрели в глаза очаровательной молодой особе.
А д ъ ю т а н т. О да, в глаза цвета бездны!
Взрыв смеха в толпе, окружающей Мануэля.
М а н у э л ь. О, нет-нет, господа! Что касается маленьких удовольствий больших людей, то я не чувствую себя вправе высказываться по этому поводу. Мне знакомы, скорее, большие удовольствия людей поменьше.
С у с а н н а. Лучше спросим об этом папу.
П е р в а я д а м а. Правильно! Спросим его превосходительство!
Все оглядываются по сторонам, начинаются поиски.
П е р в ы й г о с п о д и н. Да его же превосходительства нет!
Перешептывания, всеобщее замешательство.
В т о р о й г о с п о д и н. Господа, что же, собственно, случилось с его превосходительством?
Т р е т и й г о с п о д и н. Нету! Вот это да! Вдруг нету его превосходительства!
А н н а М а р и я. Как это — нету? Только что был.
Всеобщий переполох, ч а с т ь г о с т е й убегает в соседнюю гостиную.
М а н у э л ь. Он, наверно, в кабинете.
П р е ф е к т (выбегает из кабинета). Нету! В кабинете никого нет!
А н н а М а р и я. Боже мой, ничего не понимаю. (Входящему слуге.) Михал, что случилось с его превосходительством?
Пивная на окраине. За столиками здешние о б и т а т е л и, то и дело кто-то входит, выходит. На непрерывно отворяющейся двери бренчит колокольчик. Р а с с к а з ч и к пьет пиво у стойки.
За одним из столиков.
П е р в ы й п о с е т и т е л ь. Могу побиться об заклад, что он за это сорвал кругленькую сумму с акционеров.
В т о р о й п о с е т и т е л ь. Проиграешь. Предприниматели не так глупы, чтобы выбрасывать деньги на то, что уже раз куплено. Скажи, приятель, разве ты платишь жене за то, чтобы переспать с нею? То-то же! Вот и они так же — как уж подкупили власти, так те у них в кармане и по праздникам и в будни.
П е р в ы й п о с е т и т е л ь. Власть властью, а куш сорвать каждый хочет.
В т о р о й п о с е т и т е л ь. Это уж как водится. Любить — любят. Ну-ка, закажи еще две кружечки.
Т р е т и й п о с е т и т е л ь. Бомбой убьют, дружище. В клочки его разнесет. Провалиться мне на этом месте, вдребезги!
Ч е т в е р т ы й п о с е т и т е л ь. Но когда, скажи, когда?
Т р е т и й п о с е т и т е л ь. Говорят, что на тринадцатый день.
П я т ы й п о с е т и т е л ь. Почему на тринадцатый? Это предрассудки — тринадцатый день. Просто убьют утром.
Ч е т в е р т ы й п о с е т и т е л ь. Но в какой день, дружище?
Ш е с т о й п о с е т и т е л ь (невозмутимо). Что ж поделаешь, никакая работа не унизительна, сударь. Унижает лишь вознаграждение, ибо платят гроши. Именно поэтому я не прочь порой хотя бы пофилософствовать. Совершенно бескорыстно, уверяю вас!
За другим столиком.
С е д ь м о й п о с е т и т е л ь (слегка навеселе). Я, брат, жену схоронил, мать семейства. А ведь говорил, не ходи, не твое, не бабье дело, стрелять могут… Куда там! Пусть, говорит, попробуют, уж я им подол задеру… Чертовски была боевая! Самому не раз по шее доставалось. Эх, брат! Пусть бы уж и по шее, чувствовал бы по крайней мере, что живешь на свете и баба у тебя что надо. А теперь что? Один остался с тремя сиротками… И вдобавок хоронили не по-человечески, а как собаку, ночью!
В о с ь м о й п о с е т и т е л ь. Ночью, что верно, то верно, но по христианскому обряду, со святой водой!
С е д ь м о й п о с е т и т е л ь (повышая голос). Им, брат, все едино: пострелять или святой водой покропить. Проклятый мир!
В о с ь м о й п о с е т и т е л ь (успокоительно). Тсс…
С е д ь м о й п о с е т и т е л ь. Чего ты шикаешь? Винтовки или кропила — плевал я на то и другое! (Вскакивает, кричит.) Слышите, братья? Плевал я на все винтовки и кропила! (Истерически.) А губернатора на фонарь!
Сидящие за столиками поддакивают, возгласы, смех.
Х о з я и н. Позвольте! В моем заведении я запрещаю подстрекательские выкрики! На улице — пожалуйста, но только не здесь!
Гомон за столиками нарастает.
П е р в ы й п о с е т и т е л ь. Заведение твое, а право наше! Прикуси язык, старый козел! Наши денежки — наше право!
С е д ь м о й п о с е т и т е л ь (со слезами в голосе). Право? Дорогие мои! Какое право? За что нас убивают?
В т о р о й п о с е т и т е л ь. А тебе невдомек? Чтобы давки не было на свете.
С е д ь м о й п о с е т и т е л ь. Один любит закусить, а другой выпить, но все любят жизнь. Моя покойница тоже любила, ой как любила! (Рыдает.)
Ш е с т о й п о с е т и т е л ь (подходит). Говори толком, не распускай нюни.
С е д ь м о й п о с е т и т е л ь. Я и говорю! (Кричит.) Почему нам не дают жить? Самим хочется по три жизни прожить, да еще каждую с новой бабой, а у меня всего одна была, и ту убили.
В т о р о й п о с е т и т е л ь. Не было бы ни одной, не знал бы ты, растяпа, никаких бед.
Ш е с т о й п о с е т и т е л ь. Тише, пусть говорит!
В о с ь м о й п о с е т и т е л ь. Глупый, вот и говорит. Полно шпиков.
С е д ь м о й п о с е т и т е л ь. Вот именно! Шпикам платят, а нашим женам — пуля в живот! В материнское чрево, братцы!
Т р е т и й п о с е т и т е л ь. Не беспокойся. Теперь его превосходительству оплатят. В клочья его разнесет.
Громкий одобрительный гомон.
Х о з я и н (мечется). Уймитесь, честью прошу — уймитесь, иначе закрою заведение!
Ш е с т о й п о с е т и т е л ь (резко его отталкивает). Сам закройся! А ты, вдовец, утри сопли! Говори как народ говорит. Может, думаешь, его превосходительство человек деликатный, мухи не обидит? (Кричит.) Нет, граждане, народ — это не мухи! С народом, граждане, шутки плохи!
Одобрительный гомон.
Х о з я и н. Довольно, господа! Довольно!
В т о р о й п о с е т и т е л ь. Эх ты! Не трясись, а то штаны свалятся!
Х о з я и н. Не разрешаю! Митинга в заведении устраивать не разрешаю.
Ш е с т о й п о с е т и т е л ь. Не разрешает! Слыхали, граждане? Не разрешает народу высказаться! А мы будем, погань ты эдакая. Пусть сам губернатор услышит!
Д е в я т ы й п о с е т и т е л ь (пробравшись сквозь толпу, становится позади шестого посетителя, отчетливо). Не услышит. Скорее ты в свою книжечку запишешь. Люди, это провокатор! Убирайся отсюда!
Гомон, разноголосые выкрики.
Ш е с т о й п о с е т и т е л ь (нагло усмехаясь). Смотрите-ка, смотрите! Нашелся один защитник. Слушать не может! Заступник его превосходительства.
Т р е т и й п о с е т и т е л ь (размахивая кулаками, девятому). Говори, сколько тебе платят, холуй?
Д е в я т ы й п о с е т и т е л ь (спокойно, показывая на шестого). Его спроси.
В т о р о й п о с е т и т е л ь. Не выкручивайся! Говори, кто ты?
Ш е с т о й п о с е т и т е л ь. И так видно, что он за начальство! Вы свое: отплатится, мол, губернатору! В клочья его разнесет! А он против, в обиду не дает!
Т р е т и й п о с е т и т е л ь. Разнесет! В воскресенье утром. Вот увидите!
Ш е с т о й п о с е т и т е л ь. Слыхал? Народ говорит! Народ — не муха! Народу — лучше известно!
Д е в я т ы й п о с е т и т е л ь. Ты своим поганым языком народа не пачкай. А его превосходительство не так уж много значит, товарищи!
Ропот, возгласы протеста.
Говорю вам, не в его превосходительстве дело!
С е д ь м о й п о с е т и т е л ь (истерически). Речь идет о справедливости, братья! Кровь за кровь!
Д е в я т ы й п о с е т и т е л ь (спокойно). Кровь за кровь можно проливать без конца. Но что из того, товарищи? Мир надо изменить! Взять власть в свои руки! И приглядывать, чтобы она никогда не отрывалась от народа! Вот что надо делать! А не слушать таких, как этот!
П е р в ы й п о с е т и т е л ь. Говори, кого слушать! Ясно говори!
Д е в я т ы й п о с е т и т е л ь. Яснее некуда. Сам посуди. Тот ли будет губернатор или иной — от этого ничего не изменится. Мир надо изменить!
С е д ь м о й п о с е т и т е л ь (остолбенело). Я, я должен его изменять? Вдовец с сиротами на руках?
Т р е т и й (девятому). Значит, ты против нас, а не против его превосходительства? Люди, за шиворот его и в канаву.
Ш е с т о й п о с е т и т е л ь. Только сперва личико запомним! И пусть улепетывает, а то руки чешутся!
Бросается с кулаками на девятого. Девятый резко отталкивает его. Толпа вокруг них расступается, шестой и девятый стоят, меряя друг друга ненавидящими взглядами. Минута напряженной тишины. Пронзительно звенит колокольчик на распахнувшейся двери, все оборачиваются.
Г у б е р н а т о р, стоя в дверях, долго всматривается в окаменевшие лица посетителей, затем неторопливо направляется к стойке. Все словно завороженные провожают его взглядом, расступаются. Хозяин изгибается в поклонах.
Г у б е р н а т о р (у стойки). Пива, пожалуйста.
Х о з я и н. К услугам вашего превосходительства. (Принимается наливать пиво.)
Длинная пауза, немного погодя п о с е т и т е л и один за другим, словно охваченные внезапной паникой, начинают украдкой покидать пивную, сначала медленно и робко, потом почти бегом; остается только шестой, который, вытянувшись, застыл несколько позади Губернатора. Девятый возвращается к своему столику у стены, садится спиной к стойке и пьет пиво. Рассказчик наблюдает со стороны.
