Зимой здесь оказалось слишком холодно и пустынно, летом – жарко и людно, а в межсезонье дороги развозило так, что пара машин до сих пор оставались на тех самых местах, где застряли годы назад. Их каркасы ржавели под дождем.
По привычке она хотела купить хлеба, но в магазине не было света, и торговали прямо со стола, выставленного на крыльцо. А перед ним собралась большая очередь – Вета не стала дожидаться.
Через дорогу уже показался ее дом. Старый, деревянный, с внешней лестницей на второй этаж, он скрипел на ветру, скособоченный, как старик. Полуслепой дедушка-сосед курил, сидя на лавке возле своей двери.
– Здравствуйте, – крикнула ему Вета и взялась за шаткие перила.
Он сощурился в ее сторону.
– Не вижу, кто это. Катя, ты?
– Ее дочка, – вздохнула Вета и, не прислушиваясь больше к его бормотанию, пошла вверх по скрипящим на все голоса ступенькам.
Задребезжал флюгер-петух на крыше и повернулся к ней хвостом.
– Вот так всегда – одна сплошная задница, а не жизнь, – проворчала она, заправляя за уши всклокоченные ветром пряди.
Крики из дома она уже услышала. Правда, приглушенные, доносящиеся из самой дальней комнаты, но злобные, как и всегда.
Вета постучала так, что задребезжали стекла в окнах прихожей – ноль реакции. Пришлось искать в сумке ключи, под толстой пачкой документов, за ненадобностью сложенных вчетверо, под расческой и старенькой губной помадой – вдруг обнаружилось, что у нее давно потерялся колпачок.
Ключи нашлись и тяжело легли в ладонь, целая связка: от тетиной квартиры, от родительского дома, от лаборатории и кладовки и еще от сарая тут же – давно пора выбросить, а все рука не поднималась.
– Эй, я приехала, – привычно оповестила она, бросая сумку под зеркало и – туда же – ключи.
На истертом ковре в прихожей валялась отцовская куртка, из карманов которой высыпались сигареты и спички и еще какая-то коричневая труха. Вета брезгливо обошла ее по кругу.
– Вот и давай-давай! – послышался из кухни мамин голос. Следом за этим бахнуло об пол – и разлетелась на куски тарелка. – Чего тянешь-то?
– Пусти-и-и, – тоненько завизжал отец.
Вета на ходу захлопнула вечно отходящую дверцу шкафа и вошла на кухню. Здесь стекло в двери разлетелось в дребезги – уже третье с зимы, и на полу валялся «снаряд» – старенькая кружка с вишенками, на удивление целая, даже без сколов по краям. По осколкам вышагивала мама в хозяйских тапочках.
– Давай уже, хватит людей смешить. – Она уперла руки в бока.
Вета подняла кружку и остановилась в дверном проеме. Распущенный пояс плаща тянулся почти до самого пола и грозил вывалиться.
Отец стоял одной ногой на подоконнике, а другая его нога повисла в воздухе. На большой крюк, вбитый в потолок для тяжелой люстры, была привязана веревка, которая и обхватывала его шею. Сильно, как будто. Нога, повисшая в воздухе, дергалась, пытаясь найти опору. Но напрасно – табурет давно лежал на полу. Отец тоненько голосил, закатывая глаза к небу.
– Табуретку подай. Табуретку!
– Мама, – напомнила о своем появлении Вета. Она могла стоять у дверного косяка хоть до самого вечера, но желудок уже давал о себе знать утробным бурчанием. Правило она не соблюла: никаких сил уже не было на дурацкие правила.
– Ой! – мама оглянулась и сразу стала растерянной. Вытянутые рукава кофты, связанные на поясе, грустно закачались. – Ты приехала? А я думала, ты заниматься будешь.
Вета молча подняла с пола табуретку, кружку вернула в раковину и ушла в прихожую – за веником и совком. Там по ногам побежал сквозняк из щели под дверью.
Она вспомнила, что так и не смыла с лица хрустящую пыль. Но в ванной из крана пошла ржавая жижа вместо воды. Вета оперлась рукой о бортик раковины и прислушалась к тому, как за стеной родители выясняют, кто больше виноват в том, что дочка расстроилась.
Сказать им сейчас или потом, когда успокоятся?
Она подняла голову и опять посмотрела в зеркало. Из-за желтого света лицо казалось совсем страшным и бездвижным, как будто восковым. Вета попыталась улыбнуться – получился угрожающий оскал.
В дверь робко постучали.
– Кушать будешь?
– Да, мама.
– Коля! – протяжно разнеслось по коридору. – Сходи за хлебом, хоть какая-то от тебя польза будет.
За окном уже совсем стемнело, соседние крыши скользко блестели от дождя, а внизу хлопали двери, отчего весь старый дом содрогался.
– Я уезжаю. Через три дня, – сказала Вета, поставив кружку точно в центр квадратика на клетчатой скатерке, прожженной в одном месте, а в другом – надрезанной ножом.
– Так ты уже решила, – не глядя на нее, мама выводила узоры на запотевшем окне. Рисовала дивные, нездешние цветы.
– Да, и документы уже пришли. Меня берут.
– Ну, раз ты решила.
В соседней комнате телевизор монотонно зудел голосом диктора. Вета раздраженно обернулась не дверь, но вспомнила, что стекло в ней разбито, и закрываться совсем нет смысла.
