мерованы, и над каждой из них обозначена фамилия торговца; каждый торговец содержит приказчиков и так называемых молодцов, которые бывают заняты разноскою товара, так что на рынке ежедневно занято торговлею до 2000 народа.
В мясном ряду, в видах гигиенических, стены лавок обиты цинковыми листами. Все лавки загромождены мясными тушами, подвешенными за задние ноги на крючьях. Капли крови, стекая, попадают в деревянные опилки, нарочно посыпанные на полу. На прилавках лежат кучи „легких“ и „печенок“, переливающих темно-красными цветами. Точно живые, с открытыми глазами, висят вниз головой сотни замороженных зайцев, которых тысячами привозят новгородские крестьяне, продавая по 50 копеек за пару. На полках, вытянув ноги вверх и свесив вниз голову, лежит завернутая в бумагу разная дичь: тетерьки, рябчики и т. п. В корзинах правильными рядами разложены ощипанные и замороженные воробьи, свиристели и дупели. Нередко в одной корзине насчитывается до 1000 штук воробьев, которые продаются по 5 копеек за десяток. Тут же можно найти ощипанных голубей, которых продают под именем „пижонов“. Под лавками стоят огромные корзины с гусиными потрохами: отрезанная голова и гусиные лапки тщательно завязаны и продаются отдельно от гуся. Целые стада замороженной свинины расставлены на полу. На каждой свиной туше, на коже, вдоль позвоночника, сделан надрез, чтобы показать толщину жирового слоя. Свинина привозится в Петербург из хлебородных губерний, например из Тамбовской, где обыкновенно свиней откармливают на барде. В столице главные потребители свинины – пригородные чухны, большие охотники до свиного жира.
Мясники – в белых передниках, в кожаных нарукавниках. На широком кожаном поясе висит вложенный в ножны мясничий нож для разрубки говядины. Посреди лавки – огромная деревянная тумба, на которой производится разрубка мяса, тут же лежит топор. Каждый торговец заманивает покупателя в свою лавку.
По вечерам на Сенной рынок приходят содержатели всевозможных кухмистерских и ресторанов. Обитатели меблированных комнат – самые надежные посетители этих злополучных кухмистерских, где за 30 копеек можно получить обед „с третьим блюдом“.
Нищие бродят на Сенном рынке целыми толпами: старики, женщины и дети. Торговцы не отказывают и подают „натурой“ – кто мяса, кто рыбы, кто зелени.
Ночлежный приют, находящийся около Сенного рынка, продовольствуется на счет этого рынка. Ежедневно по утрам отправляется из приюта один из ночлежников за провизией на рынок: он надевает на плечи глубокую плетеную корзину на ремнях, и с нею обходит все ряды Сенного рынка. На корзине имеется надпись „в пользу ночлежного дома“. Корзина разделена на два отделения с надписью: „для мяса“ и „для зелени“. Большая часть торговцев Сенного рынка жертвует в пользу приюта».
Район Садовой, и особенно Сенная площадь, были полны нищими, ворами, всякого рода люмпенами. Сенная – многолюдна, грязна, славилась низкопробными заведениями, трактирами, кабаками. Особенно была знаменита «Вяземская лавра» – трущобный квартал к югу от площади.
Вяземский дом выходил двумя большими флигелями на Забалканский (ныне – Московский) проспект и одним на Фонтанку. Во флигелях по Забалканскому проспекту помещались трактир, «семейные бани», питейный дом и множество торговых заведений.
Во дворе Вяземского дома находилось еще четыре жилых флигеля, бани и множество разных кладовых, где хранились товары торговцев Сенного рынка. В этих флигелях размещались постоялый двор и чайная, которую местные обитатели называли «мышеловкой»: сюда часто в поисках преступников заглядывала сыскная полиция и возвращалась всякий раз с уловом.
Примерно полторы сотни квартир во флигелях «Вяземской лавры» занимали даже не беднота, а те, кого Горький в будущем назовет босяками: люди, дошедшие до крайности, готовые на преступление, сбившиеся с круга, потерявшие человеческий облик, полунагие и полуголодные. В субботу вечером и в воскресенье почти все перепивались, следствием чего были шум, гам, безобразные песни, кровавые драки и оргии.
В «Преступлении и наказании», рассказывая о своей бурной биографии, Свидригайлов как о последней степени падения говорит: «в доме Вяземского на Сенной в старину ночевывал».
Как сказано в «Преступлении и наказании»: «…квартал был таков, что костюмом здесь было трудно кого-нибудь удивить. Близость Сенной, обилие известных заведений и, по преимуществу, цеховое и ремесленное население, скученное в этих серединных петербургских улицах и переулках, пестрили иногда общую панораму такими субъектами, что странно было бы и удивляться при встрече с иною фигурой».
Так что лохмотья Раскольникова не вызывали здесь ничьего удивления. Только «один пьяный, которого неизвестно почему и куда провозили в это время по улице в огромной телеге, запряженной огромною ломовою лошадью, крикнул ему вдруг, проезжая: „Эй ты, немецкий шляпник!“ Здесь «…около харчевен в нижних этажах, на грязных и вонючих дворах домов Сенной площади, а наиболее у распивочных, толпилось много разного и всякого сорта промышленников и лохмотников».
