Е л и з а в е т а. Тридцать?!
Всем неловко — все стеснительно глядят на раннюю седину Никодимовой.
М а н е ж н и к о в (с трудом). А вас седина нисколько не старит.
Д а р ь я. Ну, и давай суетись! Чего стоишь, раз тебе тридцать?
И г о р ь (Марианне). Вырастешь — сама станешь играть на скрипке. Еще лучше меня!
Д а р ь я (накрывая на стол). Куда уж лучше-то!
И г о р ь. У меня до войны лучше получалось — вы просто забыли, тетя Даша. (Марианне.) Так что — будем учиться?
Марианна кивает, притрагивается к смычку, гладит его.
М а н е ж н и к о в. Старый, запиленный вальс, Поставить?
Е л и з а в е т а. Мечтаю!
Манежников ставит пластинку.
Чур, белый вальс! Дамы сами выбирают.
Приглашает Манежникова.
И г о р ь (Марианне). Ты меня приглашаешь?
Марианна кивает головой. Игорь кружится с нею на руках, затем ставит на пол и приглашает Дарью.
Д а р ь я. Ну, я уж вокруг себя не обернусь. Десять лет не танцевала.
И г о р ь. Попробуем.
Танцуют.
К а т я. Покружимся, Антонина Васильевна?
Н и к о д и м о в а. Вам бы лучше сохранить расстояние…
К а т я. Не понимаю вас!
Н и к о д и м о в а. Еще не известно, что я за птица.
К а т я. Главное, что вы об этом знаете сами. По-моему, так.
Н и к о д и м о в а. Скажите, а вам было трудно — там?
К а т я. На фронте? Как всем… Спать очень хотелось. За всю войну еще не отоспалась. А к остальному привыкла.
Н и к о д и м о в а. Странно, вас как будто и не коснулась война.
К а т я. Коснулась… Я просто не показываю! Зачем? Всем сейчас трудно. Нет такого человека, кого бы горе обошло! Я лично не встречала.
Танцуют Елизавета и Манежников.
Е л и з а в е т а. Вы жили где-то в Заячьем?
М а н е ж н и к о в. Нет, на Лиговке.
Е л и з а в е т а. Люблю этот район. Разбомбили?
М а н е ж н и к о в. Во время блокады я редко бывал дома. Однажды пришел, а там…
Е л и з а в е т а. Понимаю. Как хорошо я вас понимаю — самой удивительно! Но теперь уж все наладится. Квартиру хорошую дадут, женитесь. Вы не были женаты?
М а н е ж н и к о в. Как-то не собрался.
И г о р ь. Предлагаю поменяться дамами!
Е л и з а в е т а (Манежникову). С Катькой ему потанцевать захотелось. (Громко.) Это нечестно: белый вальс!
И г о р ь (вновь подхватывает Марианну). Николай Гаврилович, не отставайте!
М а н е ж н и к о в. Катя, если позволите…
К а т я. Почему же нет?!
Танцуют.
Д а р ь я. Олесь, ты чего сбоку?
О л е с ь. Смотрю на всех. Интересно.
Д а р ь я. А танцевать?
О л е с ь. Я не умею.
Д а р ь я. Поучу.
О л е с ь. Мне и так хорошо.
Д а р ь я. Зато за столом садись со мной рядочком. Я слышала, ты поешь хорошо. Вместе петь станем. Лады?
О л е с ь. Я с мамой сяду, а вы — с нами. Только не обижайтесь, что я так говорю.
Д а р ь я. Разве можно!
Кончился вальс.
М а н е ж н и к о в. Так ни слова и не сказали друг другу. Плохой я кавалер, Катя.
К а т я. А мне и так понравилось. Могу еще.
М а н е ж н и к о в. Вы слишком добры. Простите за неуклюжесть.
К а т я. Сядем рядом и наговоримся досыта. Только Игоря возьмем с собой. Какой он чудесный человек оказался! Правда?
М а н е ж н и к о в. Более чем правда. Более чем…
Рассаживаются: Манежников с Катей, справа от нее — Игорь, слева от Манежникова Елизавета, рядом с Игорем — Марианна, затем — Никодимова, Олесь и Дарья Власьевна.
Д а р ь я. Зелье сама открою. (Открывает шампанское.) Ай, тоже салют!.. А уж слова говорите, кто пограмотнее. Слова нужны настоящие. (Разливает шампанское.) А, профессор?
М а н е ж н и к о в. Я в ораторстве не очень чтоб.
Д а р ь я. Стыдобища какая! Профессор Советского Союза — нечего сказать.
И г о р ь. Так пусть каждый сантиметр Ленинграда вернется на свое место! Люди не вернулись, а город вернется.
Д а р ь я. Верно: горе — свое, а счастье — общее. Помню, снимали доски с Медного Всадника. Всю блокаду был заколоченный, бедняга. Ох, как ждали люди!.. Вот оно — лицо Петруши нашего, вот и голова коня, и копыта, и змей!.. Это верно все: красотой нашей — да по харе ему, кровососу поганому!.. Девочки из ПВО доски-то сбросили, стоят и поют: «Любимый город может спать спокойно»…
О л е с ь (тихонько подхватывает).
…И видеть сны.
И зеленеть среди весны…
Все поют негромко, оценивая пророческий смысл популярной довоенной песни.
М а р и а н н а (подхватывает).
Пройдет товарищ все бои и войны,
Не зная сна, не зная тишины…
В с е (вместе).
