Е л и з а в е т а. А ты знай свое место, германская докторша! Ты спасибо скажи, что здесь приличные люди собрались, — быть бы тебе теперь на Соловках. Не знаешь, как это делается? Расскажу!..
Д а р ь я. Приткнись ты, убогая! И горя-то по-человечески принять не умеешь!
Е л и з а в е т а. Ты умеешь? Я твоих сынов не убивала, они вон — тоже, а ты всю душу с утра заплевала, хабалка чертова! Что, не так?
Д а р ь я. Ну, так. Я и повинюсь… (Кланяется.)
Всем от этого неловко.
Е л и з а в е т а. О-ох… (Опускается на табурет.)
Д а р ь я. У каждого своя беда, женщина. Ты на людей зла не держи. Тяжко? По себе знаю — не медом мазано. Тебе с людьми жить, на них глядеть, а им — на тебя. Другого выхода не наблюдается. Вот, девка, какие наши дела… Он с тобой и до войны не шибко ладил…
Все деликатно выходят, оставив Елизавету с Дарьей.
…попрекал, бывало, и характером, и за эту… вот слово-то забыла… Бульварность?
Е л и з а в е т а. Вульгарность… (Тихо плачет.)
Д а р ь я. Во-во… Так что у него глаза вкось глядели: один — на тебя, другой — на сторону… Что ж теперь убиваться, если расколото было, а и вовсе не склеилось? Вернулся бы — тоже не жизнь.
Е л и з а в е т а. Помнишь, как на фронт уходил? Любил ведь!
Д а р ь я. Перед разлукой все дорого, а зло дремлет.
Е л и з а в е т а. Письма какие писал — ты бы видела!
Д а р ь я. Так и это — в разлуке. Мой, бывало, слова ласковые словно с хлебом заглотнул, а отъедет куда на недельку — господи, откуда что и бралось! Тут тебе и «любушка», и «лебедушка»…
Е л и з а в е т а. Тоже, скажешь, не любил? Я же видела!
Д а р ь я. Наверно, любил. По-своему. Я его понимала.
Е л и з а в е т а. А я… никогда не понимала. Все — служба! Жить-то когда?
Д а р ь я. Может, теперь заживет. Огляделся там, на фронтах, и прежней жизни своей не одобрил.
Е л и з а в е т а. Почему же меня не спросил? Я ведь тоже — живая. Пошла бы за ним. И на фронт бы пошла!
Д а р ь я. Нет, Лизавета, для фронта ты человек неподходящий. Ты сейчас не пыли, кровь на воду не переводи — кровь теперь дорогая. Оглядись, как он, себя пойми, в людях разберись. А мы тебя не выдадим. Я баба грубая и порядок люблю, но людей жалею…
Е л и з а в е т а. Я знаю… знаю…
Д а р ь я. Вот мы с тобой и прорвемся. А? Ученый у нас в холостых ходит. Станешь поумней — глядишь, и он тебя заметит. Баба ты видная: телом бела, ножкой стройна. Таких баб в Питере раз-два и хватит… Ну, пошли ко мне. Одна от тоски завоешь, а на пару, глядишь, перемогнемся.
Е л и з а в е т а. Нет. Я в кино пойду. Мне кино помогает.
Д а р ь я. А очередь?
Е л и з а в е т а. Лису надену. Скажу: муж-генерал билеты заказывал.
Д а р ь я. Ну, коли так, давай.
Е л и з а в е т а. Спасибо тебе, Дарья Власьевна…
Д а р ь я. Э, брось! Я эту похлебку шестой год хлебаю…
Елизавета уходит к себе.
Виноватый тут один — война, кол бы ей в кости… (Открывает форточку, кричит во двор.) Бина Марковна! Подружка! Зайди потрепаться — свои одолели!.. (Прислушивается.) Видать, дома нету… Э-эх-ма!..
Е л и з а в е т а проходит, нацепив лису.
Е л и з а в е т а. Пошла.
Д а р ь я. С богом.
Е л и з а в е т а. Прощай.
Д а р ь я. Чего? Ты чего это?
Е л и з а в е т а. А чего?
Д а р ь я. Что это еще за «прощай»?
Е л и з а в е т а. А! До свиданья, значит. А ты что подумала? (Смеется.) Нет, а ты что подумала?
Д а р ь я. Я и подумала… (Смеется.)
Е л и з а в е т а. Нет уж, вот ему!
Д а р ь я. Ходи фертом, женщина. На веселого червячка и сом клюет.
Елизавета складывает кукиш и уходит. Вскоре раздаются четыре звонка. Дарья Власьевна отпирает. Входит И н с п е к т о р.
И н с п е к т о р. Извините. Вот сейчас прошла женщина. Красивая. С лисой на плечах. Не знаете, из какой квартиры?..
Д а р ь я. А вы вообще-то кто?
И н с п е к т о р. Н-да… Ну, ладно… (Холодно-официально.) Гражданка Никодимова — это вы? Я инспектор управления…
Д а р ь я. Погоди… Не враз… Постой-ка тут. (Уходит. Слышно, как она стучит в дверь Никодимовой.) Антонина Васильевна!.. К тебе — человек от властей.
Н и к о д и м о в а (быстро выходит). Вы — ко мне?
Дарья Власьевна стоит поодаль.
И н с п е к т о р. Никодимова?
Н и к о д и м о в а. Да.
И н с п е к т о р. Антонина Васильевна?
Н и к о д и м о в а. Да.
И н с п е к т о р. Пройдемте в комнату. Есть разговор.
Н и к о д и м о в а. Пожалуйста. Только, прошу вас, вполголоса. Дети только что легли. Мы ввели за правило дневной сон в течение двух часов. Они еще очень ослаблены.
