по проекту архитектора М. Ф. Еремеева.
Летом 1925 года Гревс был избран членом Центрального бюро краеведения (ЦБК). Ленинградский научно-методический центр этой общественной организации, с 1922 года координировавшей краеведческую работу в стране, размещался в помещениях Академии истории материальной культуры в Мраморном дворце (Миллионная ул., 5/1). До 1927 года возглавлял ЦБК академик С. Ф. Ольденбург, близкий друг Гревса со времен зарождения «Приютинского братства». Иван Михайлович возглавил методический отдел ЦБК, разрабатывал концепцию «гуманитарного краеведения».
В 1929 году начались аресты краеведов по сфабрикованному «Делу о контрреволюционной группировке в ЦБК». Были арестованы и осуждены Н. П. Анциферов, Г. А. Штерн, Г. Э. Петри и другие ученики и сотрудники Гревса. Его самого в 1927–1930 годах неоднократно вызывали в ЛенОГПУ (Гороховая ул., 2/6) к старшему следователю А. Р. Стромину на допросы по делу кружка «Воскресенье».[259]
Гревс, лишившийся в 1929 году работы в ЦБК, некоторое время заведовал библиотекой Академии истории материальной культуры, фактически жил случайными литературными заработками, главным образом переводами. Только в 1934 году старый профессор вернулся в Ленинградский университет, где до конца своих дней преподавал на кафедре средних веков исторического факультета (Менделеевская линия, 5). В 1938 году ему была присвоена ученая степень доктора исторических наук. Здесь в мае 1940 года сотрудники истфака, многие из которых были его учениками, отметили 80-летие своего Padre.
В последние годы жизни Гревс занимался подготовкой двухтомных «Очерков по истории римского землевладения» и написал научно-популярную монографию о римском историке Таците, которая была издана в 1946 году, уже после смерти ученого.
В сентябре 1940 года Гревсы переехали с 9-й линии в небольшую квартиру по адресу: 21-я линия, 16, кв. 58. Здесь Иван Михайлович Гревс скончался 16 мая 1941 года, в 81-й день своего рождения. Похоронили ученого на Дибичевой дорожке Волковского лютеранского кладбища.[260]
Петербургские адреса Н. П. Анциферова
Основные вехи жизни и творчества Николая Павловича Анциферова, наряду с его некоторыми петербургскими адресами, установлены и названы в работах А. И. Добкина,[261] А. М. Конечного и К. А. Кумпан,[262] других исследователей. При этом элементарные факты биографии автора «Души Петербурга», начиная с даты его рождения в усадьбе Софиевка Уманского уезда Киевской губернии, остаются не до конца выясненными.
Так, А. М. Конечный и К. А. Кумпан, ссылаясь на запись в метрической книге города Умани, настаивают, что это 13 (25) июля 1889 года.[263] А. И. Добкин, опираясь на свидетельство самого Н. П. Анциферова, приводит иную дату – 30 июля (11 августа) 1889 года,[264] которую, видимо, следует признать более достоверной.[265]
Другой пример. Самый ранний из петербургских адресов Анциферова, упоминаемый исследователями, – Большая Спасская (ныне – Красного Курсанта) ул., 9-Б.[266] Между тем известно, что этот доходный дом построен арх. П. Н. Батуевым в 1912 году,[267] – через четыре года после переезда Екатерины Максимовны и Николая Анциферовых из Киева в столицу. Вопрос о том, где они жили до того, как поселились на Большой Спасской, остается открытым. Список «белых пятен» такого рода довольно пространен. Значительную часть из них можно «закрыть», обратившись к воспоминаниям самого Анциферова,[268] которые и послужили базовым источником для нашего исследования.
Автор воспоминаний жил в Петербурге—Петрограде—Ленинграде четверть века (1908–1934 гг.). На страницах «Дум о былом» – десятки топографических и культурно-исторических индексов, связанных с конкретными местами (Университет, Тенишевское училище, Публичная библиотека, Бестужевские курсы, Эрмитаж, Царское Село, Красная Славянка, Павловск, Дом предварительного заключения, «Кресты» и т. д.). Васильевский остров и Петербургская (Петроградская) сторона, наряду с Царским (Детским) Селом, – основные и наиболее насыщенные петербургские локусы Анциферова. Конечно, география «точечных» локусов несравненно шире и разнообразнее, но легко заметить, что такие исторические районы и пригороды Северной столицы, как Выборгская сторона, Коломна, Охта, Пески, Петергоф, Шувалово, представлены в мемуарах слабо и необязательно.
