– Что тепло сегодня. Лизбета?
– Есть маленько. Что это вы делаете?
– Да вот чиню крышу.
– Давно уже пора было.
– Еще бы.
– Ну, а старик-то ваш как? Уж ему верно под семьдесят?
– Восемьдесят, Лизбета, восемьдесят. Ведь и мы с тобой будем когда-нибудь такими вот стариками! Шутка ли сказать?
– Что верно, то верно. Эх надо идти, муженек ждет уж обеда. Счастливо оставаться! – Прощай, Лизбета!
И в то время как она торопливо с горшком в платке продолжала свой путь, я пускал облака дыма и смотрел ей вслед. Я думал, как это все люди так усердно занимаются своим делом, а я тут целых два дня вожусь над одной заплаткой. Но в конце концов крыша была все-таки мною починена.
Отец поинтересовался в виде исключения этой работой, но так как он не мог сам взобраться на крышу, то я должен был подробно описывать все и давать отчет о каждой отдельной заплатке, при этом дело не обошлось, понятно, без некоторого хвастовства с моей стороны.
– Ладно, – одобрил он, – ладно, а я, признаться, не думал, что ты управишься в этом году.
Оглядываясь теперь на свою жизнь, я радуюсь и в то же время скорблю, что и мне пришлось испытать на себе старую истину, что рыбы должны жить в воде, а крестьяне в деревне и что из мужика Каменцинда несмотря ни на какие ухищрения нельзя сделать истинного горожанина или светского человека. Я приучаюсь считать это нормальным и радуюсь, что моя неудачная погоня за счастьем мира помимо воли привела меня в старое гнездо между горами и озером, где и должен я жить, где все мои добродетели и пороки, особенно же пороки, кажутся вполне естественными и традиционными. Там, на воле, я забыл родину и готов был уверовать в то, что я редкое, уникальное растение; теперь же я вижу, что все тяготы мои проистекали исключительно от мужицкого духа, который не хотел подчиняться законам и обычаям городского мира. Здесь никому не приходит в голову считать меня оригиналом и, глядя на своего старого отца или дядюшку Конрада, я все больше нахожу в себе сходства с ними. Мои долгие скитания в царстве духовности и так называемой образованности превосходно уподобляются знаменитой поездке на парусной лодке моего дядюшки с той только разницей, что они стоили мне бесконечно больше денег, труда и прекрасного времени.
С тех пор, как кузен мой Куони остриг мне бороду и я хожу здесь, подпоясанный ремнем и в одном жилете, я и внешне ничем не отличаюсь от других, а, поседев и состарившись, я займу незаметно место отца и его роль в жизни деревни. Земляки мои знают только, что я много лет провел на чужбине, и я остерегаюсь рассказывать им, какую я вел там жалкую жизнь. Всякий раз, повествуя им о Германии, Италии или Париже, я немного приукрашиваю и даже в правдивых местах сам сомневаюсь порой в их достоверности.
Что же получилось в результат стольких скитаний и канувших лет? Женщина, которую я любил и люблю еще до сих пор, воспитывает в Базеле двух своих прекрасных детей. Другая, которая любила меня, утешилась и продолжает торговать овощами, фруктами и семенами. Отец, ради которого я вернулся обратно в свое гнездо, не умер, но и не выздоровел; он сидит напротив меня на своей лежанке, поглядывая искоса и завидует, что у меня в кармане ключ от погреба. Но ведь это не все еще.
Кроме матери и утонувшего друга моей юности, на небе живут еще два ангела: белокурая Аги и мой маленький, сгорбленный Боппи. Я дожил и до того также, что в деревне дома подверглись основательной починке и плотины были восстановлены вновь. Если бы я хотел, а мог бы стать членом общинного совета. Но там и без меня достаточно Каменциндов. Недавно, однако, открылись для меня новые перспективы. Трактирщик Нидеггер, в заведении которого и отец и я выпили столько вельтлинскаго, валлизскаго и ваатлендскаго, очень состарился и не может заниматься больше своим делом. На днях он мне жаловался. Самое скверное то, что если делом его не займется кто-нибудь из земляков, то все пропало и у нас, в Нимиконе, не будет больше уютного трактира. Туда посадят чужого арендатора, который охотнее будет торговать пивом, нежели вином и при котором добрый погребок Нидеггера покроется плесенью и погибнет. Его слова не дают мне покоя; в Базельском банке у меня есть еще немного денег и в моем лице Нидеггер мог бы приобрести себе неплохого преемника. Все дело лишь в том, что при жизни отца мне не хотелось бы стать трактирщиком. Потому, что с одной стороны, я не мог бы тогда запретить старику выпивать, с другой же, он, наверное, торжествовал бы, что ни латынь, ни все мое учение не помогли мне пойти дальше намиконского трактира.
Дядюшкой Конрадом опять овладела после долгих лет отдыха лихорадочная жажда подвигов; мне это не нравится. Он постоянно держит указательный палец во рту, морщит лоб, ходит маленькими шажками взад и вперед по комнате и в хорошую погоду долго смотрит на озеро. «Ей, ей, он опять собирается строить корабли“, говорит его старуха.
У него действительно такой же оживленный и смелый вид, как в былые годы, а на лице отражается такое лукавство и самоуверенность, словно теперь он уже знает, как ему приступить к делу. Но мне думается, старуха ошибается, и во всем этом повинен только его усталый дух, который ищет крыльев, чтобы скорее вернуться домой. Поставь паруса, старый дедушка! Но если он и вправду умрет, то нимиконцам придется пережить нечто неслыханное. Дело в том, что я твердо решил сказать на его могиле несколько слов вслед за пастором, – а это здесь вещь неслыханная. Я помяну дядюшку, как блаженного избранника Господа, и к этой назидательной речи прибавлю еще небольшую пригоршню соли и перца по адресу всех окружающих, которую они, пожалуй, долго мне не забудут и не простят. Я надеюсь, что и отец мой еще будет при этом.
А в ящике у меня лежит начало моей большой поэмы, – «дела всей жизни», мог бы сказать я. Но это звучит чересчур патетически и лучше уже я буду скромен, так как надо признаться, что продолжение и завершение работы едва ли предвидится. Хотя, может быть, и настанет еще время, когда я начну сначала, примусь за свой труд и закончу его: тогда все устремления моей молодости будут оправданы и я все-таки значит и правда был поэтом. Это было бы для меня равносильно или даже больше, пожалуй, чем общинный совет или каменные плотины. Но с прошлым, все-таки для меня непотерянным, вместе со всеми дорогими образами, начиная со стройной Рози Гиртаннер вплоть до несчастного Боппи, это сравниться не может.