Любимый город может спать спокойно
И видеть сны, и зеленеть среди весны.
О л е с ь (вырываясь из хора звонким мальчишеским дискантом).
Когда ж домой товарищ мой вернется,
За ним родные ветры прилетят,
Любимый город другу улыбнется,
Знакомый дом, зеленый сад,
И нежный взгляд…
Пауза.
К а т я (тихо). Выпить забыли.
Д а р ь я. Э, э! Пузырьки уходят! Ну, за все сказанное и подуманное!
Пьют шампанское. Дарья отходит к своему столику, вынимает четыре стопки и свечу. Наливает в стопки понемногу водки, закрывает их кусочками хлеба. Зажигает свечу. То же самое делает Катя, взяв бутылку с водкой из рук Дарьи. Катя передает бутылку Манежникову. Тот тоже наливает водку и ставит свечу. Игорь, проходя в свою комнату из кухни, гасит свет. Манежников подходит с бутылкой к Никодимовой, но она стоит, глядя в пространство, обняв детей. Елизавета отходит к двери, опирается на косяк, потрясенная. Возвращается Игорь с двумя стаканами и канделябром на две свечи, наливает водку, зажигает свечи…
Раздаются настойчивые четыре звонка. Дети испуганно прижимаются к Никодимовой. Елизавета медленно идет и отпирает. Входит И н с п е к т о р, видит происходящее, снимает шапку и останавливается. Елизавета преграждает ему дорогу.
Занавес.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Та же кухня, но все здесь по-новому. Две газовые плиты. Легкие столики. Навесные шкафчики. От прежнего — радиола Манежникова, в проем кухонной двери видна часть коридора с телефоном.
Сегодня — 27 января 1956 года.
Д а р ь я распахнула окно во двор и кричит туда, в колодец старого питерского двора. К а т я пытается ей помешать.
На Дарье — больничный халат, толстые чулки, валенки. На плечах чья-то непомерно короткая шубейка. Катя строго, но со вкусом одетая тридцатилетняя женщина-интеллигентка.
Д а р ь я. Родил родненький мой!.. Слышь-ка, Бина Марковна! От Гришки моего наследник остался — Шуриком зовут! В деда!
К а т я. Тетя Даша!
Д а р ь я. Письмо получила!.. Одиннадцать лет этот Шурик по земле бегает! Да погоди ты!.. (Прорывается к окну снова.) Слышь, подружка?! Успел-таки чертяка!.. Не мог такой парень помереть пустым.
К а т я (захлопывает окно и запирает на шпингалеты). Все! Хватит. Позор какой: халатик этот с пятнами от хлорки, шуба с чужого плеча, валенки черт знает какого цвета! Кто теперь так ходит? Вас милиция задержит — вот увидите!
Д а р ь я (обнимает Катю). Тобой одной и спасаюсь! Не умею я по больницам, Катюша! А сюда на часок сбегу — точно оживаю… И письмо это из ящика вытащила!.. Ай, письмо!.. А она-то, дуреха, все не писала — стеснялась. Ай, дуреха-то! Ты только послушай. (Читает.) «Гриша говорил: строгая вы женщина, и нас не примете, если не по закону. И мы бы с ним после Победы расписались, а он возьми и погибни. Как сама выжила, не знаю, как ребеночек во мне сохранился, и то одному богу известно». Душевная, видать, девка, да немудрящая… Сей же час телеграмму, чтоб в самолет — и ко мне! Нечего там одной огинаться… Я тут в забор из больницы бегаю, а у меня внук на воле растет! Что же это такое?.. Ай да Гриша! Это же весь род людской насквозь прохудится, если такие ребята после себя подарка не оставят… Катя, ты не серчай — ты лучше такси мне поймай. Еще и на телеграф заскочить надо!
К а т я. На телеграф — не выйдет. Давайте мне адрес — я сама отправлю.
Д а р ь я. Только тут же и отправь! Тихо-тихо!.. Слышь, ключ в замке ворочают? Я спрячусь. Катюша, ты меня не выдавай! (Поспешно уходит.)
Входит Н и к о д и м о в а. Она постарела и устала. Разбитой походкой идет на кухню, ставит на стол сумку с продуктами.
К а т я. Антонина Васильевна!
Н и к о д и м о в а. Здравствуйте, Катюша. Вы — одна?
К а т я. Мы с вами виделись утром. Я одна. Что-нибудь случилось?
Н и к о д и м о в а. Почему вы так думаете?
К а т я. На вас лица нет.
Н и к о д и м о в а (опускается на табурет). Пять операций…
К а т я. И что? Неудача?!
Н и к о д и м о в а. Почему?.. Надеемся.
К а т я. Если надо по дому помочь, не стесняйтесь. У меня свободный день.
Н и к о д и м о в а. Спасибо, я все сделаю сама. Марианна не звонила? Как у нее решилось с поездкой на фестиваль?
К а т я. А разве еще не решилось? Она же победила на конкурсе.
Н и к о д и м о в а. Да, но… У меня какое-то странное предчувствие.
К а т я. Ну, что вы! Энергичный человек, превосходный хирург. Вас ценят.
Н и к о д и м о в а. Ценят — да. Хоть я до сих пор ординатор. И к студентам меня на всякий случай не пускают.
К а т я. Неужели? Но ведь все давно кончилось.
Н и к о д и м о в а. Нет!.. Вы этого не поймете…
К а т я. Почему вы так уверены?