Лекция Льва ЛурьеИнтеллигенция Серебряного века
Студенты, члены революционной ячейки. Петербург. 1908 год
Почти все дети школьного возраста в Петербурге были грамотными, и это совершенно невероятный результат для России того времени. Главным типом среднего учебного заведения была классическая гимназия, где уже не изучали греческий язык, но было довольно много латыни, два новых языка и очень серьезная математика. Учиться было трудно, многие оставались на второй год, некоторые не выдерживали нагрузки и, провалив в очередной раз переводной экзамен, кончали с собой. Эту очень жесткую систему образования импортировали в XIX столетии из Германии, и она давала результат – человек, окончивший классическую гимназию даже на все тройки, умел работать.
Он мог поступить в любой университет Российской империи без экзаменов – достаточно было представить аттестат зрелости и свидетельство о благонадежности. В технические вузы, наоборот, надо было сдавать экзамены. Самыми модными были институт инженеров путей сообщения, электротехнический институт и горный. Как и сейчас, дети стремились туда, где сразу будут платить большие деньги – даже молодые железнодорожники или электротехники получали очень приличное жалованье. Блок не случайно назвал Россию того времени «Новой Америкой». Промышленность росла очень быстро, страна остро нуждалась в квалифицированных инженерах.
Занятия в университетах в основном состояли из лекционных курсов, семинаров почти не было, как и связи между профессором и студентами. Студенты, или, как сказал кто-то из веховцев[19], интеллектуальное казачество, были предоставлены сами себе, к тому же были оторваны от родителей, жили поодиночке или, реже, с приятелями в съемных комнатах.
Как известно, в молодости очень важна так называемая контркультура, которая противостоит культуре господствующей, прежде всего культуре отцов с большой буквы – Отцов государства, Отцов общества. Студенты считали, что отвечают за родителей, да и за народ в целом, и должны протестовать первыми. В Петербурге часто происходили студенческие волнения. Студентов выгоняли, ссылали, причем без суда – достаточно было решения двух министров (внутренних дел и юстиции), чтобы отправить человека в ссылку на 10 лет в Восточную Сибирь. Но даже такая жесткость системы не мешала студентам протестовать каждый год.
Инженеры, врачи и представители свободных профессий были, как правило, настроены антиправительственно. Раскол между обществом и государством произошел еще в 1840-е годы, когда появились Бакунин, Белинский, Тургенев, Некрасов, а позже Чернышевский.
Русская интеллигенция выполняла в авторитарном русском обществе сразу несколько функций. Если, например, Диккенс или Оскар Уайльд в Англии просто писали, а все наслаждались их произведениями, то у Льва Николаевича Толстого были совершенно другие задачи. Он, во-первых, писатель, то есть беллетрист. Во-вторых – народный заступник, то есть играет ту роль, которую в обычном обществе играют политические партии.
И в-третьих, он объясняет, что такое хорошо и что такое плохо. Это та функция, которую обычно берет на себя церковь, однако православная церковь, так же, как, впрочем, и другие конфессии, находится под строгим надзором властей, и любая ее попытка оппонировать власти немедленно пресекается.
Таким образом, интеллигенция становится властительницей дум. Чьими-то думами владеет Георгий Плеханов[20], чьими-то – Николай Михайловский[21], чьими-то – Николай Бердяев[22], а чьими-то – Владимир Пуришкевич[23]. Примечательно, что властители дум не имеют абсолютно никакого политического опыта.
То есть они владеют думами на основе абстрактных рассуждений и наблюдений. Как это и сейчас часто бывает, они узнают о жизни, например, из разговоров с извозчиками. Лучше всех знали народ писатели, которые с ним много соприкасались – как Чехов, который был земским доктором, да и сам вышел из крестьян.
Интеллигенция ненавидит режим еще и потому, что он абсолютно непроницаем. Если человек не окончил Николаевское кавалерийское училище, Училище правоведения, Императорский Александровский лицей или Пажеский корпус, шансов сделать государственную карьеру у него нет. Более того, если офицер кавалергардского полка полюбит дочь доктора, ему не разрешат на ней жениться, заставят уйти из полка.
Интеллигенция никак не связана с Большим светом. Бывали, конечно, исключения: так, в непростой период 1905-1907 годов к власти иногда призывались и другие люди. Да, Петр Столыпин и Сергей Витте окончили университет. Но ведь Столыпины известны с XVI века, маленький Петя сидел на коленях у Льва Николаевича Толстого, потому что их отцы сражались вместе под Севастополем. У Витте дядя – знаменитый славянофил Ростислав Фадеев. То есть они оба тоже входили в истеблишмент.
