Достоевские прожили в этом доме до осени 1878 года. Здесь был закончен роман «Подросток» и несколько выпусков «Дневника писателя».
М. А. Александров вспоминал: «Квартира его находилась в третьем этаже и очень походила расположением приемных комнат на прежнюю; даже окнами эти комнаты выходили в одну и ту же сторону, именно на восток… Особенною простотою отличался кабинет Федора Михайловича. В нем и намека не было на современное шаблонное устройство кабинетов, глядя на которые обыкновенно нельзя определить – человеку какой профессии принадлежит данный кабинет… Кабинет Федора Михайловича в описываемое мною время (1876 г.) была просто его комната, студия, келия… В этой комнате он проводил большую часть времени своего пребывания дома, принимал коротко знакомых ему людей, работал и спал в ней. Площадь комнаты имела около трех квадратных сажен. В ней стояли: небольшой турецкий диван, обтянутый клеенкою, служивший Федору Михайловичу вместе и кроватью; два простых стола, какие можно видеть в казенных присутственных местах, из коих один, поменьше, весь был занят книгами, журналами и газетами, лежавшими в порядке по всему столу; на другом, большом, находились чернильница с пером, записная книжка, довольно толстая, в формате четвертки писчей бумаги, в которую Федор Михайлович записывал отдельные мысли и факты для своих будущих сочинений, пачка почтовой бумаги малого формата, ящик с табаком да коробка с гильзами… перед столом стояло кресло, старое же, как и остальная мебель, без мягкого сиденья. В углу стоял небольшой шкаф с книгами. На окнах висели простые гладкие сторы…»
Переезд Достоевских с квартиры на Греческом проспекте, 6 на Кузнечный переулок связан с трагедией в семье. Весной 1878 года Достоевские собирались на дачу в Старую Руссу. Но «16 мая 1878 года, – пишет жена писателя Анна Григорьевна Достоевская, – нашу семью поразило страшное несчастье: скончался наш младший сын Леша». Смерть трехлетнего мальчика была внезапной и оттого еще более трагической. В квартире на Греческом все напоминало умершего сына, и 5 октября 1878 года, после возвращения из Старой Руссы, Достоевские переехали.
В 1794 году в Гатчине, где проживал тогда цесаревич Павел Петрович (через два года он стал императором Павлом I) открыли сиротское училище, предназначенное для малолетних детей, чьи родители – простые солдаты или обер-офицеры – погибли на войне. В 1798 году заведение переименовали в Военно-сиротский дом и оно переехало в Петербург. До 1806 года в доме призревались дети обоего пола, затем – только девочки. С 1829 года заведение стало именоваться Павловским институтом. Как писал тогдашний историк, институт «давал своим питомцам – „Павлушкам“ – подготовку для скромной семейной и трудовой жизни и воспитывал их в духе христианской нравственности, в начатках любви к Царю и Отечеству». Обучали поначалу отставные унтера и капралы, сами знавшие грамоту кое-как.
Каждой девице в общей спальне полагались отдельная кровать, табуретка и тумбочка на двоих с соседкой. Воспитаннице выдавали также в год по три рубашки грубого полотна, три пары чулок, три носовых платка и 2 полотенца. Зимой институтки носили темно-зеленые байковые платья, летом – белые миткалевые. Офицерским дочерям перчатки полагались замшевые, солдатским – нитяные. В отличие от других институтов, в Павловском «музыка, танцы и светское пение не были допущены, чтобы не создавать у девиц привычек, которым они впоследствии не смогли бы найти удовлетворение в окружающей их среде».
Институт во времена Николая I разделен был на два отделения: для солдатских и для офицерских дочерей. Солдатских девочек не баловали – они обязаны были по очереди дежурить по кухне, «дабы упражняться в изготовлении пищи, в закупке и сохранении припасов». Их готовили к должностям ключниц, кастелянш, помощниц кухарок. Словом, Павловский институт напоминал не Смольный, а типическое сиротское заведение времен Оливера Твиста. Положение начало постепенно меняться после того как в 1851 году институт переехал в специально построенное для него здание на Знаменской (Восстания) улице, 8 (до того он поменял три помещения на Фонтанке). Ученицам стали давать чай (правда, в оловянных кружках), выводить на прогулки. В институте обучали теперь только офицерских дочерей, солдатских перевели в школу Человеколюбивого общества. С 1855 года в институте ввели преподавание литературы (прежде несчастные питомицы и не слыхали про Пушкина). Появился дополнительный класс, готовивший институтских надзирательниц (для тех девушек, что не выйдут замуж).