Дом Вяземского в начале XX века был перестроен.
Одно из немногих сохранившихся на площади со времени Достоевского зданий – Гауптвахта Сенного рынка – изящный павильон в стиле классицизма напротив станции метро «Сенная площадь» (1820, архитектор В. Беретти). В XIX веке тут располагался воинский караул, надзиравший за порядком на рынке, и здесь же находились помещения для кратковременного содержания арестантов.
В 1873 году, редактируя журнал «Гражданин», Достоевский поместил на его страницах заметку Владимира Мещерского «Киргизские депутаты в Петербурге», где приводились слова Александра II, обращенные к депутатам (сами по себе абсолютно незначительные). Однако по действовавшему закону, слова императора могли быть напечатаны только с разрешения министра императорского двора. Достоевский не знал этого правила и был приговорен к небольшому штрафу и двум суткам ареста на гауптвахте. Друзья писателя добились для него возможности отбывать наказание в момент, когда это будет ему максимально удобно.
21 и 22 марта 1874 года Достоевский провел в Гауптвахте Сенного рынка. Заключение не было обременительным. У Федора Михайловича были собственные постельные принадлежности и «Отверженные» Гюго, которых он с удовольствием перечитывал. В камере находился еще какой-то ремесленник, постоянно спавший. Пять раз за два дня писателя навещала любящая жена, были у него живший поблизости старый друг, поэт А. Майков, и молодой писатель Вс. Соловьев. Детям сказали, что отец уехал в Москву. На третий день они встречали его веселого и с игрушками (по пути Достоевский заехал в Гостиный двор).
На углу Садовой улицы и Таирова переулка (сейчас – переулок Бринько) – дом Мейнгардта. Изначально он принадлежал домовладельцу Таирову, по имени которого и был назван переулок. В этом доме в 1831 году в разгар холерной эпидемии находилась больница. Толпа черни, считая немцев-докторов виновниками эпидемии, ворвалась в больницу и нескольких из них убила.
В 1856 году дом был перестроен для домовладельца Мейнгарда архитектором А. Ланге. Это один из первых в Петербурге доходных домов, в котором, в духе начинавшей тогда господствовать эклектики, использован стиль Людовика ХV – ранний классицизм. Сочетание широких окон-витрин первого этажа с лепниной фасада в духе середины ХV века делает композицию здания противоречивой.
Это типичный пример нелюбимой Достоевским, современной ему архитектуры, в которой заказ владельца архитектору формулируется, по его словам, так: «Дожевское-то окно ты мне, братец, поставь неотменно, потому чем я хуже какого-нибудь ихнего голоштанного дожа; ну, а пять-то этажей ты мне все-таки выведи жильцов пускать; окно окном, а этажи чтобы этажами; не могу же я из-за игрушек всего нашего капиталу лишиться». В доме Мейнгардта находился, вероятнее всего, и тот трактир «Хрустальный дворец», в котором Раскольников вначале полупризнается Заметову в совершенном преступлении, а потом выслушивает исповедь Свидригайлова.
О таких трактирах в Спасской части местный полицейский врач сообщал следующее: «Большинство трактиров предназначено для известного рода постоянных посетителей, меньшинство рассчитано на случайную публику. Население здесь состоит из торгового и рабочего класса. Десятки тысяч разносчиков, кустарей, мастеровых, угловых жильцов, часто озябших, усталых или желающих угостить своих родных, приятелей, и не имеющих никаких удобств в своем углу, на квартире, стреляют сюда и с раннего утра до позднего вечера одна толпа сменяет другую…
Черная публика вносит с собою в трактир и специфический запах, и дым махорки, и грязь, после каждого такого посетителя требуется радикальная чистка того места, где он сидел. Всякий трактир состоит из двух отделений: чистой и черной половины. Первая помешается во втором этаже, вторая чаще в первом. В первой комнате чистой половины устроен буфет. В этой комнате, как и во всех остальных, стоят столы, покрытые белыми скатертями, и мягкая мебель. В одной комнате установлен орган. В разных углах комнат стоят комоды со столовым бельем. Двери и окна убраны драпировками, которые в иных случаях оборваны, покрыты пылью и лишь усугубляют общую неопрятность помещения.
Черная половина состоит из 2–4 комнат и из отдельного угла для булочника, здесь мебель простая, столы покрыты цветными скатертями, обои проще, засаленные и часто оборванные. На кухне плита с двумя медными кубами для кипятка, повар и кухонный мужик.
Большинство трактиров торгует только водкой, чаем и кипятком, они вовсе не приготовляют ничего съестного и держат на буфете только соленую закуску для выпивки. В кухне они допускают за особую плату приготовление пищи живущим в доме и сами стряпают лишь для своих служащих. Но так как посетитель может потребовать поесть, то для удовлетворения этой потребности при трактире имеется съестник (булочник), снимающий за арендную плату угол, где и торгует булками и разной провизией наподобие закусочных лавок».