Г у б е р н а т о р (неторопливо оборачивается, смотрит с едва заметной улыбкой вслед уходящим, потом замечает шестого). А у тебя что, ноги отнялись?
Ш е с т о й п о с е т и т е л ь. Ожидаю приказаний, ваше превосходительство.
Г у б е р н а т о р. Не будет.
Ш е с т о й п о с е т и т е л ь. Слушаюсь, подожду на улице, ваше превосходительство. (Подходит к Губернатору, понизив голос и показывая глазами на девятого.) А вот этот — наиболее опасен! Словно бы и защищал ваше превосходительство, но…
Губернатор молча смотрит на девятого.
Все остальные — трусы, ваше превосходительство. А этот знает, что нужно… Такие знают… Все хотят ниспровергнуть, решительно все! Нашу власть!
Г у б е р н а т о р (презрительно). Убирайся.
Ш е с т о й п о с е т и т е л ь. Слушаюсь, ваше превосходительство. Я подожду на улице. (Уходит.)
Х о з я и н (подавая пиво). К услугам вашего превосходительства.
Г у б е р н а т о р. Что ж, вы лишились из-за меня гостей?
Х о з я и н. Это глупцы, ваше превосходительство. Они неспособны оценить ту честь, которой удостоилось наше скромное заведение.
Г у б е р н а т о р. Они не так уж глупы, ибо, воспользовавшись случаем, не расплатились с вами за угощение.
Х о з я и н. Ничего страшного, ваше превосходительство. Это завсегдатаи, взыщу завтра.
Д е с я т ы й входит с улицы, замечает Губернатора, останавливается, изумленный, поворачивает назад и поспешно ретируется. Губернатор смотрит ему вслед, иронически улыбаясь, затем берет стакан и не спеша потягивает пиво, не сводя глаз со спины девятого.
З а н а в е с.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Р а с с к а з ч и к. Сегодня с утра все, разумеется, судачат о вчерашней вечерней прогулке губернатора по городу. Тех, кто его видел, расспрашивают так подробно, словно речь идет о появлении на улицах какого-то диковинного зверя: как выглядел и какой шел походкой, действительно ли взгляд его полон жестокости, правда ли, что кто-то крикнул ему вслед: «Убийца», а один старичок даже преклонил колени посреди тротуара и принялся вслух молиться за умерших. Кое-кто утверждает, что, вопреки ожиданию, лицо губернатора было исполнено не суровости, а, скорее, чего-то вроде озабоченности в сочетании с болезненным, напряженным любопытством. Какие-то полицейские следовали за ним на приличном расстоянии, но якобы говорили между собой: что ж, все равно не убережем, мы не ангелы-хранители с неба… Действительно, они не смахивали на ангелов.
Сам он проснулся сегодня утром — впервые за четыре дня — с ощущением хорошо отдохнувшего человека. Сразу же вспомнил вчерашние события и даже громко рассмеялся, представив себе мины своих гостей, обнаруживших его внезапное исчезновение. Но разве он теперь не на особых правах человека, прощающегося с миром? Разве не обязан еще поискать тех, которые его осудили, взглянуть им в глаза, чтобы дознаться, во имя чего сделали это, чем обосновали свое внутреннее право на это? Ему казалось, что он сможет найти их в грязных недрах пивной на окраине. Но сидевшие там люди попросту сбежали. Он думал о них с жалостью и сочувствием. Но тот, единственный, который осмелился остаться? Губернатор сожалел, что не смог увидеть его лица. Теперь, проснувшись, он был склонен думать, что разминулся с чем-то единственным, что его еще хоть немного занимало… Позавтракал один в пустой столовой, поскольку жена, с которой обычно встречался за утренним столом, отказалась сегодня от завтрака, сославшись на мигрень. Потом просматривал почту, скучающим взглядом скользнул по нескольким новым анонимкам. Собирался поработать, но великолепная солнечная погода не располагала к сидению за столом. Он решил сначала погулять полчаса по городскому парку, куда не заглядывал уже много лет.
Уголок городского парка. На скамье ч е т ы р е г и м н а з и с т к и. Разговаривают вполголоса.
Э л ь з а. Говорят, что вчера под вечер он ходил по городу один…
С и л ь в и я. Чудовище, но по крайней мере смелый. Думайте что хотите, но он мне нравится.
Ц е л и н а. Конечно, чудовище. Но где же ангелы? Люди ежедневно делают друг другу столько зла, столько мелких гадостей… Если взять все это вместе…
Э л ь з а. Это правда. В нашем доме жил старик. Очень порядочный, никого не обижал, но люди не любят его потому, что он работает в похоронном бюро. И соседи так отравили ему жизнь, что он недавно съехал, спит теперь в гробу там, где работает.
Ц е л и н а. В гробу! Я бы умерла со страху!
С и л ь в и я. Это еще что. На нашей улице живут двое таких, которые вечерами ходят по паркам, ищут скамейки с влюбленными парами, останавливаются возле них и заводят гнусные разговоры.
Ц е л и н а. Ах, какие подлые! Влюбленные в парке — нет ничего прекраснее.
Э л ь з а. Да они просто преступники, Сильвия, те двое, с твоей улицы. Скажите, почему люди так терзают друг друга? Почему в них столько мелкой жестокости? Пьяницы бьют жен, торговцы обвешивают, а плохие мальчишки смеются над горбатой старушкой?
И о а с я (до того молчавшая). И, может, думаете, что поэтому они не имеют права проклинать величайших преступников, таких, как губернатор?
С и л ь в и я. Конечно, имеют. Тогда они по крайней мере сами себе кажутся лучше, чем есть. Ах, как приятно увидеть чудовище! Можно все-таки тут же посмотреться в зеркало и сказать: слава богу, я порядочный человек.
И о а с я (в раздумье). Может, власть на то и существует, чтобы люди иногда чувствовали себя лучше, чем они есть на самом деле? Если так, то мне немного жаль нашего губернатора…
Э л ь з а (взглянув в сторону). Тихо! Не смотрите туда. Он идет к нам по аллее…
Ц е л и н а. Кто?
Э л ь з а. Да он же! Губернатор!
Ц е л и н а. Какой ужас! Надо притвориться, что мы его не видим.
Э л ь з а. Почему? Хоть он и стар, но все же стоит посмотреть на человека, о котором говорят все.
И о а с я. Лучше уйдем отсюда. Было бы глупо притворяться, что мы его не видим, а еще глупее глазеть, как он проходит. Идемте, милые!
Э л ь з а. Вздор! Я еще никогда не видела его вблизи. Люди думают о нем, как о боге, а говорят — как о чудовище. В действительности же он напоминает директора нашей гимназии. Правда, Целина?
С и л ь в и я. Говорят, что…
И о а с я. Тихо, перестаньте же! Он совсем рядом.
С и л ь в и я. Говорят, что его дочь сорвала уже третью помолвку…
Э л ь з а (шепотом). Боже мой, он смотрит на нас. Мне так хочется, чтобы он с нами заговорил. Думайте что хотите, а я улыбнусь ему.
Г у б е р н а т о р (подходит, отвечает улыбкой на улыбку Эльзы, останавливается, берет под козырек). Великолепный день, не правда ли, барышни?
С и л ь в и я. Великолепный, сударь.
Э л ь з а. Очаровательный, ваше превосходительство!
Г у б е р н а т о р. Ну, как уроки? Все ли интересны? Или, быть может, скучны? Учиться — скучно или интересно?
Ц е л и н а. По-разному, сударь. Бывает и так и сяк…
С и л ь в и я. Чаще бывает иначе, ваше превосходительство.
Г у б е р н а т о р. Иначе?
С и л ь в и я. Иначе, чем представляют себе взрослые.
Г у б е р н а т о р. Весьма сожалею. Будь я вашим учителем, я спросил бы вас, барышни… о чем бы я спросил вас, как вы думаете?
Ц е л и н а. О чем-нибудь, чего нет в программах. Например, чтобы мы рассказали о своих мечтах…
Г у б е р н а т о р. Или, допустим, велел бы описать ваши сны…
С и л ь в и я. Это старомодно, ваше превосходительство. Мы предпочитаем кино. Теперь не бывает интересных снов.
Г у б е р н а т о р. Гм, может, все-таки случаются… (Целине.) Не так ли, барышня?
Ц е л и н а (неуверенно). Иногда, после концерта…
Г у б е р н а т о р (Эльзе). А у тебя, дитя мое?
Э л ь з а. Я никому и никогда не стала бы пересказывать свои сны.
Г у б е р н а т о р. Никогда… никому? (Иоасе.) Ну а ты, дитя мое?
И о а с я (растерянно). Не знаю, сударь, может…
Г у б е р н а т о р. Что — может?
И о а с я. Если бы мне приснилось что-нибудь очень грустное…
Г у б е р н а т о р. Либо нечто такое, что может произойти наяву?
И о а с я. Не знаю… не знаю…
С и л ь в и я. Мне очень хотелось бы увидеть когда-нибудь пророческий сон. Например, о поездке на автомобиле за границу… Говорят, ваше превосходительство, вы собираетесь поехать на автомобиле за границу. Это правда?
Г у б е р н а т о р. Нет, дитя мое. Я не поеду. Как же я могу покинуть наш прекрасный город?
Ц е л и н а. Говорят еще…
И о а с я. Перестань, Целина! Его превосходительство не интересуют наши сплетни…
Г у б е р н а т о р (весело). Я все их знаю. Их присылают мне в письмах. Я получаю теперь огромное количество писем. К сожалению, в основном без подписей. (С напускной строгостью.) Но некоторые из них я приказываю исследовать. У моих чиновников есть на это свои способы. Анонимки — это нечто отвратительное.
С и л ь в и я. Моя мама говорит то же самое.
Г у б е р н а т о р. Надеюсь, вы, барышни, всегда подписываете свои письма? По крайней мере именем, а? (Сильвии.) Как тебя зовут, дорогая?
С и л ь в и я. Сильвия, ваше превосходительство.
Г у б е р н а т о р (Целине). А тебя?
Ц е л и н а. Целина, сударь.
Г у б е р н а т о р (Эльзе). Тебя?
Э л ь з а. Эльза.
Г у б е р н а т о р (Иоасе). Ну а тебя, дитя мое?
И о а с я. Иоася. Но это не имеет значения.