«Незаконнорожденными» назывались в старой России дети матерей-одиночек. В Петербурге их доля была значительно выше, чем в стране в целом. В столице России вне брака рождалось в разные годы от 34 % (1894–1898 годы в среднем) до 22,1 % (в 1904 году), в то время как во всей Российской империи число незаконнорожденных составляло 2,7 %. Процент внебрачных детей в Петербурге был, впрочем, ниже, чем в Москве, Париже и Вене, но выше, чем в Берлине. Наибольшая доля внебрачных рождений приходилась на женщин 26–30 лет (34,5 %). Греху были больше подвержены православные (29 %). У католичек внебрачных рождений – 13 %, у протестанток – 9 %, иудеек – 0,6 %, мусульманок – 0,3 %. Чаще незаконнорожденные дети появлялись при первых родах (43,8 %).
Подавляющее большинство матерей-одиночек в Петербурге составляла домовая прислуга: кухарки, горничные, няньки.
Семейных в дом на брали, меж тем природа и искусы большого города побеждали нравственность. Контрацептивы были не в ходу, аборты – дороги и разрешались только по медицинским показаниям. Город и Ведомство учреждений императрицы Марии старались, как могли, помочь несчастным девицам. При полицейских участках существовали родильные приюты.
Главным прибежищем «секретных рожениц» было Петербургское родовспомогательное заведение. Основано оно было еще в 1771 году при Воспитательном доме (главном петербургском, говоря современным языком, Доме ребенка). 20 тысяч рублей на создание родильного дома на 20 коек пожертвовал Павел Демидов. В 1784 году при родовспомогательном заведении основали Школу повивальных бабок. До 1797 года заведение размещалось на Марсовом поле, затем на месте сегодняшнего университета Герцена, а в 1864 году переехало в нынешнее здание, построенное на Надеждинской (Маяковского) улице архитектором Г. Штегеманом.
Вот как описывал его петербургский журналист Александр Бахтиаров: «Сюда приезжают налегке, не имея средств заплатить даже за извозчика. Прибывшие роженицы принимаются дежурным врачом во всякое время дня и ночи. Если места бывают все заняты, на воротах вывешивается объявление. Роженицы, приютившиеся в родовспомогательном заведении, могут оставаться, кто из них пожелает, секретными, причем они во все время своего пребывания в заведении никем из посторонних лиц не могут быть посещаемы. Им предоставляется, не объявляя своего места жительства, оставить в запечатанном конверте записку, в которой лишь на случай смерти должны быть обозначены: имя, фамилия, и местоположение родильницы. Этот конверт хранится у директора и при выходе родильницы из заведения возвращается по принадлежности, а в случае ее смерти вскрывается директором».
После революции в здании Родовспомогательного заведения находится знаменитая «Снегиревка» – родильный дом № 6.
Здесь Некрасов прожил с конца лета 1857 года до самой смерти 8 января 1878 года. В этом доме, принадлежавшем издателю Андрею Краевскому, находилась редакция журналов «Современник» и «Отечественные записки», главным редактором которых был Некрасов.
Николай Некрасов – старинный знакомый Федора Достоевского. Собственно, Николай Алексеевич сыграл в судьбе Достоевского-литератора роль крестного отца. Он первым в 1845 году оценил значение «Бедных людей» и, будучи уже заметным литератором, познакомил автора с Виссарионом Белинским, создавшим Достоевскому мгновенную литературную славу. И Николай Алексеевич, и Федор Михайлович всегда помнили майскую встречу 1845 года, предопределившую их особые отношения: взаимную приязнь, которую не могли окончательно испортить ни разница политических убеждений, ни внутрилитературные интриги и сплетни.
Осенью 1846 года отношения Достоевского с товарищами по «Современнику» испортились. Их смешила и даже бесила его завышенная самооценка (тем более что «Хозяйка», «Господин Прохарчин» и «Двойник» успеха не имели). Как писала Авдотья
Панаева, «пошли перемывать ему косточки, раздражать его самолюбие уколами в разговорах».
Федор Михайлович был человек ранимый, и насмешки простить не хотел и не умел: «Достоевский заподозрил всех в зависти к его таланту и почти в каждом слове, сказанном без всякого умысла, находил, что желают умалить его произведение, нанести ему обиду».
Решающую роль в ссоре молодых писателей «Натуральной школы» сыграло издевательское стихотворение Николая Некрасова и Ивана Тургенева «Послание Белинского к Достоевскому»: Витязь горестной фигуры, Достоевский, милый пыщ, на носу литературы рдеешь ты, как новый прыщ. Хоть ты юный литератор, но в восторг уж всех поверг, тебя знает император, Уважает Лейхтенберг. За тобой султан турецкий скоро вышлет визирей… и т. д.
Достоевский устроил скандал Некрасову и покинул навсегда круг «Современника». Деловые отношения издателя-Некрасова и писателя-Достоевского, впрочем, продолжались вплоть до ареста Федора Михайловича в 1849 году и возобновились после освобождения.
Если в 1840-е годы причина охлаждения отношений между писателями была личной, то, начиная с 1860-х, западник Некрасов и почвенник Достоевский находились в разных общественных лагерях. Известно немало неприязненных взаимных отзывов: о пристрастии Некрасова к картам Федор Михайлович говорил, например: «Дьявол, дьявол в нем сидит».