Интеллигенция существовала даже не между Большим светом и простонародьем, а совершенно отдельно. Общество было фрагментировано, у интеллигенции не было политического опыта, не было широких связей среди аристократов или среди, как тогда говорили, демократии, то есть трудящихся людей разных классов. Не было не просто никакой связи – не было языка, на котором они могли бы друг с другом разговаривать.
Материалы к лекции
Веганы и сыроеды дореволюционного ПетербургаПодготовил Алексей Мунипов
Вегетарианцев можно найти в любом столетии и практически на любом континенте, но заметным поветрием отказ от животной пищи становится в Европе только в XIX веке. Первое Вегетарианское общество появилось в Англии еще в 1847 году (там же придумали и само слово «вегетарианец»), но распространялась мода медленно и неравномерно: если в Германии сразу два подобных общества открылись в 1860-х, то в Швеции – в 1894-м, а во Франции – в 1899-м. В России вегетарианство становится популярным прежде всего благодаря Толстому – он отказывается от мяса в 1880-х и пишет невероятно влиятельный очерк «Первая ступень», называя вегетарианство первым этапом нравственного возрождения. Эти строчки многих превратили в сторонников «безубойного питания».
«Десять лет кормила корова тебя и твоих детей, одевала и грела тебя овца своей шерстью. Какая же им за это награда? Перерезать горло и съесть?»
В начале XX века это поветрие уже невозможно не замечать: повсюду открываются вегетарианские столовые, издаются «Вегетарианские обозрения», появляются добровольные общества.
С «безубойниками» спорят, про них пишут фельетоны, их обсуждают, высмеивают, цитируют в пьесах.
Быть вегетарианцем в Петербурге начала века – это значит быть человеком прогрессивным и в известной степени упертым: абсолютное большинство отечественных врачей считает вегетарианство вредной и опасной идеей, а окружающие встречают этот выбор в лучшем случае недоумением. «Когда не знают, какой ярлык прилепить к моему лбу, то говорят: „Это странный человек, странный!“ – жалуется Астров в „Дяде Ване“. – Я люблю лес – это странно; я не ем мяса – это тоже странно».
Дореволюционные вегетарианцы делились на «идейных» безубойников и «гигиенистов». Для первых отказ от мяса – это нравственный выбор, и дело вообще не в еде; для вторых – вопрос исключительно здорового питания. «Идейных» в России подавляющее большинство (в то, что вегетарианская еда страшно полезна для здоровья, многие из них и не верят-то до конца).
«Среди вегетарианцев всего мира только русские принцип „Не убий“ поставили главным условием вегетарианства».
К разговорам про еду они относятся презрительно – потому что собираются, вообще-то, поменять мир, – а «гигиенистов» называют «желудочными вегетарианцами». В Европе ситуация обратная: там большинство – «гигиенисты», и на этический пыл русских коллег они смотрят с недоумением. Немецкий журнал Vegetarische Warte пишет: «Вообще в русском народе есть еще много идеализма. Здесь смотрят на вегетарианство большею частью с идеальной стороны; гигиеническая сторона пока что мало известна».
Впрочем, всем остальным кажется блажью и «идейное», и «желудочное» вегетарианство: это очередная мода, которой следуют легкомысленные горожане, чтобы казаться современными. «Гомеопатия, гипнотизм, буддизм, вегетарианство – все это у спиритиста как-то мешалось вместе», – запишет Чехов в черновике рассказа «Три года». Духовные лица относятся к вегетарианцам с откровенным подозрением.
В рассказе «Полунощники» Лескова с пристрастием допрашивают главную героиню, убежденную вегетарианку Клавдию:
– Вы, говорят, мясо не едите?
– Да, не ем.
– А отчего?
– Мне не нравится.
– Вам вкус не нравится?
– И вкус, и просто я не люблю видеть перед собою трупы.
Он и удивился.
– Какие, – спрашивает, – трупы?
– Трупы птиц и животных. Кушанья, которые ставят на стол, ведь это все из их трупов.
– Как! Это жаркое или соус – это трупы! Какое пустомыслие! ‹…› А кто вас этому научил?
– Никто.
– Однако как же вам это пришло в голову?
