, а теперь вот хромуша.
ЛЕЙЛА. Я могу идти ровно, если хочешь.
На протяжении нескольких шагов она ступает ровно.
САИД(торопливо). Ну и рожа у меня будет, если ты вдруг бросишь свою манеру хромать!
И снова в путь. После недолгого молчания.
ЛЕЙЛА. Я устала от ходьбы, от солнца, от пыли. Я больше не ощущаю своих ног: они сами стали как дорога. Из-за солнца небо стало оловянным и земля — оловянной. Дорожная пыль — она как тоска моей физиономии, оседающая на мои ноги. Куда идем мы, Саид, куда мы идем?
САИД(оборачиваясь и глядя ей прямо в глаза). Куда я иду?
ЛЕЙЛА. Куда мы идем, Саид?
САИД. Куда я иду, я, я один, поскольку ты всего лишь несчастье мое. Разве что, говоря о себе и о своем несчастье, я стал бы говорить «мы». Так вот, я иду — и это, наверное, далеко — в страну дракона. Может, она — под нашими ногами, как раз под нами, где никогда не будет солнца, ведь я несу тебя, тащу тебя, ты — моя тень.
ЛЕЙЛА. Ты можешь расстаться со своей тенью.
САИД. Я об этом когда-то думал. Слишком поздно! Даже умерев, она останется моей бедой, моим увечьем.
ЛЕЙЛА. Я увечна потому, что пошла за тобой.
САИД. Осталась бы.
ЛЕЙЛА. Близко ли, далеко ли от тебя, я всегда была женою вора и поджигателя, родившегося на помойке, где я из-за него всю жизнь прожила, где и сдохну.
САИД. Если ты въелась в меня как вошь в мошонку, как форма шара въелась в апельсин, мне остается только искать страну дракона.
ЛЕЙЛА. Тюрьмы тебе было мало?
САИД. Тюрьма — это начало. Скоро для сна останутся лишь камни, а для еды — чертополох. Ты будешь это есть?
ЛЕЙЛА. Чертополох?
САИД. Камни.
ЛЕЙЛА. Я буду, как ты.
Пауза.
Саид?
Он не отвечает.
(Глядя вокруг себя.) И вправду никого. Ни единой твари. Ничего. Я настолько ничего не вижу, что даже камни — уже всего лишь камни. И вся Европа — уже ничто. Все летит к черту, все летит к черту, она — к морю, мы — к пескам.
САИД. Тебе нечего больше бояться.
ЛЕЙЛА. Есть.
Пауза.
Кусочка зеркала. (Обессилев, останавливается. До стает расческу и собирается причесываться.)
САИД(в ярости). Не прикасайся! (Вырывает расческу из рук Лейлы и ломает ее.) Я желаю, чтобы солнце, чтобы все: и камни, и песок, и ветер, и следы от наших ног — оглядывались, чтобы увидеть женщину, самую страшную в мире и самую дешевую — мою жену. Я желаю, чтобы ты больше не вытирала ни слезы, ни слюни, чтоб не сморкалась и не мылась.
ЛЕЙЛА. Я буду тебе послушна. (Неожиданно строго.) Ну а я, я желаю — так говорит безобразие мое, что обретала я час за часом, или что-то другое? — чтобы ты перестал смотреть назад. Желаю, чтобы ты меня безропотно вел в страну теней и дракона. Чтобы ты безвозвратно погрузился в тоску. Я желаю — так говорит мое безобразие, что обретала я минута за минутой, — чтобы ты потерял надежду. Я желаю, чтобы ты избрал несчастье, несчастье навсегда. Я желаю, чтобы ты знал лишь ненависть и никогда — любовь. Я желаю — так говорит мое безобразие, что обретала я секунда за секундой, — чтобы ты отказался от сияния ночи, от мягкости камней и от сладости чертополоха. Я знаю, куда мы идем, Саид, и зачем мы туда идем. Не для того, чтобы идти куда-то, но для того, чтобы те, кто нас туда послал, жили спокойно на покойном берегу.
Долгая пауза. Саид развязывает ботинок и вытряхивает оттуда мешавший ему камешек.
(Мягко.) Не ты ли поджег апельсиновые деревья?
САИД(после недолгого колебания). Нет. А ты, когда уходила, подожгла солому?
ЛЕЙЛА. Да.
САИД. Почему?
ЛЕЙЛА(захохотав). Нет, нет, не потому, что я тебя люблю. Я люблю огонь.
Пауза.
Саид?.. Ты и вправду решил дойти до конца?
САИД. Если у меня получится, то потом, может быть, скажут — про кого угодно, о чем я заявляю не хвалясь, — «это ничто по сравнению с Саидом!». Говорю тебе, я становлюсь кем-то значительным. Идешь со мной?
Пускаются в путь, потом Лейла останавливается.
ЛЕЙЛА. Саид, мне нужно.
САИД(холодно). Иди, вон там крапива.
ЛЕЙЛА. С ней я давно уже поладила. Мы одной крови. Я спокойно засовываю свою задницу в самую гущу, она меня не жжет. (Грустно.) Кроме нее, больше ничего нет… (Делая движение, как будто вешает нечто невидимое на невидимый гвоздь.) Сюда я вешаю… свое достоинство. Сюда… свою тоску. Сюда… свою значительность. Сюда… настои: ромашку, липу… Сюда… свою нежность.
Сюда… (Вздох.) Что же мне остается?
Пауза.