Впервые Анциферов приехал в Петербург вместе с матерью в феврале 1908 года. «Петербург! Прямые линии, прямые углы. Серый гранит. Белая пелена широкой застывшей Невы. Иней на колоннах Исаакия. Какой холод! Застыл в своем порыве грозный Петр. Застыли царственные сфинксы. Мы остановились на Кадетской линии Васильевского острова, у своих родных Леванда. В узком высоком доме ютилась большая семья».[269] Речь идет о пятиэтажном доме с мансардой (Съездовская линия В. О., 23), построенном в 1905 году по проекту арх. Л. Л. Фуфаевского.[270] Здесь жила семья «дяди Мити» – Дмитрия Семеновича Леванды, служившего до начала 1900-х годов директором Уманского училища земледелия и садоводства. Его жена, Мария Максимовна, урожденная Петрова, была родной сестрой матери Анциферова.
Нельзя не обратить внимания на то, что первый анциферовский адрес в Петербурге оказался в непосредственной близости от дома П. Ю. Сюзора (Съездовская линия, 21), где до революции размещался Музей Старого Петербурга, созданный осенью 1907 г. Обществом архитекторов-художников.[271] Воистину «бывают странные сближенья»!
«Все в доме Леванда, кроме, конечно, бабушки,[272] мне было чуждо. Все казалось безнадежно отжившим, а я рвался к новой жизни. И вратами в эту новую жизнь был университет. С каким трепетом я, недоучившийся гимназист, вступал в его стены! С какой жадностью читал расписание дня! Куда пойти, кого слушать! Хотя бы увидеть. И я стоял на перемене в длинном коридоре и искал глазами профессоров, медленно покидавших аудитории. Ведь это же шествие богов в Валгалле!»[273] Так Анциферов описал свое первое свидание с Петербургским университетом (Университетская наб., 7). Образ «бесконечного коридора» Главного здания (протяженность – около 400 м) не раз возникает на страницах его мемуаров.
«Университет в моих глазах был действительно храмом науки, в который я вступил с благоговением и надеждой. Смешаться с этой толпой студентов в бесконечном коридоре, прорезавшим во всю длину старое здание и связывавшим воедино 12 корпусов Петровских коллегий, для меня было истинным счастьем». Или в другом месте: «Весной 1949 года я зашел в свою старую alma mater. Я прошел по длинному коридору. В простенках окон, а также между шкафами у внутренней стены – на местах былых земляческих витрин и всевозможных объявлений – среди бюстов и статуй великих русских ученых висят теперь портреты моих профессоров. Вот Тураев, вот Кареев, вот Шляпкин, вот Лаппо-Данилевский».[274]
Коридор Петровских Коллегий
Бесконечен, гулок и прям
(Что угодно может случиться,
Но он будет упрямо сниться
Тем, кто нынче проходит там.)
В начале 1908 года, еще будучи студентом, Анциферов посещал лекции по истории философии А. И. Введенского, Н. О. Лосского и И. И. Лапшина. «Но не только в университете слушал я профессоров. В амфитеатре аудитории Тенишевского училища посещал я чтения Овсянико-Куликовского, Иванова-Разумника, Льва Шестова, Вячеслава Иванова. На вечерах писателей выступали: мрачный Федор Сологуб и декоративный Леонид Андреев».[275]
Анциферов признается, что в свой первый приезд в столицу он «мало созерцал панорамы Петербурга». «Весь он мне казался лишь оправой для драгоценного камня – этот камень был университет. <…> Петербург – это русские Афины. Стольный город русской культуры».[276]
Уже в начале весны 1908 года он переселился из шумной квартиры Д. С. Леванды на Кадетской линии в меблированные комнаты «на Среднем проспекте у Восьмой линии».[277] Возможно, речь идет о гостинице «Лондон», которая в 1900–1910-х годах находилась в трехэтажном угловом доме (Средний пр., 37 / 8-я линия В. О., 47).[278] Здесь Анциферов усердно готовился к выпускным экзаменам в гимназии (экстерном) под руководством репетитора И. Б. Селихановича, который стал одним из близких друзей своего ученика. Сюда приходили письма из Киева от товарищей по кружку «№ 37»:[279] «У швейцара на столе лежали письма, и я все искал глазами большие конверты оливкового или голубоватого цвета, письма Тани Оберучевой. Я не читал их сразу: садился на империал конки и ехал на Смоленское кладбище. Там под деревьями, среди могильных холмов, на которых таял снег, я распечатывал письмо и, задыхаясь от волнения, несколько раз перечитывал его».[280] Это свидетельство вновь наводит на мысль о «странных сбли