Г у б е р н а т о р. Как бы ни было, мы уже малость знакомы…
С и л ь в и я. Кто мы? Маленькие, серые мышки. Это так любезно с вашей стороны, ваше превосходительство, что вы соблаговолили заметить нас. (Показывает на Эльзу.) Она говорит, что люди думают о вашем превосходительстве, как о боге.
Г у б е р н а т о р. Это преувеличение. Я не столь всемогущ и не столь незрим. Не говоря уже о бессмертии. Откровенно признаться, я предпочел бы, чтобы обо мне думали иначе. Например: «мне очень вас жалко». А о боге кто может сказать «мне очень вас жалко, господь бог»…
Э л ь з а. Жалость… Да, это такое прекрасное чувство…
Г у б е р н а т о р. Прекрасное и нелегкое, дитя мое. Я только раз с ним встретился… Но было уже слишком поздно…
И о а с я (очень тихо). Что… слишком поздно?
Г у б е р н а т о р. О, это я мог бы сказать лишь одной из вас…
Ц е л и н а. Кому? Кому?
Г у б е р н а т о р (глядя на Иоасю). Не знаю, может, ее здесь нет…
С и л ь в и я. Да мне же, ваше превосходительство! Секреты только по моей части.
Э л ь з а. О ком вы говорите, ваше превосходительство?
Г у б е р н а т о р. Ну что ж, мне пора. Я должен закончить свою прогулку. Прощайте. Желаю вам жизни столь же прекрасной, как и ваши сны. Нет, иначе… Желаю вам снов более прекрасных, чем жизнь… (Берет под козырек, уходит.)
Гимназистки молча смотрят ему вслед.
Ц е л и н а (после паузы). «Слишком поздно»… Что он хотел этим сказать?
С и л ь в и я. Ясно, он имел в виду свой возраст. Хотя моя мама говорит, что мужчинам никогда не бывает слишком поздно. Бог мой, да еще в таком мундире!
Иоася, закрыв лицо руками, глухо рыдает. Девушки в изумлении поворачиваются к ней.
Э л ь з а. Ты что, Иоася? Что случилось?
С и л ь в и я. Она всегда так. Вроде бы тише воды ниже травы, а потом вдруг выкинет что-нибудь… Ну чего? Чего ты ревешь? Его превосходительство обернется, увидит и бог знает что подумает…
Р а с с к а з ч и к. Итак, пожалуй, это она, та малютка! Он едва сдержался, чтобы не сказать ей этого прямо. Однако счел, что это было бы слишком просто и могло бы выглядеть так, будто он не ценит доверенную ему тайну. Потому прервал разговор и ушел раньше, чем хотелось, и даже ускорил шаг, когда вдруг услыхал позади эти детски чистые рыдания. Обошел еще несколько улиц, прилегающих к парку, страшный в своем одиночестве, но готовый в любую минуту принять неотвратимый удар. Прохожие при виде его останавливались в замешательстве, или отводили взгляд, либо торопливо приподнимали шляпы. Он каждому отвечал на поклон со старомодной элегантностью, но и с некоторой скрытой брезгливостью, словно в каждом приветствии было что-то оскорбительное. Ведь как бы там ни было, он был лучше и выше, чем его могли представить себе люди, слишком торопившиеся обнажать головы. Вернувшись домой, он сказал Анне Марии обычное «добрый день» и, притворившись, что не замечает немого вопроса в ее испуганных глазах, снова удалился в свой кабинет.
Кабинет. Г у б е р н а т о р за письменным столом, против него — П р о к у р о р.
П р о к у р о р (докладывает). Просьба семьи о помиловании отклонена. Вот письмо из канцелярии президента. Согласно процедуре, необходимо установить день экзекуции в течение ближайших трех суток. Состояние здоровья приговоренного удовлетворительное. Предлагаю, ваше превосходительство, завтра на рассвете.
Г у б е р н а т о р (просматривает дело). Тридцать лет. Самый прекрасный возраст для мужчин.
П р о к у р о р. Для него, ваше превосходительство, пятьдесят лет было бы еще прекраснее, если бы он мог надеяться дожить до них.
Г у б е р н а т о р. Вы забываете, что он революционер. Эти люди не дорожат жизнью так, как мы. Они утверждают, что время работает на них, а поступают так, словно на их часах всегда без пяти двенадцать.
П р о к у р о р (машинально смотрит на часы). Позвольте заметить, что сейчас ровно столько.
Г у б е р н а т о р. Вы хотите сказать, что уже пора принимать решение?
П р о к у р о р. Из соображений гуманности, ваше превосходительство. Этот человек уже уведомлен об отклонении просьбы о помиловании. Лучше, чтобы в подобном положении он не ждал слишком долго.
Г у б е р н а т о р. Вы уверены, что так будет лучше?
П р о к у р о р. Это подтверждает наш опыт, ваше превосходительство.
Г у б е р н а т о р. Гм, мне кажется, что из подобных дел каждый извлекает опыт для себя сам.
П р о к у р о р. К счастью, ваше превосходительство, этого решения процедура не оставляет приговоренному.
Г у б е р н а т о р. Что ж, возможно, вы правы. Может, действительно лучше не ждать слишком долго… (После паузы, другим тоном.) Знаете, дружище, что я когда-то едва не сделался революционером?
П р о к у р о р. Я считаю, что ваше превосходительство принадлежит к тем людям, которые многое могут себе позволить.
Г у б е р н а т о р. Разумеется, я был тогда еще совсем молодой человек. Однажды я познакомился с девушкой, которая произвела на меня огромное впечатление. Немного погодя мы сблизились настолько, что уже ничто в ее жизни не составляло для меня тайны. Мне стало известно о ее связях с нелегальной организацией. Я и сам переживал тогда нечто вроде бунта против моей семьи и той среды, к которой она принадлежала. Кто знает, как сложилась бы моя жизнь в дальнейшем, если бы эта девушка вдруг не уехала за границу. Какое-то время я сохранял втайне некую симпатию к воззрениям, которые она исповедовала. Потом прошло и это. Но кто знает, может, именно благодаря этому я не превратился под старость в законченного мерзавца? Что вы на сей счет думаете, дружище?
П р о к у р о р. Увы, ваше превосходительство, в наше время не случаются столь романтические истории.
Г у б е р н а т о р. Но оставим это. Итак, вы предлагаете завтра на рассвете?
П р о к у р о р. Если ваше превосходительство даст свое согласие.
Г у б е р н а т о р. Ну так пусть будет завтра на рассвете. (Подписывает бумагу, возвращает Прокурору.) Приговоренного прошу пока не уведомлять. Я сделаю это сам.
П р о к у р о р (ошеломленный). Ваше превосходительство… сами?
Г у б е р н а т о р. Да, лично.
П р о к у р о р. Должен ли я понять, что…
Г у б е р н а т о р. Вы не должны понимать.
П р о к у р о р. Сомневаюсь, сможет ли этот человек оценить ту честь, которой он удостоится…
Г у б е р н а т о р. Не говорите чепухи, любезнейший.
П р о к у р о р. Мне хотелось бы только предупредить ваше превосходительство, что эти люди в большинстве своем толстокожи…
Г у б е р н а т о р. Хорошо, хорошо, дорогой мой. Прощайте.
П р о к у р о р уходит. Губернатор прохаживается по кабинету, вдруг останавливается у телефона, кладет руку на трубку, но тут же отдергивает, услыхав стук в дверь.
М а н у э л ь (входит). Я не помешал тебе?
Г у б е р н а т о р (сухо). Как видишь, я один.
М а н у э л ь. Я хотел бы поговорить с тобой.
Г у б е р н а т о р. Ты говоришь так, словно хочешь большего! Пожурить меня.
М а н у э л ь. Не сердись. Я попросту встревожен. Мама рассказала мне странные вещи. Якобы ты внушил себе, что тебя должны убить…
Г у б е р н а т о р. Это не самовнушение, Мануэль, это уверенность.
М а н у э л ь. Я не совсем тебя понимаю, но в таком случае еще менее понятно то, что ты совершаешь в одиночестве прогулки по городу. Так, как вчера…
Г у б е р н а т о р. Удивляешься, что в одиночестве? Просто я не хочу, чтобы кто-либо, сопровождая меня, трясся от страха. Впрочем, я уже давно одинок. Не только на улице, но и здесь, в этом доме.
М а н у э л ь. Позволишь? Ты всегда был для меня образцом человека твердого, верного своим принципам. Но теперь, извини меня, ты ведешь себя как ребенок или нервная женщина. Что произошло? Что с тобой произошло?
Г у б е р н а т о р. Черт возьми! Неужели ты не понимаешь, что я велел убить этих людей?
М а н у э л ь (цинично). Мне кажется, что в известной степени ты делал это всю жизнь.
Г у б е р н а т о р (спокойно). Увы, это ближе к истине, чем тебе кажется. Все, что я делал долгие годы, преследовало ту же самую цель. Вот здесь, за этим письменным столом, ежедневно. Ту же самую цель. Только теперь я увидел все это сразу — понимаешь, сразу, в один миг, все, из чего складывалась моя повседневная жизнь… Преступление, мой милый, это лишь внезапный итог того, что мы исподволь свершаем изо дня в день. Да, именно это… (Помолчав, усталым голосом.) Если бы я захотел отбросить то, что сделал четыре дня назад, мне пришлось бы отбросить всю мою жизнь, всю… может, за исключением нескольких лет детства, хоть и в этом нет полной уверенности…
М а н у э л ь. Даже так! Вижу, что мама знает лишь частицу правды. Она убеждена, что всему виной гнусные письма, которые ты теперь получаешь. И хоть совершенно правильно выбрасываешь их в корзину…
Г у б е р н а т о р. Я не знал, что кто-то роется в моей корзине…
М а н у э л ь. Ты удивлен? Она боится за тебя. Любит тебя… Но ты делаешь все, чтобы усилить ее тревогу. Ведь это безумие, отец!
Г у б е р н а т о р. Нет, сын мой. Безумием было бы пытаться бежать от самого себя. Но я этого не сделаю. Те, кто меня убьет, вот здесь, во мне… (Прижимает руку к груди.) Да, они уже обосновались здесь, хоть и не настал тот день, когда я встречу их на улице… (Помолчав, слегка подталкивая Мануэля к дверям.) Ну, ступай, мой мальчик, ступай. Я должен еще поработать… Видишь, сколь велико мое безрассудство…
М а н у э л ь уходит. Губернатор подходит к письменному столу, берет телефонную трубку.