– Вас это разве интересует?
– Очень! Потому что эта глупость теперь у многих распространяется, и мы ее должны знать.
Пойти на званый ужин – это почти наверняка нарваться на недоуменные или даже враждебные расспросы: о них часто упоминают в письмах и дневниках убежденные вегетарианцы того времени – от Соловьева и Черткова до Лескова, Рериха, Репина и Ге. Они, впрочем, не остаются в долгу и портят окружающим настроение разговором про поедание трупов.
Зато можно спокойно отобедать в городе: к началу века почти в каждом крупном российском городе есть вегетарианская столовая. Больше всего их в Петербурге – девять штук. Появление самой крупной, на Невском, 110, сопровождается скандалом: ее владелец, председатель Вегетарианского общества, самовольно тратит на открытие деньги общества. Столовые страшно популярны: данных по Петербургу не сохранилось, но известно, что только одна московская столовая в Газетном переулке в день принимает 1300 человек, а во всех московских вегетарианских заведениях (их четыре) в 1914 году побывало 642 870 человек – в Петербурге эту цифру можно смело умножать как минимум на два.
Популярность их во многом объяснялась дешевизной. Корней Чуковский оставил описание петербургской вегетарианской столовой, находившейся за Казанским вокзалом: «Там приходилось подолгу простаивать и за хлебом, и за посудой, и за какими-то жестяными талонами. ‹…› Главными приманками в этой вегетарианской столовой были гороховые котлеты, капуста, картошка. Обед из двух блюд стоил тридцать копеек. Среди студентов, приказчиков, мелких чиновников Илья Ефимович [Репин] чувствовал себя своим человеком».
Многие заведения напоминали мини-алтари Толстого.
«Стены всех комнат увешаны фотографическими портретами Льва Толстого, разных величин, в разных поворотах и позах. А в самом конце комнат, направо – в читальной висит огромный портрет Л. Н. Толстого в натуральную величину на сером, в яблоках коне, едущего по яснополянскому лесу…»
Это, конечно, не могло не раздражать современников.
«Вегетарианство десятых годов. было чем-то вроде секты, возникшей на скрещении толстовства с оккультными доктринами, запрещавшими употребление мяса в пищу. ‹…› Ослепительно-белые косынки подавальщиц и снежные скатерти на столах – дань Европе и гигиене? Конечно! А все-таки был в них какой-то неуловимый привкус сектантства, сближавший эту почти ритуальную белизну с мельтешением голубиных крыл на хлыстовских радениях».
Не случайно Маяковский, который вегетарианцев недолюбливал, именно в такой столовой устроил что-то вроде перформанса, прочитав громадному портрету Толстого новые стихи со строчками: «Туман, с кровожадным лицом каннибала, жевал невкусных людей». Заканчивалось все фразой: «А с неба смотрела какая-то дрянь величественно, как Лев Толстой».
«…Мы оказались во взбудораженном осином гнезде. Разъяренные пожиратели трав, забыв о заповеди непротивления злу, вскочили со своих мест и, угрожающе размахивая кулаками, обступали нас все более и более тесным кольцом».
Илья Репин был, вероятно, самым известным петербургским вегетарианцем: натурой он был страстной и безубойным питанием увлекся надолго, прославляя его в лекциях, письмах и публичных выступлениях. Благодаря им нам осталось меню зажиточного дореволюционного вегетарианца.
«Я… справляю медовый месяц питательных и вкусных растительных бульонов. Я чувствую, как благотворный сок трав освежает, очищает кровь. Выброшены яйца (вреднейшая пища), устранены сыры, мясо уже и прежде оставлено. Салаты! Какая прелесть! Какая жизнь (с оливковым маслом!). Бульон из сена, из кореньев, из трав – вот эликсир жизни. Фрукты, красное вино, сушеные плоды, маслины, чернослив. орехи – энергия. Можно ли перечислить всю роскошь растительного стола? Но бульоны из трав – какое-то веселье. ‹…› Сытость полная на 9 часов, ни пить, ни есть не хочется, все сокращено – свободнее дышится.
Как я рад, что могу опять бодро работать и все мои платья, ботинки на мне свободны. Жиры, комками выступавшие сверху заплывших мускулов, ушли; тело помолодело, и я стал гораздо выносливей в ходьбе, сильнее в гимнастике и гораздо успешнее в искусстве.»
