Он давно лежал без сна, когда в комнату снова вошла маменька. Она отодвинула штору, мягкий вечерний свет затопил комнату.
– Как дела, дорогой? Хорошо поспал?
Он не ответил. Лежа на боку, посмотрел вверх, на нее. Она с удивлением выдержала его взгляд, странно испытующий и серьезный.
«Жара нет», – успокоенно подумала она.
– Кушать хочешь?
Пьер слабо помотал головой.
– Принести тебе что-нибудь?
– Воды, – тихо сказал он.
Она дала ему воды, но он отпил лишь глоточек и снова закрыл глаза.
Неожиданно из комнаты маменьки донеслись бравурные звуки фортепиано. Широкой волной хлынули в комнату.
– Ты слышишь? – спросила госпожа Адель.
Пьер широко раскрыл глаза, лицо его мучительно исказилось.
– Нет! – воскликнул он. – Нет! Оставьте меня!
Он ладонями зажал уши и зарылся головой в подушку.
Госпожа Верагут со вздохом прошла в салон и попросила Альбера прекратить игру. Потом вернулась и сидела у постели Пьера, пока он снова не задремал.
Этим вечером в доме царила тишина. Верагут ушел в город, Альбер был в дурном настроении и страдал оттого, что нельзя играть на рояле. Все рано легли спать, и мать оставила свою дверь открытой, чтобы услышать Пьера, если ночью ему что-нибудь понадобится.
Глава 12
Поздно вечером, возвращаясь из города, художник настороженно, с тревогой обошел вокруг большого дома: не видно ли где освещенного окна и не слышно ли хлопанья дверей или го́лоса – знаков того, что его любимец все еще болен и страдает. Но все было тихо, спокойно, все спало, и страх упал с плеч, как тяжелое сырое платье, и он, умиротворенный и благодарный, еще долго потом лежал без сна. И уже засыпая, невольно улыбнулся и с удивлением отметил, как мало нужно, чтобы утешить сокрушенное сердце. Все, что мучило его и тяготило, все томительное, унылое бремя его жизни обратилось в прах, стало легким и незначительным на фоне любви и тревоги о ребенке, и едва эти дурные тени растаяли, как все словно бы посветлело и сделалось вполне сносным.
В добром настроении он непривычно рано пришел в большой дом, с радостью нашел малыша еще крепко спящим и позавтракал вдвоем с женой, так как и Альбер еще не вставал. Впервые за много лет Верагут в этот час сидел в доме, за столом госпожи Адели, и она, едва веря своим глазам, наблюдала, как он сердечно, в добром расположении духа, будто все это в порядке вещей, попросил чашечку кофе и, как в давние времена, разделил с нею завтрак.
В конце концов он тоже заметил ее выжидательную настороженность и непривычность минуты.
– Я так рад, – сказал он голосом, напомнившим его жене о лучших годах, – так рад, что наш малыш, кажется, идет на поправку. Только сейчас я осознал, как сильно о нем тревожился.
– Н-да, вчера он мне совсем не понравился, – согласилась она.
Играя серебряной кофейной ложечкой, он прямо-таки лукаво смотрел ей в глаза, с чуть заметным отблеском той внезапной и быстротечной мальчишеской веселости, которую она когда-то особенно в нем любила и нежное сияние которой унаследовал только Пьер.
– Да, – бодро начал он, – в самом деле просто счастье. Теперь я наконец поговорю с тобой и о моих ближайших планах. По-моему, зимой тебе надо поехать с обоими мальчиками в Санкт-Мориц и побыть там подольше.
Она нерешительно опустила взгляд:
– А ты? Будешь там писать?
– Нет, я с вами не поеду. На некоторое время оставлю вас одних, хочу попутешествовать. Запру мастерскую и осенью двинусь в путь. Роберт получит отпуск. А ты сама решай, оставаться ли на зиму здесь, в Росхальде. Я бы не советовал, поезжай лучше в Женеву или в Париж, и не забудь Санкт-Мориц, Пьеру он пойдет на пользу!
Жена растерянно и недоверчиво посмотрела на него:
– Ты шутишь.
– О нет, – улыбнулся он слегка меланхолично, – шутить я давно разучился. Я говорю серьезно, и ты должна мне поверить. Я намерен совершить морское путешествие и пробуду в отлучке довольно долго.
– Морское путешествие?
Она с усилием взяла себя в руки. Его предложения, намеки, веселый тон – все было ей непривычно и вызывало недоверие. Но морское путешествие… Неожиданно она прямо воочию увидела, как он поднимается на корабль, как носильщики несут за ним багаж, вспомнила картинки на плакатах пароходных компаний и собственные морские путешествия по Средиземному морю и мгновенно все поняла.
– Ты едешь с Буркхардтом! – оживленно воскликнула она.
Он кивнул:
– Да, я еду с Отто.
Некоторое время оба молчали. Госпожа Адель была поражена и догадывалась, что́ значит это известие. Быть может, он хочет оставить ее, дать ей свободу? Во всяком случае, это была первая серьезная попытка такого рода, и в глубине души она испугалась, что чувствует так мало волнения, тревоги и надежды, а уж о радости вообще речи нет. Пожалуй, для него новая жизнь еще возможна, но не для нее. Ей будет легче с Альбером, и Пьера она завоюет, только вот навсегда останется брошенной женой. Сотни раз она представляла это себе как свободу и избавление; однако сегодня, когда все, казалось бы, могло стать реальностью, на нее нахлынуло столько страха, стыда и ощущения вины, что она оробела и была уже не в состоянии ничего желать. Чутье подсказывало: так должно было случиться раньше, во времена бед и бурь, когда она еще не научилась смирению. Теперь все уже слишком поздно и бесполезно, не более чем итоговая черта под решенными делами, просто завершение и горькая констатация сокрытого и полупризнанного, без малейшего проблеска новых жизненных соблазнов.