Прошу соединить меня с начальником тюрьмы.
Р а с с к а з ч и к. В отдаленной от центра части города в мрачно-молчаливом здании много месяцев пребывает некая личность, которая вдруг завладела мыслями губернатора. О людях подобного толка его превосходительство знал прежде ровно столько, сколько полагается знать высокопоставленному представителю власти, то есть мог излагать по памяти их опасные взгляды. Но был не в состоянии и слова сказать о мире их фантазии и духовных страстей. Он знал также, что они смелы, но не безрассудны, преданны и безбожны и что из подымаемых ими вопросов наиболее важны те, на которые способен ответить любой ремесленник. Как он выглядит, такой человек, за несколько часов до последней ночи в своей жизни? Теперь, когда его надежда, словно подстреленная птица, рухнула без сил на цементный пол камеры? А если эту птицу вернуть к жизни? Губернатор улыбается собственным мыслям. Те люди упорно провозглашают, что мир можно изменить к лучшему, и они хотят это сделать, порой даже отдают за это свою жизнь. Но губернатор отгоняет эту мысль, усмехается с издевкой. Ничего не изменится! Цепь преступлений никогда не замкнется! Будь начеку, молодой человек. Кое-кому ты еще понадобишься, прежде чем падешь, сраженный залпом стрелкового взвода, который отрядят для исполнения приговора. Величайший преступник, некто — могучий, но внутренне окоченевший — желает, точно рюмкой водки, согреться наконец мыслью, что его преступление — всего лишь одно из звеньев извечной цепи, которую никакая сила не снимет с судеб человеческих. Будь начеку, молодой человек, именно в твоих глазах ему хотелось бы высмотреть эту мысль! Найти для себя нечто вроде исторического алиби.
Тюремная камера. У з н и к лежит на нарах. Дверь отворяется, входит Г у б е р н а т о р, лицо его спрятано в поднятом воротнике шинели.
Г у б е р н а т о р (бросает через плечо). Ждите в коридоре. Но забудьте, что у вас есть то, что называется ушами и глазами. (Захлопывает дверь, опускает воротник, смотрит на Узника.)
Узник неохотно встает.
Я не представляюсь…
У з н и к. Это излишне, я знаю вас.
Г у б е р н а т о р. Вижу вас впервые, но знаю о вас достаточно много. К сожалению, только из судебных документов. (Пауза.) Да, знаю даже, когда вы умрете.
У з н и к (оцепенев). Когда?
Г у б е р н а т о р. Завтра на рассвете. Несколько часов назад я подписал это решение. Садитесь.
У з н и к (шепотом). Завтра на рассвете? (Садится.)
Г у б е р н а т о р. Я просил, чтобы вас не уведомляли. Мне казалось, что будет лучше, если вы услышите это от меня. Я не принадлежу к людям, которые предпочитают прятаться за бумажонками. Кроме того, я полагаю, нам есть что сказать друг другу.
У з н и к. Нам?
Г у б е р н а т о р. Да, нам обоим.
У з н и к. Я не испытываю такой потребности.
Г у б е р н а т о р. А я испытываю. Эта потребность вытекает из положения, в котором мы оба находимся. Оно почти одинаково.
У з н и к. Мне известно только мое. Оно не из лучших. Но, несмотря ни на что, я не поменялся бы с вами.
Г у б е р н а т о р. И все же мое положение не настолько отличается от вашего, как полагаете вы. Пожалуй, разница состоит лишь в том, что вы уже знаете, когда умрете, а я… Я, быть может, еще раньше, чем вы, либо чуть позже.
У з н и к. В вашем возрасте это может случиться скорее раньше, чем позже.
Г у б е р н а т о р. Не об этом речь. Я мог бы прожить еще десять или пятнадцать лет. Я из семьи долговечных. К сожалению, я сделал кое-что…
У з н и к. Знаю, что вы сделали. Сквозь эти стены проникает значительно больше, чем вы думаете.
Г у б е р н а т о р. В таком случае вам известно и то, что я должен быть убит?
У з н и к. Нет, это еще нет…
Г у б е р н а т о р. Все в городе думают так, и я считаю это чем-то вроде приговора. Хоть никто и нигде его не оглашал, все убеждены, что иначе быть не может. (Смеется.) Вы не поверите, даже люди из моего окружения, самые близкие…
У з н и к (строго). Ваши судьи совсем не там. Большие преступления вправе судить лишь простые, обыкновенные люди. Ведь большие преступления всегда направлены против них.
Г у б е р н а т о р. Их я и разыскиваю, моих судей. Четыре дня не делаю ничего другого. Поскольку я принял приговор, который они мне вынесли, я считаю, что вправе взглянуть им в глаза. Они должны знать, что побуждения мои смелы и в какой-то мере честны.
У з н и к (с некоторой гордостью). Это кое-что значит — смело взглянуть в глаза своим судьям.
Г у б е р н а т о р. Короче говоря, я пришел к вам, как приговоренный к приговоренному. Согласитесь ли вы теперь, что нам есть что сказать друг другу?
У з н и к. Но ведь дело же не в вас! Приговор вынесен тому миру, который вы представляете. Классу, к которому принадлежите. Ради которого вы пролили кровь голодных и безоружных людей.
Г у б е р н а т о р. Знаю, эти речи мне знакомы. Но вы неправы, говоря, что дело не во мне. Если вы не заметите человека на стороне противной, можете не заметить его на своей.
Узник, несколько озадаченный, внимательнее приглядывается к Губернатору.
Я знаю, что вам трудно говорить со мной… И все же в этом что-то есть. Пока у людей остается то, что называют лицом, еще не все потеряно. Я пришел именно затем, чтобы взглянуть в ваше лицо, но мне хотелось бы, чтобы и вы увидели мое.
У з н и к. Мое лицо не скажет более того, что вам уже давно известно. Я ненавижу ваш мир, это все.
Г у б е р н а т о р. Знаю. Это явствует из документов вашего дела — их очень много, но для меня слишком мало. Мне хотелось бы поговорить с вами о том, чего там нет…
У з н и к. Не могу понять, что может интересовать вас в человеке, который погибнет завтра на рассвете!
Г у б е р н а т о р. Вы не должны думать только о себе. Перед смертью стоит поразмыслить, хотя бы с минуту, и над тем, что мы оставляем для завершения другим людям, нашим лучшим друзьям, товарищам по общей борьбе…
У з н и к (в раздумье). К сожалению, они будут бороться уже без меня… (Пылко.) Но, уверяю вас, будут бороться!
Г у б е р н а т о р. Не сомневаюсь. За свержение существующей власти. И за установление новой.
У з н и к. Они завоюют ее! Наверняка!
Г у б е р н а т о р. Вполне возможно. (С подчеркнутой иронией.) Но вас-то тогда уже не будет… (Пауза.) Вы сожалеете?
У з н и к. Не знаю. Мне жалко лишь то, что я уже делал в своей жизни. Если бы мог, все начал сызнова.
Г у б е р н а т о р (смеется). Хитрец!
У з н и к. Не понимаю.
Г у б е р н а т о р. Признайтесь, вы благодарны судьбе за то, что она повелела вам остановиться на этом?
У з н и к. Это вам не поможет. Я ведь один из многих.
Г у б е р н а т о р. Положим, не совсем так. У вас тоже есть свои святые. Вы будете одним из них.
У з н и к (повеселев). Это не моя, а ваша заслуга.
Г у б е р н а т о р. Только отчасти. Ведь и святость заслуживается лично: благодаря смелости, страданиям, жизни, возложенной на алтарь… Ваши друзья сумеют это оценить. Когда они захватят власть, то украсят ее в числе других имен и вашим. (Тихо смеется.) Но вас тогда не будет… Кто знает, может, они порой будут думать: этому повезло…
У з н и к (растерянно). О чем вы говорите?
Г у б е р н а т о р. Какой вы недогадливый! О страшной подоплеке власти… (Отворачивается, подходит к окну, подымает голову.) Ночью будет дождь. Люблю, когда моросит. (Узнику.) А тогда не моросило. Людям пришлось смывать кровь… (Пауза.) Теперь они, наверно, прикидывают, как я буду убит — бомбой или из револьвера.
У з н и к (наблюдает за ним; после паузы). Вам страшно?
Г у б е р н а т о р (словно не слыша). В сущности, я презираю людей. Их судьба неотвратима, как законы природы. Их приговаривают, и они сами приговаривают — таких, как вы, таких, как я… (Подходит к Узнику, кладет ему руку на плечо.) Ваше счастье, что вы погибнете, не успев приговорить, кого-либо… А это, боюсь, было бы неизбежно. (С лукавой усмешкой.) Если… Если вы не предпочтете иного.
У з н и к. Чего — иного?
Г у б е р н а т о р. Возможно, вас это удивит, но из нас двоих я тот, кого уже ничто не может спасти. Ничто и никто. Что же касается вашей судьбы, то она зависит только от меня. И мне сейчас пришло в голову, что я мог бы воспользоваться этим моим превосходством над вами… Признаюсь даже, что эта мысль кажется мне привлекательной, мне лично… не знаю, как вам?
У з н и к (возбужденно). Что это значит? Чего вы от меня хотите?
Г у б е р н а т о р. Я выражаюсь довольно ясно. Я могу и хочу вас спасти.
У з н и к. Меня? Спасти?
Г у б е р н а т о р. Это, разумеется, зависит и от вас. Я только даю вам шанс… Короче говоря, вы сможете уйти отсюда через полчаса или через минуту… Это зависит лишь от того, когда мы закончим наш разговор…
Узник разражается почти детским смехом, хлопает себя по коленям, покатывается со смеху.
(Строго.) Говорю совершенно серьезно. Я предоставляю вам возможность выйти из этого здания.
У з н и к (прерывает смех). Ладно, поговорим серьезно. Допустим, вы хотите это сделать. Зачем?
Г у б е р н а т о р. Это может интересовать только меня. Вам должно быть безразлично, почему я хочу вам помочь. Может, когда-нибудь, спустя годы, вы начнете догадываться… Но тогда будет слишком поздно…
У з н и к. Что — слишком поздно?
Г у б е р н а т о р. Увы, до своего «слишком поздно» каждый из нас должен дойти сам…
У з н и к (выпрямляется). Ладно, потолкуем иначе: каковы ваши условия?
Г у б е р н а т о р. Никаких. Необходимо только, чтобы вы немного научились ходить так, как ходят губернаторы. Взгляните-ка… (Прохаживается, демонстрируя «губернаторскую» походку. Узник наблюдает за ним с напряженным вниманием.) Прежде вы наверняка думали, что губернаторы ходят, как все люди. Но это не так. Есть известная разница, которую невозможно выразить словами, но которую вы должны уловить.
У з н и к (с внезапным смехом). Не утруждайте себя. Я не сумею.
Г у б е р н а т о р (останавливается). А все-таки попытайтесь. (Снимает шинель.) Я помогу вам. Наденьте-ка это.
Узник машинально надевает шинель.
Прошу застегнуть все пуговицы и поднять воротник, как это было сделано у меня, когда я пришел сюда. Хорошо, наденьте и мою фуражку. Превосходно. Так, теперь, пожалуйста, попробуйте пройтись, как ходят губернаторы.
Узник оторопело стоит на месте.
Смелее, смелее! Именно этим шагом вы сможете выйти отсюда на свободу!
Узник выпрямляется, делает несколько шагов, поворачивается, смотрит на Губернатора, снова несколько шагов, снова взгляд.
(Наблюдая.) Совсем недурно. Вы должны только обуздать свои глаза. Искусство состоит в том, чтобы видеть то, что нужно, но создавать впечатление, будто бы не замечаешь никого. Именно так представляют себе люди власть.
У з н и к (останавливается, с внезапным гневом). Нет-нет! Это попросту шутовство.
Г у б е р н а т о р. Однако это все, что вам осталось, и другого выбора нет… В этой одежде и этим шагом вы сможете уйти отсюда. У ворот стоит мой автомобиль с надежным шофером. Я предупредил этого человека, чтобы он не слишком удивлялся… Вы прикажете ему отвезти себя в любое — и, разумеется, безопасное — место.
У з н и к (ошеломленный). А вы?
Г у б е р н а т о р. Обо мне не беспокойтесь. За эти несколько минут вам необходимо освоиться со своим шансом и с этой формой, которую вы так не любите. Хотя, право же, выглядите в ней превосходно.
У з н и к (вдруг расстегивает пуговицы, порывается сбросить шинель). Нет-нет! Довольно. Хватит этого!
Г у б е р н а т о р. Вы мне не верите? А я все-таки не обманываю вас. Мне действительно не нужна ваша смерть. Я выбрал для вас жизнь, будущее, нечто такое, что вы способны лишь расплывчато представить себе. О, весьма неточно! Ну, смелее, молодой человек. Я знаю, что делаю.
Узник молчит, ошеломленный, расстегивает и застегивает пуговицы шинели.
(Отходит в сторону. Пауза.) Ваши товарищи где-то ждут вас. Нет, вернее, уже не ждут, потеряли надежду. Но тем больше обрадуются. (Пауза.) Вы будете дезертиром, если откажете мне…
У з н и к (растерянно). Вы даже не представляете, как трудно возвращаться оттуда, куда я уже перенесся мысленно… Вся моя жизнь была прямым и неизбежным путем к тому, что вы уготовили мне завтра на рассвете… Оттуда мир показался мне прекраснее, чем когда-либо, люди — благородными, достойными любви, как никогда…
Г у б е р н а т о р. Это у вас пройдет, сразу же за этими стенами.
У з н и к. Нет, нет! Люди прекрасны, у них всё впереди, всё! Я думал, что если завтра они поверят в это сами, то отчасти благодаря мне, благодаря моей завтрашней смерти… Но если мне будет суждено жить, разве я не сумею убедить их в этом моей жизнью? (Выпрямляется.) Прошу более точных указаний.
Г у б е р н а т о р. Надзирателю, который ждет в коридоре, известно лишь, что он должен проводить меня до ворот. Этот человек боится заглядывать в лицо, воспринимает лишь фигуру. По дороге вы не встретите никого, я предупредил начальника тюрьмы, что хочу войти сюда и выйти отсюда незамеченным. Я уверен, что он сам спрятался, это великий педант и служака. А за воротами — я уже сказал вам — наступают сумерки, хорошая пора. Сколько вам потребуется времени, чтобы достичь надежного убежища? Я спрашиваю, ибо хочу знать, надолго ли вы задержите мою машину.
У з н и к. Не более получаса.
Г у б е р н а т о р. Хорошо, я полежу пока на ваших нарах.
У з н и к. Весьма сожалею, но это не самое удобное ложе. Вы могли бы сделать замечание начальнику тюрьмы, чтобы он распорядился изготовить что-либо поудобнее.
Г у б е р н а т о р. Опробую, а потом подумаю об этом. Хотя, откровенно говоря, я не сторонник миндальничанья с заключенными. Советовал бы и вам — на будущее! Что ж, желаю успеха.
У з н и к (стоя в дверях). Попробую. Только не рассчитывайте, что я займусь теперь не тем, что делал до сих пор.
Г у б е р н а т о р. Напротив, я именно рассчитываю на то, что ничего другого вы и не будете делать. Ступайте же. Идите так, как ходят губернаторы.
У з н и к отворачивается и резким движением распахивает дверь, захлопывает ее за собой, слышен скрежет ключа в замке. Губернатор ложится на нары, кладет руки под голову, закрывает глаза.
Р а с с к а з ч и к. Вот каким образом губернатор, человек, уже четыре дня идущий навстречу своей смерти, вдруг очутился в безопасности! Словно за пределами действительности. Будто вышел из нее на минуту через потайную, никому не ведомую дверь. Тюремный надзиратель убежден, что провожает по пустому коридору до ворот его превосходительство. Немного погодя он доложит начальнику, что высокий гость покинул их мрачное здание. Слава богу, уже уехал… Странные капризы бывают у таких высокопоставленных персон… Стоило бы знать, о чем они разговаривали, эти двое. Но этого никто не узнает. Губернатор отбыл, а заключенный снова остался один в своей камере, лежит на нарах и наверняка уже не сомкнет глаз до рассвета. Как отрадно побыть полчаса за пределами действительности! Губернатор слышит мерное биение своего старческого сердца и, возможно, считает шаги, отмеряющие расстояние от камеры до тюремных ворот. Когда досчитает их до конца, человек в его губернаторской шинели окажется на улице. В сумраке, заполняющем камеру, губернатор насмешливо улыбается чуточку лукаво и чуточку жалостливо. Знаю, что делаю, — припоминает он свои слова. А потом представляет себе мину надзирателя, который через некоторое время войдет в дверь камеры, неся узнику последний ужин… И тогда через эту открытую дверь надо будет вернуться к действительности, исполненной страшных опасностей. Да, теперь он уже наверняка досчитал до конца шаги, отмеряющие расстояние от камеры до ворот. Железная калитка открывается. Несмотря на темноту, человек в губернаторской шинели может сразу же убедиться, что его не обманули. Все совпадает: у ворот стоит черный автомобиль с опущенными занавесками, водитель выскакивает из своей кабины, услужливо открывает дверцы… Свершилось. Человек, который должен был умереть завтра на рассвете, свободен. Теперь он быстро удаляется от места своей казни, бережно поддерживаемый подушками лимузина. Спустя мгновение из тихого тюремного переулка машина свернет в поперечную улицу, ведущую к городу…
Камера. Г у б е р н а т о р на нарах. Тусклая лампочка загорается под потолком. Затем сквозь толстые тюремные стены пробивается глухой отголосок взрыва.
Губернатор вскакивает с нар, прислушивается. Длинная пауза, потом в глубине здания начинается какое-то движение, слышатся крики, беготня, свистки. Губернатор слушает с каменным лицом. Немного подождав, медленно идет к двери, останавливается перед ней, и, сжав кулак, принимается размеренно стучать. Скрипит ключ в замке, дверь отворяется.
Н а д з и р а т е л ь в открытых дверях при виде Губернатора вытягивается в струнку, берет под козырек, с изумлением на лице.
Г у б е р н а т о р. Без глупых гримас, приятель. Войди сюда и затвори дверь.
Надзиратель выполняет приказание.
Что там случилось?
Н а д з и р а т е л ь. Бомба, ваше превосходительство… брошена бомба в автомобиль вашего превосходительства, совсем близко, на перекрестке…
Г у б е р н а т о р. В автомобиль? Следовательно, в меня? Ведь ты же проводил меня до ворот, приятель…
Н а д з и р а т е л ь (обалдело). То есть… так точно, ваше превосходительство… в ваше превосходительство…
Г у б е р н а т о р. И что же — убили?
Н а д з и р а т е л ь. Говорят, в клочья, ваше превосходительство…
Г у б е р н а т о р. В клочья… (Отходит на середину камеры, после паузы.) Тише. Подойди-ка поближе.
Надзиратель подходит.
И послушай внимательно, что я тебе сейчас скажу. Во-первых, забудь, что у тебя есть глаза. Во-вторых, пойдешь к начальнику тюрьмы и скажешь ему, чтобы немедленно явился сюда, в камеру. В-третьих, передав мое приказание, забудь, что у тебя есть язык. Понял?
Н а д з и р а т е л ь. Понял, ваше превосходительство.
Г у б е р н а т о р. Не хотел бы я оказаться в твоей шкуре, если ты произнесешь одним словом больше или хотя бы моргнешь глазом.
Н а д з и р а т е л ь. Слушаюсь, ваше превосходительство, я умею молчать.
Г у б е р н а т о р. Твое счастье. Я люблю это и сумею вознаградить. Ну, ступай же, да поторапливайся. Запри дверь и ключ возьми с собой.
Н а д з и р а т е л ь отдает честь, уходит, слышно, как поворачивается ключ в замке. Губернатор отходит от дверей, оглядывается по сторонам, словно не узнавая камеры, замечает жестяную кружку, берет ее, наполняет водой из кувшина, жадно пьет.
З а н а в е с.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Гостиная в губернаторском дворце. Вечер. Из соседней столовой выходят отобедавшие А н н а М а р и я, О т е ц А н а с т а з и, С у с а н н а и М а н у э л ь. Обе женщины в трауре. Слуга разносит кофе и т. д.
А н н а М а р и я (со вздохом). Подумать только, что мой бедный Петр уже никогда не сядет с нами за кофе. (Показывает на кресло.) Его любимое кресло будет теперь всегда пустым… (Садится.) Почему, преподобный отец, мы должны в столь скорбные минуты мириться с необходимостью таких повседневных вещей, как обед, как кофе? Мир плохо устроен.
О т е ц А н а с т а з и. Это не мир, милостивая государыня, это мы, люди, несовершенны. (Слуге.) Нет, не коньяку, лучше ликеру.
А н н а М а р и я. Да, весьма несовершенны… Ах, если бы я могла безраздельно предаться моему страданию!
О т е ц А н а с т а з и. Нашу боль, милостивая государыня, должна все же облегчать мысль о душевном смятении, которое — увы — отравляло последние дни его превосходительства. Смерть освободила его. Жаль только, что он не простился с богом.
А н н а М а р и я. Не по своей вине, преподобный отец, не по своей вине. (Пауза.) Да, он уже не страдает, во всяком случае… Оставил это нам.
М а н у э л ь. Должен признаться, что на похоронах я все время думал совсем о другом. О несколько странном поведении прокурора, ведущего следствие по делу о покушении. Перед самым началом церемонии я обменялся с ним несколькими словами по этому поводу. Однако мне показалось, что он не был вполне искренен со мной. У меня создалось впечатление, словно он что-то скрывает.
С у с а н н а. Что ты этим хочешь сказать, Мануэль?
М а н у э л ь. То, что я почувствовал в его поведении нечто большее, чем профессиональную скрытность, свойственную подобным господам. У них бывает особенно таинственный вид, когда они не знают чего-нибудь. Между тем он держался как человек, которому известно, скорее, слишком много, чем слишком мало.
А н н а М а р и я. Ах, дорогой мой! Ведь мы-то знаем все! Его больше нет! Какое нам дело до чего-либо, кроме этих трех слов. Он ушел от нас! Мне тяжелее всего то, что ушел так ужасно. Даже не оставил нашей памяти своих черт, успокоенных вечным сном. Простите меня, но он буквально рассыпался, мой бедный дорогой Петр… Когда ты была еще дитя, Сусанна, у тебя однажды упала с балкона огромная прекрасная кукла. Ее голова разбилась вдребезги, на мельчайшие осколки. Это странно, но я думаю сейчас об отце, как о той разбитой кукле…
С у с а н н а. Ну конечно, помню, на следующий день я получила новую, еще лучше прежней!
О т е ц А н а с т а з и. Однако, милостивая государыня, его превосходительство погиб как солдат на боевом посту. Общество сумеет оценить это, оно не оставит и семью, которую он осиротил.
С у с а н н а. Ах, общество! Не будем говорить об этом. Все почувствовали теперь нечто вроде облегчения.
А н н а М а р и я. Сусанна! Как ты можешь?
С у с а н н а. Да-да, мама. Я не видала на похоронах ни одного лица, в скорбное выражение которого можно было бы действительно поверить. (С некоторой иронией.) Разумеется, кроме твоего, мама.
М а н у э л ь. А я видел, представь себе! Когда мы уходили с кладбища, я заметил у ворот молоденькую девушку, у которой глаза были полны слез. Она походила на гимназистку.
А н н а М а р и я. Гимназистка? Кто же это мог быть? Насколько мне известно, у отца не было такого рода знакомства…
О т е ц А н а с т а з и. Но как-то под вечер, три дня назад, именно в этой гостиной, где мы сидим, его превосходительство упоминал о здешних гимназистках…
С у с а н н а. Это верно. Было нечто такое. Гм, любопытно…
А н н а М а р и я (смущенно). Да, что-то говорил…
М а н у э л ь. Вот видите! Оказывается, пожилые господа оставляют в трауре не только свои семьи.
А н н а М а р и я. Мануэль!
О т е ц А н а с т а з и. Позвольте, господа, я не думал ни о чем недостойном, Я лишь имел в виду, что мы часто забываем о чистых неиспорченных существах, чьи чувства заслуживают доверия. Мне кажется, что его превосходительство принадлежал к людям, которые внушают молодежи высокие порывы. И уж наверняка так будет сейчас, после его солдатской смерти от рук злоумышленников.
А н н а М а р и я. Прекрасно сказано, преподобный отец. Да, Петр погиб как герой. В ближайшее время, дети мои, нам следует позаботиться о соответствующем надгробии — каком-нибудь исполненном благородства памятнике с аллегорической фигурой…
М а н у э л ь. Надеюсь, что правительство само позаботится об этом. Впрочем, я завтра уезжаю, мама.
А н н а М а р и я. Как, мой мальчик? Ты уже завтра хочешь покинуть нас? В эту трудную минуту?
С у с а н н а. Нам вовсе нет нужды расставаться, мама. Мы тоже должны уехать отсюда, как можно быстрее. Теперь, когда уже ничто не препятствует… Конечно! Отрешиться, забыть все это!
А н н а М а р и я. Нет-нет! Помилуйте, я не могу так вдруг. Ах, бессердечная молодежь! Как бы там ни было, это же ваш отец.
М а н у э л ь (размышляет вслух). Завтра я еще раз навещу прокурора. Меня по-прежнему тревожит вопрос — что тогда делал отец неподалеку от тюрьмы? Эту часть города, если не ошибаюсь, у него не было надобности посещать…
А н н а М а р и я. Ах, мой мальчик! Ты знаешь, что последние дни он бывал в самых невероятных местах! Агенты полиции говорят, что даже заглядывал в кабачки на окраине. Ужас! Теперь я вижу, что он попросту лез им в руки, своим убийцам. Но в таком случае… мне страшно произнести вслух… в таком случае это должно было случиться! И мы отнюдь не несем за это ответственности, не правда ли, преподобный отец?
О т е ц А н а с т а з и. Пожалуй, лишь в той мере, милостивая государыня, в какой любой из нас отчасти в ответе за внутреннее состояние наших близких. К сожалению, его превосходительство последнее время не был склонен пользоваться нашей духовной поддержкой.
М а н у э л ь. Говорите что хотите, это была попросту старость. Старика раздавило бремя его же собственных химер. Стало быть, он сдал врагам рубеж прежде, чем они могли взять его. Но если так, то, извините, лучше, что с этим уже покончено. Говорю прямо, по-солдатски. Жить в состоянии капитуляции — нет, это не могло тянуться слишком долго.
А н н а М а р и я. Кто знает? Возможно, ты и прав отчасти, Мануэль. Это было что-то вроде последней стадии неизлечимого недуга. Надеюсь, преподобный отец, что я не говорю ничего греховного?
О т е ц А н а с т а з и. Искренность, милостивая государыня, добродетель, а не грех. А скорбь должна быть чувством не только глубоким, но и разумным. Тогда она и причиняет боль и обновляет душу. Я осмелюсь утверждать, что все мы сейчас чувствуем себя немного обновленными…
С у с а н н а. Вот вам! Я же сразу сказала, что все испытали что-то вроде облегчения. Я самая искренняя из всех нас. А значит, если верить преподобному отцу, и самая добродетельная.
А н н а М а р и я (раздраженно). Ты могла бы, Сусанна, не думать сейчас только о себе. Преподобный отец говорит серьезные вещи. Обновление души… Да, я ощущаю нечто подобное… Словно проснулась после кошмарного сна бодрящим весенним утром…
Пауза.
М а н у э л ь (встрепенувшись). Кажется, кто-то вошел в кабинет…
А н н а М а р и я. Что ты болтаешь? Кто туда может войти?
М а н у э л ь. У меня хороший слух. Там кто-то есть.
А н н а М а р и я. Вздор.
С у с а н н а. Кто-нибудь из слуг, быть может…
А н н а М а р и я. Я запретила им входить в кабинет. Тебе померещилось, мой мальчик. Бывает после похорон.
М а н у э л ь. Тсс!
Все прислушиваются.
С у с а н н а (помолчав, шепотом). И все-таки Мануэль прав. Там кто-то есть… Вот, слышите?
М а н у э л ь (вставая). Шаги, отчетливо слышны шаги.
А н н а М а р и я. Боже мой!
Мануэль решительно направляется к дверям кабинета. Дверь отворяется, на пороге появляется Г у б е р н а т о р, в чужом штатском пальто и шляпе, на его сильно изменившемся лице следы длительной бессонницы. Все вскакивают.
(Хватая за плечо отца Анастази.) Господи!
М а н у э л ь (пятясь). Это ты, отец?
Губернатор растерянно смотрит на них в молчании, словно оценивая обстановку.
А н н а М а р и я (обнимая Сусанну). Петр! Мой Петр!
О т е ц А н а с т а з и. Значит, вы живы, ваше превосходительство! Хвала всевышнему!
Г у б е р н а т о р (тихо смеется). К сожалению, преподобный отец, господь бог не имеет к этому никакого отношения. Скорее, если верите в дьявола, то он где-то здесь, рядом со мной…
А н н а М а р и я (испуганно). Ты едва стоишь… Садись, Петр, сейчас я налью тебе кофе…
С у с а н н а (подходит к Губернатору, берет за руки, слегка прикасается губами к его щеке). Ну да, да, это он! (Ведет его к столику.) Объясни, папа, что все это значит? Ты знаешь, что три часа назад мы вернулись с твоих похорон?
Г у б е р н а т о р. Знаю, Сусанна. К сожалению, я не мог там быть с вами…
А н н а М а р и я (все еще ошеломленная). Было так торжественно…
О т е ц А н а с т а з и (как бы с упреком). Я лично, ваше превосходительство, свершил этот грустный обряд. Разумеется, будучи в полной уверенности, что окропил святой водой ваши останки. Я рад, что вы живы, но и весьма сожалею, что мы были введены в заблуждение.
Г у б е р н а т о р (присаживаясь). Пожалуйста, преподобный отец. Не называй меня превосходительством. Перед вами сидит человек, который не имеет ничего общего с известной вам персоной. (Отпивает глоток кофе.) Ничего общего, дорогие мои.
Все недоуменно переглядываются.
А н н а М а р и я (после паузы). Ты говоришь так странно, Петр, словно не узнаешь нас, свою жену, детей… Раз ты жив, то почему говоришь, что ты не его превосходительство? Кто же ты тогда, скажи на милость?
М а н у э л ь (многозначительно взглянув на Анну Марию). Минуточку, мама. Наверняка у отца есть какой-то свой взгляд на положение, в котором мы теперь находимся, он и мы…
Г у б е р н а т о р. У меня ничего нет, Мануэль, ничего! Кроме того, что я дышу и смотрю на вас, ровным счетом ничего! Я совершенно пуст… (Помолчав, умоляюще.) Это вы, вы должны сказать мне, что случилось. Что, собственно, случилось?
С у с а н н а. Бедный папа! Мы! Вон уж до чего дошло!
М а н у э л ь. Но где ты пропадал эти три дня? Как избежал покушения? Надеюсь, ты не станешь утверждать, что ничего такого не было? Твой автомобиль разнесло в клочья, вместе с шофером.
Г у б е р н а т о р (подавленный). К сожалению, вместе с шофером.
А н н а М а р и я. Боже милостивый! У меня в спальне клочок твоей шинели, не более перчатки!
Г у б е р н а т о р. Действительно, это была моя шинель, только она была на другом человеке.
М а н у э л ь. Кто это был, отец?
Г у б е р н а т о р. Этому человеку предстояло погибнуть на рассвете следующего дня. Это был приговоренный. Я хотел спасти его…
М а н у э л ь. Понятно, ты был в тюрьме. Покушение было произведено в ста метрах от тюремных ворот. Вот оно что! Поздравляю, отец! Ведь в тюрьмах всегда имеются приговоренные! Отлично придумано!
Г у б е р н а т о р. Придумано? Что ты под этим подразумеваешь?
М а н у э л ь. Это же ясно. Великолепная вспышка интуиции! Ты считался с возможностью покушения в любую минуту. Это была именно та минута! Смертник и так бы погиб. Ты послал его вместо себя!
Г у б е р н а т о р (вскакивает, подходит к Мануэлю, он потрясен). Что ты сказал?
М а н у э л ь. Ты обманул судьбу! Да, это совершенно ясно!
Г у б е р н а т о р (пронзительно кричит). Нет! Нет! Я хотел его спасти! Анна Мария! Преподобный отец! Не верьте ему! Это подло — то, что он сказал, подло!
А н н а М а р и я. Успокойся, Петр! Присядь. Боже мой, мы все потеряли голову, болтаем чепуху…
Г у б е р н а т о р. Я знаю, что говорю. Я действительно хотел его спасти! Верь мне, преподобный отец…
О т е ц А н а с т а з и. Извините, ваше превосходительство, мне неудобно участвовать в сугубо семейном разговоре. И так я уже услышал слишком много. Человек, останки которого я лично окропил святой водой, был, оказывается, преступником, и не каким-нибудь заурядным, раз его приговорили к смерти. Возможно, он был врагом нашего общественного строя, бунтовщиком…
Г у б е р н а т о р. Да, вот именно! Он был чем-то вроде святого. К стыду своему, преподобный отец, мы оба слишком мало знали, что такое святость.
О т е ц А н а с т а з и. Я знаю столько, сколько необходимо знать нам, слугам церкви. (Строго.) Что вы теперь собираетесь делать, ваше превосходительство?
А н н а М а р и я. Вот именно! Мы оказались в ужасном положении. Что нам делать, Петр?
Г у б е р н а т о р. Не знаю, Анна Мария, не знаю… (Показывая на Мануэля.) Но если бы то, что он сказал, было правдой, хотя бы только частицей правды… По-верьте мне, я был готов погибнуть с честью и без страха. Господи, неужели, кроме всего прочего, я еще окажусь мерзавцем?
С у с а н н а. Не думай об этом, отец. Мы говорим вздор от радости, что ты жив…
М а н у э л ь. Вот именно, мы рады, что ты жив…
А н н а М а р и я. Да, ты даже не представляешь, как мы рады…
Г у б е р н а т о р (садится и задумывается, все смотрят на него в растерянности; пауза). А все-таки я должен над этим хорошенько поразмыслить. Может, я действительно мерзавец? Или, например, мошенник? Ну конечно, дорогие мои, мошенник во всяком случае! Все, кажется, думают теперь обо мне: говорите что хотите — этот губернатор был смелым человеком, по крайней мере погиб порядочно… (С болезненным недоумением.) А я жив! Не угодно ли! Жив! Вот видите, что получилось!
Долгая пауза.
А н н а М а р и я. Мне кажется, Петр, что, кроме нас, никто не должен знать…
М а н у э л ь. О чем, мама?
А н н а М а р и я. О том, что случилось на самом деле. О том, что ты жив, Петр. На твою могилу возложено сегодня столько цветов! Мы не должны лишать людей их глубокой скорби… Кроме того, нельзя компрометировать обряд, который преподобный отец свершил лично…
Г у б е р н а т о р. Справедливость, дорогие мои, невозможно скомпрометировать. Люди убеждены, что справедливость восторжествовала. Моя смерть была им куда нужнее, чем моя жизнь.
О т е ц А н а с т а з и. Однако я полагал, ваше превосходительство, что вы погибли от рук злоумышленников. Справедливость — это великое слово в данном случае неприменимо.
С у с а н н а. Не будем спорить о словах. Меня больше интересует, что нам, мне и маме, делать с нашими траурными нарядами. Лично я предпочла бы завтра спрятать их подальше.
А н н а М а р и я. Ты права, Сусанна, я тоже…
С у с а н н а. Впрочем, если вы считаете, что людям надо оставить их драгоценную веру в смерть губернатора…
Г у б е р н а т о р. Надо, Сусанна, надо! Цветы, о которых ты упоминала, Анна Мария, должны остаться на своем месте.
А н н а М а р и я (испуганно). Цветы, да… Но ты? Что будет с тобой, Петр?
Г у б е р н а т о р. Со мной? Что ж, оказывается, все-таки он был прав…
М а н у э л ь. Кто, отец?
Г у б е р н а т о р. Человек, чьи останки вы засыпали цветами. Да, он был прав, говоря, что дело не во мне… Я не трусил, хотел, чтобы он взглянул мне в лицо. И все же, Мануэль, тебе пришлось в конце концов подумать, что я трус! (Встает, подходит неверным шагом к одному из зеркал на стене гостиной, останавливается перед ним, долго рассматривает себя.) Я не знаю его, не знаю этого старика… Ты прав, Мануэль, он явно сделал нечто такое, что изменяет лицо… (Оборачивается.) Вы тоже не хотите его знать! Боитесь! Вы хорошо знаете, что то самое я сделал за вас… (Достает платок.) Это самое, вот! (Взмахивает платком.) За вас и для вас. За вас, Мануэль и Сусанна! За тебя, Анна Мария! Да и за тебя тоже, преподобный отец! А теперь ты, Мануэль, подумал, что я трус! (Кричит.) Все мы трусы — трусы и убийцы! Все. Нам остается уж только лгать — только лгать, до самого конца! (Умолкает, обессилев.)
А н н а М а р и я. Ты несправедлив, Петр. Все видишь в черном свете. И вдобавок ты неблагодарный, ибо вместо того, чтобы благодарить провидение…
О т е ц А н а с т а з и (строго). Вот именно, милостивая государыня. И мне кажется, что его превосходительство запамятовал о самом главном. Ведь мы имеем дело с явным вмешательством провидения. Случилось то, чему вы, ваше превосходительство, правильно или нет, придавали известное значение: выражаясь вашими словами, вы спасли свою честь в глазах общества. Но вместе с тем — спасли и свою жизнь! Боже правый, можно ли желать большего?
Г у б е р н а т о р (глядя на отца Анастази, моргает, словно вдруг ослепленный человек, открывает рот, точно для резкого ответа, но вместо этого разражается громким, облегчающим душу смехом; подходит к отцу Анастази, берет его под руку, отводит далеко в сторону, начинает говорить торопливо, задыхающимся голосом, как бы не замечая присутствия других). Да, дружище, да! Так оно и есть! Послушай, скажу только тебе, ибо это тайна… (Тише.) Когда я услыхал крики, что губернатор убит, мне страшно захотелось напиться воды, обыкновенной воды… Я тут же напился… Ах, какая это была вода! Я пил ее из жестяной кружки и чувствовал, как с каждым глотком ко мне возвращается нечто такое, от чего я отрекся… что-то единственное, великолепное! Да-да! Это было именно то! Дикая радость, что уже случилось! Уже случилось — а я жив! Жив! И буду жить. Пришлось только переждать собственные похороны — и вот я есмь! Я есмь. У благочестивой Анны Марии была такая испуганная мина… По правде говоря, и у тебя тоже, преподобный отец… (Поворачивается к остальным, с лукавой улыбкой, громко.) Но теперь все образуется. Мы уедем, Анна Мария, куда-нибудь далеко, где нас никто не знает, да! Нам нельзя выдавать себя пока… В какой-нибудь глухой уголок… в дремучих лесах или в горах… наймем маленький бревенчатый домик. Никого, ни души… только лесные тропы. И дышать всей грудью, и птицы по утрам… Да, Анна Мария, завтра же едем! Да, Сусанна!
А н н а М а р и я (ошеломленная). В дремучих лесах или в горах… лесные тропы… Как это понимать, Петр? Сусанна, Мануэль! О чем, собственно, он говорит?
Г у б е р н а т о р. Ну конечно, да! Теперь, когда я отдал людям то, что им полагалось, мы снова вместе… Ведь вы же радуетесь. Сусанна, Мануэль! Я думаю о вас, как в то время, когда вам было по восемь, десять лет… о тебе, Анна Мария, когда ты певала нам летними вечерами, при открытых окнах… Вы же помните…
А н н а М а р и я (растерянно). Это правда, Петр… Я когда-то пела…
С у с а н н а (пожимая плечами). Это правда, отец, мне когда-то было восемь лет, потом десять…
М а н у э л ь. Мне кажется, что отец представляет себе все это слишком просто…
Г у б е р н а т о р. Это действительно просто, дорогие мои! Несколько дней назад, Анна Мария, ты сама уговаривала меня уехать!
А н н а М а р и я. Это было тогда, Петр, когда ты еще был жив… Действительно, все говорили тогда: его превосходительство должен немедленно выехать на длительный отдых куда-нибудь за границу…
Г у б е р н а т о р. Но я вовсе не намерен отдыхать, дорогие мои! Напротив, мне хочется уставать, испытывать здоровую усталость. Я буду колоть дрова, носить воду… Вот увидишь, Анна Мария, мы еще поживем, я же, как тебе известно, из семьи долговечных…
А н н а М а р и я. Помилуй, ты хочешь колоть дрова, носить воду? Ты?