Впрочем, с той же страстью Репин несколько раз отказывался от вегетарианства, особенно на начальной стадии. 9 августа 1891 года он пишет Татьяне Толстой, старшей дочери Льва Николаевича: «Вегетарианствую я с удовольствием», а уже 20 августа: «Вегетарианство я должен был оставить. После того, как писал вам, ночью меня хватила такая нервная дрожь, что наутро я решил заказать бифштекс – и как рукой сняло». На следующий год он напишет ей еще раз: «.Как это ни грустно, я пришел к окончательному заключению, что я без мясной пищи не могу существовать. Если я хочу быть здоровым, я должен есть мясо; без него у меня сейчас же начинается процесс умирания». После этого он все-таки постепенно перешел на растительную пищу, во многом под влиянием своей второй жены Натальи Нордман.
А. М. Горький, М. Ф. Андреева, Л. Яковлева (секретарь Стасова), В. В. Стасов, И. Е. Репин и Н. Б. Нордман-Северова в «Пенатах». 1904 год
Многие не останавливались на отказе от мяса и переходили на полностью сырую еду. Главным пропагандистом сыроедения в Петербурге была вторая жена Репина Наталья Нордман, одна из самых очаровательных женщин начала века. Для газет того времени она была излюбленной мишенью. «Нас часто спрашивают, как это мы [с Репиным] питаемся сеном и травами? Жуем ли мы их дома, в стойле или на лугу, и сколько именно?» – так обычно она начинала свои публичные лекции. Красноречия ее (и явных кулинарных талантов) обычно хватало, чтобы склонить на свою сторону даже скептиков.
«Вчера в Психоневрологическом институте Илья Ефимович читал „О молодежи“, а я „Сырое питание как здоровье, экономия и счастье“. Студенты целую неделю готовили кушанья по моим советам. Было около тысячи слушателей, в антракте давали чай из сена, чай из крапивы и бутерброды из протертых маслин, кореньев и рыжиков, после лекции все двинулись в столовую, где студентам был предложен за шесть копеек обед из четырех блюд: размоченная овсянка, размоченный горох, винегрет из сырых кореньев и смолотые зерна пшеницы, могущие заменить хлеб.
Несмотря на недоверие, с которым всегда относятся в начале нашей проповеди, кончилось все тем, что пятки все-таки удалось поджечь слушателям, съели пуд размоченной овсянки, пуд гороху и безграничное количество бутербродов. Запили сеном и пришли в какое-то электрическое, особенное настроение. ‹…› Мы, слава богу, бодры и здоровы, я теперь пережила все стадии вегетарианства и проповедую только сырое питание».
Во время войны идеи вегетарианства стали впервые откровенно раздражать все русское общество. Во-первых, лозунг «Не убий» автоматически превращал идейного вегетарианца, отказывающегося проливать кровь, в пацифиста, а значит – в предателя, не желающего защищать родину. Во-вторых, тяготы войны совсем по-другому поставили вопрос, что есть: пропагандиста, предлагающего отказаться от мяса, могли и побить. Крестьяне и рабочие и раньше считали вегетарианство барской блажью – сами они частенько и голодали, и постились (в традиционном православном календаре более 220 постных дней), но не то чтобы по своей воле, во время войны же проповеди «толстовцев» стали и вовсе звучать издевательством, о чем видные вегетарианцы с обидой писали в дневниках.
Вегетарианцы питали некоторые надежды в связи с установлением советской власти – в конце концов, если царская власть преследовала толстовские коммуны, то, вероятно, теперь все будет по-другому? В 1921 году на Первом Всероссийском съезде сектантских сельскохозяйственных и производительных объединений была принята резолюция, в одном из пунктов которой значилось: «Мы считаем убийство не только человека, но и животных недопустимым грехом перед Богом и не употребляем мясной убойной пищи, а потому от лица всех сектантов-вегетарианцев просим Наркомзем не требовать от сектантов-вегетарианцев выполнения мясной повинности, как противной их совести и религиозным убеждениям». Власть к резолюции не прислушалась – Бонч-Бруевич даже язвительно заметил, что молокане и баптисты, присутствовавшие на съезде, едят мясо и прекрасно себя чувствуют.
Вскоре все вегетарианские общества в стране были разогнаны, многие их участники отправлены на Соловки или расстреляны, а сама идея «безубойного питания» была признана безусловно вредной для советского человека. «Вегетарианство, основанное на ложных гипотезах и идеях, в Советском Союзе не имеет приверженцев», – пригвоздила Большая советская энциклопедия, это стало окончательным приговором русскому вегетарианскому движению, оправиться от которого оно смогло только в 1990-е.
