— Внове ты князь не свое дело затеял. Сказано было, что от тебя потребно, да ты, знать не услышал. Раз так, лишаю тебя вотчин азовских, чтоб дела земельные тебе взор не застилали. Быть посему!
На последней фразе Петр хлопнул по подоконнику рукой, а вокруг громко и одобрительно зашумела подтанцовка. Честно говоря, сердце больше екнуло, когда из-под подоконника пыль строительная посыпалась, чем от лишения земель. За земли особо не волновался — губернатор там ныне надежный, а Петр все одно собирался князей от земли отжимать. Так почему бы, не начать с меня? Обидно, конечно. Поклонился, под усиливающийся галдеж.
— Воля твоя, государь.
— Ступай! И будь пока в граде.
Петр так и не повернулся от окна. Оставалось только развернуть плечи, развернутся самому и выйти за дверь, по пути заметив, что дверь слегка разбухла и плотно не прикрывается. Чего только в голову не лезет.
Курил на ступеньках крыльца, в окружении морпехов. Мимо сновал народ, в дверь на дальнем конце дворца пытались впихнуть очередное творение краснодеревщиков, которое явно не лезло в проем. Хотел пойти, устроить нагоняй, так как у нас для этих целей на другом торце ворота есть. Но было лень. Пусть живут, как хотят.
С другой стороны, ничего страшного не случилось. Губернатор есть, нового хозяина Петр назначать не собирается, отходить от налаженных технологий никто не станет… Чтоб им подавиться! Кого я убеждаю? Себя?
Трубка давно стлела, а в груди разгорался костер. Хоть и считал себя не особо честолюбивым, а жизнь несправедливой фундаментально, но хоть в котловане-то, под фундамент, должны были остаться крупицы благодарности! Ошибался.
Оторвала меня от разжигания темных эмоций выскочившая на крыльцо Тая. Огонь перебежал с одних эмоций на другие. Гори они все ясным пламенем.
Тая прижималась, пряча на груди руки, и скороговоркой рассказывала о событиях уходящего лета. Мне было просто хорошо ее слушать.
Потом предложил прогуляться. Так сказать, пройтись по «першпективам», вышагивая по утрамбованным, и местами даже заасфальтированным, дорогам у набережных каналов, вдоль сухих, глубоких рвов.
Неспешная прогулка, с пинанием особо крупных кусков щебня, выбитых копытами из покрытия дорог, и радостное настроение Таи — постепенно отодвигали на задний план неприятности. Захотелось даже осмотреть город не как деталь, лежащую на верстаке, в окружении инструментов и стружек, а как картину, на которую хочется смотреть и находить все новые и новые мазки.
Город выбивал из земли каменные побеги домов, разлиновывая землю, отчеркивая зелень травы дорожками и проспектами. Центральные проспекты, у линейных каналов, сходились к Дворцовой площади, и зрительно, завершались видом дворца, аккурат на парадные дворцовые входы, над которыми, под крышей, монтировали гигантские циферблаты часов.
У третьего обводного канала, ближе к Дворцовому парку, из-за стен строящихся домов выглядывали цоколи многоглавой церкви, которой недоставало только куполов.
Город строился, вытягиваясь к солнцу, и пользуясь каждой, даже ночной, секундой лета. Жизнь продолжалась, не обращая внимания на людские дрязги.
Мы с Таей неспешно переходили по временному деревянному мостику через первый линейный канал, в сторону Дворцового парка. Вспомнилась традиция «поцелуева моста». Традиция старая, идущая почти от основания города в мое время. Мост через Мойку тогда был границей города, на нем прощались с уходящими и встречали возвращающихся. Соответственно, мост славился поцелуями и объятьями. Рассказал Тае про эту традицию, выдав ее за свежую придумку. Морпехи за спиной только хмыкнули, деликатно отворачиваясь от реализации новой-старой традиции.
Признаюсь, мы с Таей затянули не одобряемый церковью процесс на горбе безымянного моста. Дробный лошадиный топот за моей спиной совершенно не отвлекал, пока Тая не отстранилась, глядя мне за спину.
Дальше все случилось слишком быстро. Глаза Таи раскрылись в удивлении, округляя поморский прищур, и она дернула меня к себе, одновременно разворачивая. Удержаться на ногах, от неожиданности, уже не имелось возможности — мы начали заваливаться на доски моста, а Тая еще и ускоряла наше падение, оказавшись сверху.
И в этот момент прокатились раскаты нескольких выстрелов, соединившиеся с тупыми ударами и падением на мост. Мимо прогрохотали копыта нескольких лошадей и им вслед ударили Дары. А на меня смотрели так и оставшиеся расширенными глаза Таи, и из уголка ее рта вытекала кровавая струйка.
Не помню, что делал и говорил в эти секунды. Огонь, так и не погасший внутри, вспыхнул напалмом, выжигая душу до пепла. Со звоном лопнула последняя связь, держащая меня в этом мире.
Опомнился сидя над Таей, безнадежно всматривающейся в небеса. Как все глупо и банально. В сгоревшей душе всплыло «Посвящение Бертрану»:
Не спугни мою тень, когда я войду в дом, по ступеням луны
В не назначенный день, не по чьей-то вине, возвращаясь с войны.
Назови свою печаль именем моим,
В одиночестве небес хватит места нам двоим.
Прощай, жизнь моя. Прости, что не смогу проводить. Прими мою тризну.