– Я не буду тебя держать. В конце концов, сколько можно тебя держать, – сказала мама, подцепив со стола чашку. Груда посуды в раковине стала чуть больше. – Туда хотя бы письма доходят? И позвонить можно?
Она включила воду, и ее шум сразу перекрыл и бормотание диктора, и шорох дождя за окном, и то, как сильно колотилось сердце Веты. Она вдруг поняла, что не знает ответов на такие простые вопросы.
Это как утро экзамена – кажется, что знаешь все и готов ответить, а первый же вопрос ставит тебя в тупик.
– Не знаю, я потом выясню. Раз в год можно уезжать в гости к родным.
– Понятно.
Громыхала посуда, а Вета, прислонившись спиной к подоконнику, чувствовала, как бежит на тоненьких лапках сквозняк. По плечам, потом по спине и вниз, к коленям.
– Я туда не перееду, – сказала мама, дернувшись, словно желая повернуться.
Вета поковыряла утеплитель в щелях рамы, серая пыль осела на пальцы.
– Я знаю.
За окном загудело, и старый дом снова дрогнул – мимо поселка неслась ночная электричка. Она вернула Вете тоскливое чувство расставания и тихую радость, остатки которой едва-едва теплились в душе, убитые метаниями последних дней.
Десятое сентября
Ночные мысли о пугале сдуло утренним ветром, вымело помелом из желтых листьев. Он полночи размышлял о том, как искать автора записки, если его вдруг не окажется среди подопечных Веты, так ничего не придумал и заснул на жестком диване, даже не замечая, как ноет от неудобной позы шея.
Разошелся день, и на работу удосужился явиться Март. Антон даже боялся предположить, сколько же галочек возле фамилии напарника уже наставил Роберт, потому что то ли Роберт был очень занят другим, то ли у Марта нашелся сильный покровитель, но из Центра его пока что выгнали.
Он полчаса пил чай с единственным печеньем, жаловался на то, что не выспался, потом уныло созерцал пейзаж за окном. Потом пришел этот вызов – дежурный отчитался бодрым тоном и спросил, вызывать ли экспертов. Как будто сам не знал. Но – каждый раз спрашивал.
– Вызывать, – сообщил Антон.
Давно их не вызывали вот так – прямо на место преступления. Чаще передавали пухлые папки с делами из полиции. И если вызывали, это значило только одно – странностью там не просто пахнет, а воняет, и на вонь давно сбежалось полрайона.
Вета почти отчаялась, блуждая по незнакомому кварталу. Она шла вдоль набережной – ухоженная и празднично разукрашенная часть осталась позади вместе со стелами и парапетом, Вета шагала по узкой асфальтовой дорожке, слева от которой к воде уходил поросший травой склон. Справа возвышались дома, каждый был отмечен большим синим номером, но нужного никак не находилось.
Она прошла набережную до самого конца – там уже тянулись огороженные стройки и нехоженые рощи кленов – и снова вернулась к главной дороге. Спросила у прохожих, в ответ ей только покачали головой. Ноги начинали ныть, требуя немедленного отдыха. Солнце жарило как сумасшедшее.
Вета остановилась посреди тротуара, чтобы вытащить ежедневник и сверится. Все так и было, она не ошиблась. Она оглянулась по сторонам и заметила на лавочке у подъезда двух пенсионеров.
– Как тебя не в ту степь занесло, девонька, – сказал один из них, выслушав вопрос Веты. – Площадь Союза знаешь где? Вот оттуда близко, а отсюда тебе долго топать.
По его объяснениям выходило, что нумерация домов оказалась напрочь перепутана. Она сникла окончательно: площадь Союза была в трех остановках отсюда, если она правильно помнила, а с ее печальной способностью путать маршруты автобусов путешествие затянется до вечера. Она вообще не собиралась долго бродить по городу – вдруг Антон уже приехал и теперь не знает, где ее искать.
Плескалась о берег серая вода, и Вета подумала, что даже не помнит названия реки.
– Сова, – тихонько подсказали сзади.
Она обернулась, соображая, что знает этот голос, особенно извинительную интонацию в нем. «Можно я оставлю здесь сумку?»
«Рония читает мысли?»
– Екатерина Николаевна, вы просто так гуляете? – Рония шагнула вперед, по тюремному сложив руки за спиной. Вряд ли она смотрела на горизонт, скорее себе под ноги, но ветер дышал в ее лицо и развевал неубранные волосы.
– Елизавета, – со вздохом поправила Вета.
– В меня Арт вчера пеналом кинул, – безо всяких интонаций выдала Рония. – И я видела, как вы туда-сюда ходили по набережной. Я тоже люблю гулять. А мальчишки у меня порвали тетрадку. Вы скажете им?
– Скажу, – пообещала Вета. Она искала Алейд, осознанно выбирая вариант полегче, Алейд казалась ей проще и улыбчивее. Но нашла все равно Ронию. Судьба? Или, как они здесь говорят, Вселенский Разум. Интересно, кто это.
– Постойте со мной, – попросила Рония тем же тусклым голосом, как будто рассказывала о смерти, с которой давным-давно смирилась. – Вы же не торопитесь, да?
Вета смотрела на нее украдкой: серенькая юбка и такая же кофточка, волосы неясного цвета и мальчишеская фигура. В восьмом классе так просто стать гадким утенком.