Д а р ь я. Говорите здесь. Я пойду к себе.
И н с п е к т о р. В кухне? Ну, знаете, это странно как-то.
Д а р ь я. У нас вся жизнь — в кухне. Хором не завели, мил-человек, так что, чем богаты… А хошь — ко мне, я тут побуду.
И н с п е к т о р. У меня дело к гражданочке, так что прошу нас оставить.
Д а р ь я. Я же сказала: пойду к себе. (Уходит.)
И н с п е к т о р. Рассмотрели мы ваше заявление. О материнском праве на Олеся двенадцати лет и Марианну — девяти…
Н и к о д и м о в а. Спасибо, товарищи!
И н с п е к т о р (поморщившись). Не торопитесь — выслушайте до конца, гражданочка. Так вот, есть мнение, что не можем мы доверить воспитание будущего советского гражданина первому попавшемуся…
Н и к о д и м о в а. Кто же тут первый попавшийся? Я родилась, выросла, училась в Ленинграде, работала в Военно-медицинской академии…
И н с п е к т о р. Однако в Военно-медицинскую академию вас не вернули. Не так ли?
Н и к о д и м о в а. Да, поскольку не было вакансий.
И н с п е к т о р. Но вы-то, надеюсь, понимаете, что основная причина — в другом.
Н и к о д и м о в а. Ни о чем другом мне не говорили.
И н с п е к т о р. Мне бы тоже не хотелось, но что поделаешь.
Н и к о д и м о в а. Вы имеете в виду годы моего плена? Моя совесть чиста.
И н с п е к т о р. Ну, плен сам по себе никого не украшает. А насчет чистой совести — кто это докажет?
Н и к о д и м о в а. Разве надо доказывать чистую совесть? А не преступление?
И н с п е к т о р. Вопрос в наше время риторический. Кто знает о вашей деятельности с 1942 по 1945 год? Назовите этих людей.
Н и к о д и м о в а. Я думаю, бывшие узницы концлагеря…
И н с п е к т о р. Свидетельства сомнительные. И все-таки кое-кого из них опросили. Вы работали врачом в… как это называется? Сейчас скажу… (Роется в папке.)
Н и к о д и м о в а. В ревире.
И н с п е к т о р. Вот именно. Работали вы по специальности в фашистском медицинском учреждении.
Н и к о д и м о в а. В лагерном ревире!
И н с п е к т о р. Неважно… И получали двойной паек. Так или не так?
Н и к о д и м о в а. Да, но я…
И н с п е к т о р. Вы получали двойной паек и фактически приговаривали людей к смерти!
Н и к о д и м о в а. Я?! К смерти?!
И н с п е к т о р. У нас есть сведения, что вы ставили диагноз — «туберкулез». А этого, как пишет… было достаточно, чтобы женщину отправить в газовую камеру. Вы отрицаете это?
Н и к о д и м о в а. Нет…
И н с п е к т о р. Да, вас трудно судить как пособника военных преступников. Вы не убивали своими руками. Но вы лечили туберкулез газовой камерой!.. Можем ли мы такому человеку доверить детей?
Н и к о д и м о в а. Олесь и Марианна — мои дети! Я — их мать! Советская военная администрация в Германии доверила мне их… Я получила разрешение…
И н с п е к т о р. Государство позаботится о них, не беспокойтесь! С какой целью вы ставите вопрос об официальном усыновлении этих двух детей?
Н и к о д и м о в а. Цель может быть только одна: вырастить здоровых детей, дать им образование, помочь их счастью… Как же еще ответить на такой вопрос?
И н с п е к т о р. Вы считаете, что сможете это сделать лучше, чем детское учреждение?
Н и к о д и м о в а. Они учатся в школе. Разве этого недостаточно?
И н с п е к т о р. Для сирот войны у нас имеются спецдома. Наше мнение: они будут в лучших условиях. Тем более что вашей биографией занимаются соответствующие органы, и если будет доказано…
Н и к о д и м о в а. Этим детям нельзя в спецдома! У них — семья… Им нужна семья!
И н с п е к т о р. Они ничем не отличаются от других.
Н и к о д и м о в а. У них на руках — номера! Много вы знаете детей с номерами? Они видели, как дети эсэсовцев играли с куклами, отнятыми у их товарищей, убитых в газовой камере! Есть еще много всякого, чем они отличаются от других детей!
И н с п е к т о р. Вы говорите так, словно я в этом участвовал!
Н и к о д и м о в а. Я хочу, чтобы вы поняли: этих детей нельзя отдавать в детдом! У них есть мать! Они к этому привыкли! Поймите же вы, что у них есть мать!
И н с п е к т о р. Кричать не советую, гражданочка. Не надо.
Вбегают О л е с ь и М а р и а н н а. Никодимова их не видит.
Н и к о д и м о в а. Уйдите, прошу вас! Я сама приду, куда надо… Я буду говорить… Обращусь в Смольный…
И н с п е к т о р (усмехнувшись). Смольному сейчас не до вас.
Н и к о д и м о в а. Ничего, я найду дорогу… Есть же люди… Найду тех, кто освобождал Равенсбрюк. Это — офицеры, герои войны, их слову поверят, к ним прислушаются… Дайте мне время!
И н с п е к т о р. Мы дали вам ответ. Можете обжаловать. Ваше право. В других инстанциях рассудят по-другому, пожалуйста… Но сейчас вы обязаны подчиниться: государство берет детей под свою защиту.
М а р и а н н а (тихо, прижавшись к матери). Дядя, битте шён, геен зи! Пожалуйста! Мама волнуется — так не надо!
И н с п е к т о р. С тобой, девочка, пока не разговаривают.
М а р и а н н а. Нун, генуг, дядя! Аллес генуг! Кэ сэ байя!