Верагут внимательно читал в сдержанном лице жены, ему было жаль ее.
– Давай попробуем, – мягко сказал он. – Вы просто без помех поживете вместе, ты и Альбер… и Пьер тоже, ну, скажем, в течение года. Я думал, тебе так будет удобно, да и детям наверняка пойдет на пользу. Им ведь, поди, тоже несладко, оттого… оттого что мы не сумели толком справиться с жизнью. И нам самим продолжительная разлука кое-что прояснит, тебе не кажется?
– Возможно, – тихо сказала она. – Надо полагать, ты уже все решил.
– Да, и написал Отто. Мне ведь нелегко разлучиться с вами на такой долгий срок.
– Ты хочешь сказать, с Пьером.
– Конечно, в особенности с Пьером. Знаю, ты прекрасно о нем позаботишься. Я не могу ожидать, что ты будешь много говорить ему обо мне, но не поступай с ним так, как с Альбером!
Она протестующе тряхнула головой:
– Это не моя вина, ты же знаешь.
Он осторожно положил руку ей на плечо, с неловкой, давно забытой нежностью.
– Ах, Адель, давай оставим разговоры о вине. Ладно, во всем виноват я. И хочу попытаться загладить вину, вот и все. Об одном прошу: не дай мне потерять Пьера, если это возможно! Через него мы пока что связаны друг с другом. Постарайся не омрачать его любовь ко мне.
Она закрыла глаза, словно защищаясь от искушения, потом нерешительно сказала:
– Ты долго пробудешь в отлучке… А он ведь ребенок…
– Конечно. Пусть и останется ребенком! Пусть забудет меня, если иначе нельзя! Но помни, он – залог, который я оставляю тебе, а для этого я должен очень тебе доверять.
– Альбер идет, – быстро прошептала она, – сейчас будет здесь. Мы после еще поговорим. Все не так просто, как ты думаешь. Ты даешь мне свободу, притом больше свободы, чем я когда-либо имела и желала, и тотчас возлагаешь на меня ответственность, которая связывает меня по рукам и ногам! Позволь мне еще подумать. Ты ведь тоже принял решение не в одночасье, так что дай и мне немного времени.
За дверью послышались шаги, вошел Альбер.
Он удивился, увидев отца. Неловко поздоровался, поцеловал госпожу Адель и сел завтракать.
– У меня есть для тебя сюрприз, – спокойно начал Верагут. – Осенние каникулы можешь провести с мамой и с Пьером, где вам заблагорассудится, и Рождество тоже. Я уезжаю путешествовать, на несколько месяцев.
Молодой человек явно обрадовался, но, стараясь не подать виду, полюбопытствовал:
– Куда же ты едешь?
– Пока точно не знаю. Сперва отправлюсь с Буркхардтом в Индию.
– О, так далеко! Один из моих однокашников родился там, кажется в Сингапуре. Там до сих пор охотятся на тигров.
– Надеюсь, что да. Если вдруг подстрелю одного, то, конечно, привезу шкуру. Но вообще я собираюсь там писать.
– Могу себе представить. Я читал про одного французского художника, он жил где-то в тропиках, по-моему на острове в южных морях… Наверно, это замечательно.
– Правда? А вы тем временем поживете в свое удовольствие, будете сколько угодно музицировать, кататься на лыжах. Ну, не буду вам мешать! Пойду посмотрю, что делает малыш.
И он вышел, не дожидаясь ответа.
– Все-таки иногда папа просто выше похвал, – восторженно сказал Альбер. – Путешествие в Индию, мне нравится, в этом есть стиль.
Мать с усилием улыбнулась. Она утратила равновесие и чувствовала себя будто на суку, который подпиливают. Но молчала, постаралась придать лицу ласковое выражение, в этом у нее был большой опыт.
Художник вошел к Пьеру, сел у его кровати. Тихонько достал узкий альбомчик и принялся набрасывать голову и руку спящего мальчика. Хотел до отъезда, не мучая Пьера сеансами, как можно чаще и лучше рисовать его и запечатлевать в памяти. Со всем вниманием и нежностью старался воссоздать милый облик, контуры мягких волос, красивые нервные ноздри, тонкую, безвольно лежащую руку и упрямо-породистую линию крепко сомкнутых губ.
Верагут редко видел мальчика в постели, впервые застал его спящим не с по-детски приоткрытыми губами и, рассматривая не по годам твердый, выразительный рот, вдруг отметил сходство со ртом своего отца, Пьерова деда, человека смелого, гораздого на выдумки и притом страстно-неугомонного; глядя на ребенка и работая, он размышлял об этой целенаправленной игре природы с чертами и судьбами отцов, сыновей и внуков, и у него, отнюдь не склонного к философии, мелькнула мысль о грозно-восхитительной загадке душевной преемственности и неизбежности.
Спящий неожиданно открыл глаза и встретился взглядом с отцом, и вновь тот отметил, как не по-детски серьезны этот взгляд и это пробуждение. Немедля отложив карандаш, он захлопнул альбомчик, наклонился к проснувшемуся ребенку, поцеловал его в лоб и весело сказал: