. Но… Ваше Превос…
КАДИ(в изнеможении). Иди пописай. На зелень или на ветки, иди же.
Полицейский выходит. Кади с любопытством смотрит на Саида, подходит к нему.
(Ласково). Мне все надоело. Подумай, какие ничтожные проблемы мне предлагаются. Я служу судьей в деревне, где каждую минуту должны совершаться ужасные преступления. (Обеспокоенно.) Или ничто не есть преступление? А мир преподносит Господу лишь два-три очаровательных проступка. Нет. Мне все надоело. И моя голова становится еще тяжелее оттого, что она пуста.
САИД. Давайте как есть. Я и этим удовольствуюсь, я — не гордый, и я не прошу, чтобы сам Господь побеспокоился и открыл мне тюремные ворота. Это может сделать и деревенский судья.
КАДИ(важно). Если бы речь шла только о том, чтобы открыть решетки и затворить их, тогда — да. Но мне нужна причина. Чтобы найти ее, нужно знать, где искать, а я устал.
САИД. Вы одно забываете: вам платят за то, чтобы вы открывали и закрывали тюремные ворота.
Пауза.
Я не могу сам себя обслуживать…
КАДИ(озадаченно). Нет, конечно… но нужно к этому прийти…
САИД. Тогда меня не будут принимать всерьез.
КАДИ. Есть такая опасность.
Пауза.
Я еще как-то понимаю, что ты выигрываешь с каждым новым осуждением, куда ты идешь, но меня-то куда ведет каждое осуждение? Я тот инструмент, что сталкивает тебя туда, куда тебе хочется упасть, но ты, ты, ты, зачем ты мне нужен? И кто же, в конце концов, займется бедными судьями! Кто?
Лейла проходит по нижней части сцены, лая и прихрамывая.
Картина восьмая
Сцена полностью свободна: это кладбище. В центре — маленькая лейка.
Одежда Мадани (Мадани-Уста): белый костюм, напоминающий арабский.
МАТЬ(говорит в левую кулису). Оттуда… стойте! Остановитесь там… оттуда все слышно. (Проходит в середину и вчитывается.) Си Слиман. Это его могила. (Поворачивается в левую кулису.) Подойди! Давай, подходи! Или ты совсем никчемный? Ты глухой? Может быть, слишком старый?
Из глубины выходит старый араб Мадани.
МАДАНИ. Если ты мной недовольна, иди найди другие Уста.
Небольшая пауза.
Но не оскорбляй меня.
МАТЬ. Сейчас не время обижаться. Я выбрала самые старые и неловкие Уста, потому что честна. Если бы я привела с собой свежие молодые Уста, с белыми зубками, можно было бы подумать, что я хочу повлиять на покойного. Давай сюда.
Мадани устраивается слева от могилы.
Я выбрала тебя, чтобы ты стал устами покойного, я знаю, они полны земли, корней и камешков, но постарайся произносить слова покойного, а не свои собственные.
МАДАНИ. Когда покойник соглашается сказать то, что хочет сказать, — это страшно. Говорить будет он.
МАТЬ. Пора?
МАДАНИ(взглянув на часы). Самое время.
МАТЬ(поворачиваясь к кулисам). Старухи и девственницы, постарайтесь прекратить вашу болтовню, там, на холмах, среди ароматов базилика. Это ненадолго. Покойник будет говорить. (Мадани.) У меня есть термос с кофе. Это потом. Я могу уйти на минутку, если тебе надо подготовиться.
МАДАНИ(медленно садясь на корточки). Ты мне не мешаешь. Самое трудное то, что мне надо покинуть свое тело. А он меня заменит.
МАТЬ(несколько встревоженно). А?.. Но… если ты покидаешь свое тело, куда же ты отправляешься?
МАДАНИ(продолжая усаживаться). Всяко бывает… зависит от того, как я разгонюсь — быстро или слишком медленно… если есть время, я посещаю мои оливковые рощи или Музей Инвалидов… Оставь меня. (Ложится плашмя и после паузы начинает тихо звать.) Си Слиман… Си Слиман… Слиман, ты здесь? (Прислушивается.) Ты здесь? Да… Да? Кто отвечает? Это ты, Си Слиман? Я здесь… Твои Уста… Твои бедные Уста заполнены землей, камнями и корнями, но должны ответить. Ты узнаешь меня?.. Как, не помнишь? Ведь я произносил все твои фразы, еще когда ты был жив…
Пауза.
Какие фразы? Да все… все, что ты говорил… то, что ты сказал однажды дорожному мастеру… помнишь?.. Вот видишь… Что ты сказал?
Пауза.
МАТЬ. Он не узнает тебя?
МАДАНИ(Матери). Дай мне спокойно работать. Мне надо его разогреть… (Говорит с покойником.) Что ты сказал дорожному мастеру… В тот день шел дождь. Ты ему сказал: «Я поживу в сарае, а потом отнесу планы архитектору!..»
Пауза.
А, теперь узнал! Хорошо. Значит, узнал…
Пауза.
Мой запах?.. Вот… (Дует на могилу.) Это запах твоего рта? Да! Ну вот. Давай, давай. Мать Саида пришла узнать. (Он поднимается и, стоя напротив Матери, говорит, оставаясь неподвижным, властным тоном.) Говори ты. Спрашивай. Я — Уста. Ты пришла послушать меня, говори своё. Что ты думаешь?