Мануэль наливает себе коньяку, отходит в сторону, пьет в раздумье, небольшими глотками. Сусанна подходит к зеркалу, смотрится в него.
О т е ц А н а с т а з и. Если я правильно понимаю, ваше превосходительство желает отказаться от светской жизни… Лично мне эта мысль представляется похвальной…
Г у б е р н а т о р. Слыхала, Анна Мария? Преподобный отец одобряет мое намерение. Разве мне остается что-либо иное? Только вы должны помочь мне, дорогие мои… Теперь у меня есть только вы, только вы!
Жена отворачивается, подносит платок к глазам.
(Подходит к ней, прикасается к ее плечу.) Анна Мария, не отворачивайся…
Анна Мария молчит не двигаясь. Губернатор идет к Сусанне, трогает ее за плечо.
Сусанна, вы же понимаете меня… (Идет к Мануэлю, трясет его за плечо.) Мануэль, почему ты молчишь? (Отходит на середину сцены, растерянно оглядывается.) Почему вы молчите, все молчите? Ведь я не сказал ничего страшного… (В отчаянии.) Анна Мария! Дети! Ведь не могу же я пойти туда и лечь под ту гору цветов… (Подходит к отцу Анастази, трясет его за плечо.) Скажи мне, преподобный отец… не ошиблось ли на этот раз провидение?
Отец Анастази величественно молчит.
Уголок кладбища. Гора цветов и венков обозначает место, где недавно был похоронен Губернатор.
Несколько деревьев, скамейка.
Л у к а входит, останавливается возле горы цветов, снимает шапку: постояв в молчании, наклоняется, расправляет ленты венков.
М о г и л ь щ и к (проходит с лопатой на плече, останавливается, наблюдает за Лукой). Ты что, для кого стараешься, чтобы золотые буковки поблескивали? (Толкает Луку в бок, смеется.) Я в два раза глубже выкопал, чтобы не встал.
Л у к а. Другому, может, этого б и хотелось. А ему — нет. Он был не из трусливых.
М о г и л ь щ и к. Ишь ты! Хочешь сказать, что знал его? Винишко вместе попивали, а? В картишки перекидывались с его превосходительством?
Л у к а. Знал, да не так, а по-человечески. Другой, если бы сделал такое, спрятался бы за крепостные стены. А он — нет.
М о г и л ь щ и к. А по мне, лучше, что мы его закопали в два раза глубже, чем обыкновенных, порядочных людей.
Л у к а. Твое ремесло, тебе лучше знать, как надо.
М о г и л ь щ и к. Конечно, знаю.
Г у б е р н а т о р в штатском, воротник пальто поднят, шляпа глубоко надвинута на глаза, на лице неопрятная, многодневная щетина, темные очки, входит, прячется за дерево, слушает.
(Сплевывает.) Целый сад сюда натащили. А у такого, что за наше народное дело погибнет, едва травкой порастет. С этой чертовой справедливостью всегда так: жди — не дождешься и в могиле. А ты не стой над ним с таким молитвенным видом, неудобно. Еще кто-нибудь подумает, что жалеешь.
Л у к а. А разве знаешь когда-нибудь наверняка, над кем стоишь? Каков был человек, который лежит здесь, плох или хорош?
М о г и л ь щ и к. Еще скажи, что погиб геройски. Тьфу, пропасть!
Л у к а. Этого не скажу. Но погиб по справедливости. Свой долг заплатил сполна. Был человеком чести.
М о г и л ь щ и к. А мне что с его чести? Один погибнет — другого дадут. От этого ничего не изменится.
Л у к а. Лучше с честью под эту глиняную перину, чем с подлостью тут, наверху.
М о г и л ь щ и к. У тебя, брат, в голове какая-то кутерьма. Любой тебе скажет наоборот: лучше жить, чем гнить.
Л у к а. Нет, не любой. Вот он так бы не сказал.
М о г и л ь щ и к. Впрочем, мне все едино. Любому ямку выкопаю. Но их превосходительствам — всегда в два раза глубже.
Л у к а. Слава богу! По крайней мере со мной не помучаешься.
М о г и л ь щ и к. Ну, не торопись. Ты еще крепкий.
Л у к а. Однако знакомых у меня, как видишь, становится все больше тут, чем там, в городе. А человека всегда тянет к своим. Пойду проведаю еще кое-кого. Над этим подумаешь, над другим повздыхаешь — вот люди великие и малые… (Уходит.)
Могильщик выколачивает свою трубку о каблук. Губернатор, немного повременив, подходит к могиле.
М о г и л ь щ и к. А вы как на службу. Каждый день в эту пору.
Г у б е р н а т о р. Навещать умерших, дружище, — долг христианина.
М о г и л ь щ и к. В таком случае христиан в нашем городе можно перечесть по пальцам. Хотя, говоря по правде, вы не смахиваете на христианина. (Фамильярно.) Вы больше походите на одного из тех, что бросают бомбы в губернаторов… (Толкая в бок Губернатора.) Признайтесь-ка, вы приходите сюда караулить свою жертву? Что?
Г у б е р н а т о р. Да, вот именно, дружище. Я прихожу караулить свою жертву. Надеюсь, ты меня не выдашь?
М о г и л ь щ и к. Еще чего! Пусть хоть сам отец Анастази…
Г у б е р н а т о р. Отец Анастази никогда не навестит этой могилы.
М о г и л ь щ и к. Конечно, он предпочитает навещать губернаторский дворец. Пусть только назначат нового…
Г у б е р н а т о р (машинально). Кого?
М о г и л ь щ и к. Нового губернатора.
Г у б е р н а т о р. Нет, не назначат. Этот был последний.
М о г и л ь щ и к. Последний? Как вы это понимаете?
Г у б е р н а т о р. Не так буквально, как ты думаешь.
М о г и л ь щ и к (впервые серьезно). Мне думается, что у меня было бы меньше работы, если бы на свете не было губернаторов.
Г у б е р н а т о р. Кто знает, может, еще придумают что-нибудь такое, что ты вообще окажешься лишним.
М о г и л ь щ и к. Придумают? Кто же?
Г у б е р н а т о р. Те, для которых правят губернаторы. Либо правили… (Показывая на могилу.) Как этот…
М о г и л ь щ и к (вдруг встревожившись). Теперь я вижу, что вы действительно из тех, что развлекаются бомбами… Впрочем, не мое дело. Любому ямку выкопаю. (Доверительно.) А вам в случае чего сделаю легкую оградку, с калиточкой, посажу кустики жасмина или сирени… Предпочитаете сирень ли жасмин?
Г у б е р н а т о р. Безразлично, моя философствующая лопата. Безразлично.
М о г и л ь щ и к осматривает свою лопату, пожимает плечами, уходит.
Губернатор с минуту один у могилы.
Р а с с к а з ч и к (входит, за спиной Губернатора). Пора кончать. Губернаторы уходят, народ остается.
Г у б е р н а т о р. Однако на сей раз получилось так, что остался и губернатор. Смешно. Этот славный малый с лопатой принимает меня за анархиста. А я попросту лишь на нелегальном положении.
Р а с с к а з ч и к (показывает на могилу). Он тоже. Живой и мертвый — перед лицом мира вы оба на нелегальном положении.
Г у б е р н а т о р. Это удивительно. Мне все больше кажется, что оба мы — он и я — были людьми одинакового покроя. Теперь, когда я совсем один, так, как и он в этой моей яме…
Р а с с к а з ч и к. Он не один. Тысячи уст с любовью произносят его имя.
Г у б е р н а т о р. С любовью или страхом — не все ли равно? И то и другое не позволяет нам быть собой — только собой! Я лишь теперь понял это. Какое счастье — быть только собой! Для себя.
Р а с с к а з ч и к. Жаль. Я предпочитал видеть вас таким, каким вы были прежде. Несмотря на то, что внушали людям страх и отвращение, никто не мог вам отказать в порядочности и отваге.
Г у б е р н а т о р. Плевал я на них! Теперь, когда глупая судьба и еще более глупые люди вернули мне мою свободу, я жалею лишь об одном: что оставили мне на это так мало времени…
Р а с с к а з ч и к. Внимание! Приближается тот, кто до недавнего времени был вам не совсем безразличен, но кому бы не понравилось то, что вы говорите…
Входит И о а с я. Губернатор отступает за дерево, стоя в укрытии, слушает.
(Наблюдает за Иоасей. Пауза.) Вы знали его превосходительство, барышня?
И о а с я (машинально). Нет. (Пауза.) Да.
Р а с с к а з ч и к. Как все в городе. Знали и не знали.
И о а с я. Нет, не так, как все.
Р а с с к а з ч и к. Иначе?
И о а с я. Немного иначе. (Пауза.) Я принесла розу. Но не знаю, следует ли ее тут положить. Мне казалось, что на него навалят самый тяжелый камень, какой только можно найти… Мне было жалко… Между тем тут — столько великолепных венков, лент… За что, почему?
Р а с с к а з ч и к (с иронией). Очевидно, его любили — жена, дети, подчиненные…
И о а с я (после некоторого раздумья). Все-таки положу. Нет. Не ему. Тем, кто его убил.
Р а с с к а з ч и к (приблизясь, доверительно). Возможно, вы правы. За день до смерти он сам говорил, что это сделают отважные люди.
И о а с я. Вот видите! (Пауза.) Говорят, что те, кто его убил, хотят исправить мир.
Р а с с к а з ч и к. Разумеется. Но бомбами его не исправишь.
И о а с я. Я тоже так думаю. А все-таки многие из них за это погибают. Хоронят их тайком, мало кто знает, где они лежат. Поэтому я положу эту розу здесь. Я положу ее наперекор этим великолепным венкам. (Кладет розу на землю у подножия горы венков.)
Р а с с к а з ч и к. Что касается цветов, то безразлично, за что они либо против чего. Они одинаково пахнут и одинаково истлевают. Как и останки, что здесь покоятся: через десять лет не узнаешь, чьи они…
И о а с я (отступает от могилы). Через десять лет? Я буду тогда совсем взрослая… Но боюсь, что до этого времени мир не будет исправлен.
Р а с с к а з ч и к. Пожалуй, еще нет, милая Иоася…
Сцена погружается в темноту; яркий прожектор освещает только гору венков и лежащую возле нее на земле розу.
З а н а в е с.
Перевод М. Игнатова.