Огляделся безразлично, замечая второго морпеха, склонившегося над лежащим, чуть дальше по мосту первым, мазнув взглядом по паре бьющихся лошадей с вывалившимися из седел наездниками на сходе с моста, проводил прищуривающимися глазами удаляющееся облако пыли и сфокусировался на бегущих к мосту солдатах. Говорить ничего не хотелось, но приходилось сжимать зубы, чтоб не орать. Жизнь не только несправедлива, но и жестока. Мне надоело подставлять ей щеки. Прошедшая война оставила неизгладимый след.
Подошел к поверженному морпеху, прижал кончики пальцев к его шее сбоку под челюстью, подождал, ни на что, не надеясь, и начал расстегивать пряжки амуниции павшего.
— Останься здесь и позаботься о них. Это приказ! И как бы не сложилось далее, помни, и полку Двинскому напомни — верность России и государю наш закон. Не посрамите звания морпехов, гвардейцы.
Сказал, поднимаясь, второму охраннику. Тот, глянул на меня и опустил глаза кивая.
К мосту подбегали солдаты. Встречал их, застегивая на себе ремни амуниции морпехов и забрасывая Дар на плечо. Прервал капрала, пытающегося отдышаться и одновременно задать вопрос. Высказался сам.
— Тати убили лейб-лекаря царицы. Посмотри, знаешь ли кого, из подстреленных нами нападавших.
Слова приходилось выталкивать, и сразу стискивать зубы. Палец дрожал в скобе спускового крючка — но его время еще не пришло.
Капрал глянул вдоль моста, на мое сгоревшее прошлое, и отошел к своим солдатам, расцепляющим конские трупы от человеческой падали. Осмотр занял много времени, или мне это просто казалось. Капрал присматривался к первому из напавших, а мое внимание привлек мушкет, живо напомнивший пистолет, обогативший мою коллекцию технических новинок поместья, после очередной дуэли. Стиль у оружия общий. Исполнение узлов похожее. И это точно не русское производство. Мне даже не надо искать клеймо, чтоб знать, где сидят послы производителя. Возможно, они и не виноваты, но мне плевать. Тем более, пара одинаковых мушкетов, даже не пара, а больше, с учетом ускакавших налетчиков, да еще в то время, когда наше оружие лучше и дешевле — это не совпадение. Осталось только выяснить второй адрес — конных покойников.
— Ну, так узнал кого?!
Не ведает капрал, что за чеку ядерную бомбу теребит своим невнятным мычанием и наморщенным лбом.
— На кого похож?! Вижу же, что узнал!
Капрал стянул шлык с головы первого упокоенного татя, обтер им разводы крови и грязи, спрятавшие лицо убийцы после попадания дроби в затылок — присмотрелся еще разок к застывшему лицу и довольно уверенно произнес.
— Эт Ефимка, с подворья Лопухиных. Третьего дня, говорил с ним у дворца, он Абрама Федоровича дожидался.
— Ну, тогда посылай солдат к Ромодановскому. Тут дело государево. А где, говоришь, подворье Лопухиных ноне?
Капрал поднялся, покрутив головой, ориентируясь, и протянул руку за канал, в сторону незапланированных застроек.
— Вона, где часовенку ставят, с нее два подворья от реки. Над воротами грифон червленый, да и подворье знатное.
Кивнул капралу, подхватывая один из мушкетов нападавших, и пошел через мост, поправляя Дар. Мост действительно оказался «поцелуевым», разлучившим меня с прошлым и будущим.
Шел не торопясь. За спиной подергивался туманом забвения город, заводы, дела. Уши закладывал звон, через который с трудом пробивались людские окрики и звуки стройки. Идти оказалось довольно далеко, мушкет оттягивал правую руку, вызывая только тупую злобу еще и на именитых оружейников, не додумавшихся снабжать оружие плечевым ремнем.
Перед воротами с грифоном, больше похожим на ящерицу с крыльями, бросил мушкет в траву и перекинул Дар на сгиб руки, почти вежливо постучав ногой в ворота.
Из-за массивных створок донеслось недовольное — «Чего надобно?!»
— Отворяй! К князю Абраму у меня дело.
Совершенно спокойно воспринял отговорки, что никого нет и не велено. Приблизил ствол Дара к щели между створок ворот, через которую виднелся массивный запорный брус. Одного выстрела не хватило, пришлось добавить еще два, а потом еще и закончить ногой. Если никого нет, значит, подожду хозяина на дворе.
Просто подождать мне не дали. Не успел выйти из облака дыма, как слева на меня бросился мужик с дубиной. Сознание пребывало в каком-то ступоре, в душе шелестел пепел, отгоревшего пожара. Даже злость прогорела в этом огне. Мне было на все плевать. Мир стал черно-белым. Выскочил из конюшен мужичок — не опасен — схватился за топор, воткнутый в колоду — стреляю не задумываясь. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Выброс барабана. Выстрел из револьвера. Перезарядка Дара. Выстрел ….
Не задумывался даже когда подросток выбежал из дома, неся явно великоватый ему мушкет. В душе по-прежнему ветер перекатывал золу. Прошел по всему дому, оставляя после себя только мертвое безмолвие, в едком, пороховом гаре. Даже женских криков не раздавалось, так как загнал четырех встреченных женщин и девочку в подпол. Женщин в поместье встретилось пятеро, но одна схватилась за нож. А может, просто не успела его выпустить. Плевать. В черно-белом мире не видно цвета крови.