Освещены только Мадани и Мать, они стоят как вкопанные, друг против друга.
МАТЬ(с сомнением). Ты действительно рот Си Слимана?
Очень быстро:
УСТА(с нажимом). Да.
МАТЬ. Где ты родился?
УСТА. Родился в Бу Танизе. Умер в Аин Амаре.
МАТЬ(после недолгого замешательства). Так. А… твоя рана, где она?
УСТА. Две пули в грудь. Одна так и осталась.
МАТЬ. Ладно… А… в котором часу ты умер?
УСТА(твердо и нетерпеливо). Хватит, я и так слишком много сказал. Чего именно ты хочешь?
МАТЬ(тем же тоном). Как знаешь. Мне известно, что ты строптив, но и я тоже. Ты, кажется, приказал женщинам из деревни не разрешать мне тебя оплакивать. Это правда?
УСТА. Это правда?
МАТЬ(гневно). Ты ведь знал, что я плакальщица. Одна из лучших плакальщиц.
УСТА. Я не хотел, чтобы ты была на моих похоронах.
МАТЬ(гневно). Откуда вышел Саид, из моего чрева или из твоего? А что мое чрево не такое, как у других?
УСТА. Я уже умер, но еще не был похоронен. Я еще принадлежал деревне. Меня мучал тот же зуд на голове, на пятках, на бедрах, что у всех остальных жителей деревни.
МАТЬ(беспокойно). А сейчас ты уже не можешь чесаться?
УСТА. Гораздо меньше. Несмотря на всю тяжесть земли, я чувствую себя гораздо легче. Я совсем скоро улетучусь — ты правильно сделала, что пришла этой ночью — все мои соки готовы перейти в салат и пробковые дубы. Я теряюсь в родных местах, и тебя путаю с другими…
МАТЬ(очень громко кричит, какой-то момент стоит неподвижно). А-А-А!!!
УСТА… а грязь между пальцев твоих ног отчасти состоит из моего гноя…
МАТЬ(торжествующе, повернувшись в кулисы). Стервы, банда сволочей, вы слышите, как покойник говорит со мной? (Устам.) Повсюду встает ночь, на севере, востоке, юге, на Аин-Зефра, в Китае и на море, повсюду, вокруг нас, Слиман восстает из холмов, и на склонах холмов, смотрящих на нас, тысячи самок ждут, пока ты исторгнешься из земли, чтобы вырвать тебя, словно свеклу, и все для того, чтобы ты принялся меня оскорблять. Но ты… ты согласен… ты согласен, чтобы я плакала… Ты согласен… Ты признаешь, что я такая же женщина, как и другие?..
УСТА(отчетливо). И да и нет.
МАТЬ(очень быстро). Это ясно, но я вовсе не хотела сказать, что я такая же женщина, как они… (указывает на кулисы) как эти. Я хотела сказать, что я тоже питаюсь тем, что гниет под землей…
УСТА. Судя по тому, что говорят… ты еще гнилее…
МАТЬ(со смехом). То есть мы оба замешаны на одних дрожжах? Так?
УСТА. В любом случае, мне интересно, почему тебе так необходимо плакать надо мной?
МАТЬ. О, успокойся! Я не потому хочу петь песню плача, что твоя смерть огорчает меня. Эти дамы прогнали меня с похорон: мне плевать и на дам, и на церемонию, но я поклялась себе быть самой сильной. Женщины следят за мной. Они — стервы такие — ждут моего позора! Они думают: мало того, что ее живые с порога гонят, ее и мертвые погонят.
Все быстрее и быстрее:
УСТА. Что тебе до мертвых?
МАТЬ(все быстрее, растерялась на какое-то время). А, вы ведь держитесь друг за друга?.. Не забывай там, под своими камнями, что и ты был живым и что у тебя были истории то с той, то с другой…
УСТА(упрямо). Что тебе до мертвых?
МАТЬ(еще быстрее). А то, что твои похороны — часть твоей жизни, как в игре в белот! И тебе нужен кто-то достойный, чтобы стать четвертым в этой партии!
УСТА. Что тебе до мертвых?
Все это говорится с постоянным ускорением, так, что становится почти неразборчивым:
МАТЬ. Если тебе больше нечего мне сказать, спокойной ночи…
УСТА(в ярости). Это ты имела нахальство прийти и потревожить меня, извлечь из земли поздней ночью. И я тебя слушал, дал тебе говорить…
МАТЬ. Я пришла как друг.
УСТА(сурово). Ты пришла из гордости. Сын твой — вор, а невестка — уродина, дура и воровка. Их убогое убожество проникло в твою кожу. Нет, оно стало твоей кожей, натянутой на жалкие кости. Нечто, прогуливающееся по деревне, — это лишь нищенская накидка, натянутая на крепкие кости, но… (усмехается) не такие уж они и крепкие. В деревне больше не желают тебя видеть, а мертвые? Ты говоришь, мертвые тебя одобряют и осуждают этих женщин?
МАТЬ(сухо). Я на это надеялась.
УСТА(с усмешкой). Мертвые — конечно, последнее прибежище. Живые плюют вам в морду, а мертвые укрывают своими черными или белыми крылами. И, укрывшись под этими крылами, ты думаешь, что можешь насмехаться над теми, кто ходит пешком? Но тот, кто сейчас ходит по земле, совсем скоро будет под ней. Все одни и те же…
МАТЬ(прерывает его)