Апельсины — это деревья, которые горят. А она красива, та спичка. Только в тот миг, когда она была белой и черной и чуть искривленной от огня, она казалась нежной и хорошей. (Повторяет движение, как будто что-то вешает на невидимый гвоздь.) Сюда я вешаю… свой плащ с капюшоном. Сюда… (Вздох.) Что же мне остается? Одна улыбка.
САИД(внезапно щелкая пальцами). Осторожно! Кто-то идет. Не говори ничего, даже «здравствуйте».
Из левой кулисы появляются Сын Сэра Гарольда и Женщина-вамп, вся в черном, словно венецианка, в треугольной шляпе и вуали, закрывающей ее лицо наподобие шарфа. Платье длинное, в руках маленький солнечный зонтик черного кружева, но все принадлежности ее туалета изорваны в клочья. Вамп и Сын, похоже, смертельно устали.
ЖЕНЩИНА-ВАМП. Как будто я пустое место… вы говорите со мной, как с потаскухой… бывшей…
СЫН. Мне лично необходимо нечто конкретное. Мне будет успокоение только когда будут восстановлены на этой земле наш мир и наш порядок, а пока нам надо пошевеливаться. (Неожиданно.) Полундра, мадам, тут кустик шевелится…
ЖЕНЩИНА-ВАМП. С вами я ничего не боюсь.
СЫН(глядя на Саида и Лейлу). Видок у них будет еще похуже, чем у нас… Может, их можно будет взять на понт…
ЖЕНЩИНА-ВАМП. Сейчас очень жарко.
СЫН(Саиду). Ты слышал? Устрой тень для мадам, да побыстрее…
Саид пинает Лейлу, та подходит к ширме и очень медленно, старательно рисует зеленым мелком великолепную пальму.
ЖЕНЩИНА-ВАМП(восхищенно). О! Пальмы!
СЫН(Лейле). Сделай для мадам ветерок…
Лейла изображает голосом шум ветра в ветвях, а с помощью платья — воздушные потоки.
ЖЕНЩИНА-ВАМП(сладко). Спасибо. Я ведь вам говорила: в этом стаде попадаются просто лапочки, не все еще протухло. Вот эти, например (указывает на Саида и Лейлу), они наверняка из верных нам людей.
СЫН. Все это надо пустить в расход. Из верных, да, если судить по их обноскам, ну а под ними?.. Под ними-то что? Даже я не осмелюсь подойти и посмотреть. Связка гранат… пулеметное гнездо… очаг инфекции…
ЖЕНЩИНА-ВАМП(жеманно). Если немного доброты… нет, нет, поверьте мне, не так уж много надо…
СЫН. На доброту им наплевать. Они еще устраивают тень, когда их заставляют это делать, но эта тень уже не та, что раньше.
ЖЕНЩИНА-ВАМП(поднимаясь). В самом деле, эта вызывает беспокойство.
СЫН. Вы хоть немного отдохнули?.. Вы знаете, что я вас люблю, что вы для меня — все…
ЖЕНЩИНА-ВАМП(прерывает его с нежной улыб кой). Именно так в нашем кругу должен говорить молодой человек, который хочет меня трахнуть. Но если мы опять вернемся на дорогу, на гравий, под солнце, в наших обносках, под изумленным взглядом вот этого (указывает на Саида и Лейлу), нам придется также вернуться к этому чудовищному языку…
СЫН. Меня это тоже напрягает, но если мы хотим смотаться побыстрее, надо, чтобы у слов тоже тряслись поджилки, так же, как у нас. В дорогу!
ЖЕНЩИНА-ВАМП(направляясь вправо). Подумать только, что даже самые мягкие сиденья были для моей задницы слишком жестки…
СЫН. Прежде чем мы увидим небесно-голубое море, придется вам приспособиться ко многим тяготам…
Уходят вправо. Лейла, которая оставалась неподвижной под солнцем, пытается подняться.
САИД. Вот и ночь.
ЛЕЙЛА. Уже?
САИД. Смотри. И как она уверена в себе!.. (Показывает ей вторую ширму — совершенно черную, — мед ленно скользящую по эстраде позади первой ширмы.)
На авансцене потихоньку темнеет. Из кулисы слышен многоголосый лай: его имитирует Мать.
(Лейле.) Положи голову на обочину и постарайся уснуть.
Он засыпает, скорчившись под ширмой. Лай слышится снова. И тут, выйдя из левой кулисы и шествуя по эстраде, появляется Мать. Кажется, что она призывает кого-то невидимого.
Потом бежит за ним вдогонку.
На черной ширме она желтым мелом рисует лунный серп, после чего подходит несколько ближе к публике.
МАТЬ(к луне). Я есть Смех. Привет! Но не какой-нибудь — тот, что приходит, когда все плохо. (Смотрит в публику.)…Ночь эта полна крапивы.
Пауза.
Крапива! (Вдруг лирично.) Через Мортемар, Жуайёз, Оверньскую башню доберитесь до Феи и до Девы — я знаю с самого детства, что принадлежу — возможно, через дочерей, а Саид через меня — к семейству крапивы. Вблизи руин, среди осколков их побеги были моей жестокостью, моей лицемерной злобой, которую я приберегала в руке за спиной, чтобы раздражать мир. Они — прирученные — сдерживали свой яд и втягивали иглы. В их листьях я купала свои чувствительные руки: от их цикуты кровь в моих жилах не застынет. То, что есть зло в мире растений, сделалось моим злом. Пролетая над стеблями крапивы и между ними, ветер воспалялся — а я нет. А белая крапива? О! Она не просто была безобидна, но ее белые цветы были вкусны, и я варила из них суп.