Анкета «Что и как пьют русские писатели» из газеты «Русское слово»
Французский журнал La Revue задумал и привел в исполнение интересную анкету на тему «Как и что пьют французские писатели?». Одна из петербургских газет, вдохновившись этим примером, провела подобную же анкету среди русских писателей. И в результате получился вывод, что ни французские, ни русские писатели и в рот хмельного не берут, а только и мечтают о чистой ключевой воде. Не знаем, насколько это верно относительно французских писателей, но относительно русских мы решили проверить анкету по способу audiatur et altera pars[24]. Так как в данном случае altera pars являются буфетчики посещаемых русскими писателями ресторанов, то мы и очутились первым долгом у буфетчика литературного ресторана «Вена»[25].
«Русские писатели пьют преимущественно очищенную, но не брезгуют и пивом, которое спрашивают всегда бокалами. Когда средства позволяют, русские писатели охотно требуют и коньяку, предпочитая хорошим, но дорогим маркам плохие, но зато дешевые; вина русские писатели пьют редко – только когда их угощают, – что же касается ликеров, то склонности к ним не чувствуют, предпочитая повторить коньяк, чем перейти на ликер.
В отношении закуски русские писатели требуют преимущественно той закуски, которой за наименьшую цену полагается наибольшее количество. Многие пьют совершенно не закусывая или совершают обряд ерша, заключающийся в том, что каждую рюмочку водки заглатывают глотком пива. Минеральную воду русские писатели не пьют, но квасу требуют, и притом со льдом.
Русские писатели пьют в кредит-с, хотя некоторые пьют и на наличные или в рассрочку платежа. Иногда русские писатели оставляют заложника и затем его выкупают. В отношении, так сказать, емкости русские писатели идут непосредственно за купцами, причем и рюмки среднего размера – поменее купеческого и поболее общегражданского – называют у нас писательскими. Некоторые русские писатели пьют до положения риз, но большая часть русских писателей отличается хорошей закалкой и ума не пропивает. Напившись, русские писатели или целуются, или ругаются, а некоторые произносят речи на тему об искусстве или рассказывают про авансы, которые они получили и пропили – или собираются получить и пропить. Замечено между прочим, что суммы этих авансов русские писатели по большей части значительно преувеличивают».
Буфетчик ресторана «Вена»
– Скажите, пожалуйста, что и как пьют русские писатели?
– Водку-с. Закуску спрашивают мало. Бывают, которые начинают прямо с пива.
– А вина?
– Не уважают-с. Старые писатели – те, действительно, требовали винца и толк понимали, а у нынешних, кроме водки, никакой продукт не идет.
– И много пьют?
– Пьют зло-с. Злее писателя один только мастеровой пьет-с.
«Русский писатель больше у стойки пьет, а на закуску выбирает бутерброд из пятачковых. Некоторые беллетристы припускают в водку пиконцу[27]. Репортеры – те всегда требуют, чтобы пирожки были как огонь горячие, потому что они с морозу и на ходу. Когда писатели с актерами соединяются, мы их за круглый стол сажаем, а то уж очень руками размахивают».
Трактирщик
«Русские писатели совершенно не спрашивают шампанского, хотя есть группа писателей, которые ничего, кроме шампанского, не спрашивают даже к раннему завтраку. Ликеры русские писатели спрашивают по большей части такие, каких не существует вовсе. Русские писатели не дегустируют, а пьют залпом. На чай дают щедрее нефтяников, и разве только кораблестроительные инженеры дают на чай щедрее русских писателей».
Официант в дорогом ресторане
– Ох, русские писатели, эх, русские писатели. Чего только не пьет русский писатель! Вот разве джину не пьет еще и пель-элю не спрашивает. Но и до этого дойдет! Все пьет русский писатель, здорово пьет русский писатель, большой кредит нужен русскому писателю, ибо много может вместить русский писатель.
– А пьют ли русские драматурги?
– И курица пьет, как же не пить русскому драматургу? Но драматург на четвертом месте по емкости. В первую голову идет по емкости публицист, за ним беллетрист, после поэт, а затем уж драматург.
Таковы результаты нашей беспристрастной анкеты. Выводы сумеет сделать сам читатель.