Лекция Льва ЛурьеКрестьяне в городе
Крестьянки идут на рынок. Около 1870-х годов
Существует такое представление о предреволюционном Петербурге, как о городе, где все читали Александра Блока и разговаривали друг с другом по-французски. Нет ничего более далекого от реальности.
Россия начала XX века – страна по преимуществу крестьянская. Можно сказать, что это страна третьего мира – соотношение между городским и сельским населением здесь такое же, как в тропической Африке: примерно 85-87 % людей живут в деревнях. Если вспомнить «Захара Воробьёва» Бунина или «Мужиков» и «В овраге» Чехова, становится понятно, что русский город и русская деревня – разные цивилизации.
Деревня по преимуществу не умеет писать и читать, впрочем, в грамоте эти люди и не нуждались. Они бывали разве что в соседнем селе на соборном празднике, города не видели. А если, например, попадали в солдаты – русского солдата обязательно учат читать и писать, – то, приехав обратно в деревню, бывшие военнослужащие через несколько лет забывали, как пишутся буквы, потому что в деревне нет даже слова «Булочная».
Уровень жизни деревни медленно повышается в начале XX столетия, но значительно уступает городскому. Поэтому единственным возможным заработком для многих становится работа в городе, отходничество. До революции в Петербурге было построено 15 тысяч домов, большая часть из которых – в начале XX века.
То есть каждый год приходит из деревни сначала артель землекопов (как правило, из Смоленской области), копает фундамент. Потом приходят даниловские каменщики, чухломские плотники, столяры из Солигалича, кровельщики из-под Ярославля: за один строительный сезон без подъемных кранов вырастают шестиэтажные громады.
И сейчас в Петербурге и в Москве есть отходники, только теперь это мигранты из Средней Азии. Надо сказать, что социальное положение нынешних строителей-мигрантов не сильно отличается от положения тогдашних крестьян, и способы адаптации у них почти те же.
Городская культура для сельского жителя абсолютно враждебна и непонятна. Мужики, оказавшись в городе, впервые видели водопровод, ватерклозет, трамваи, многоэтажный дом, по-разному одетых людей. Но самое главное, они оказывались в обществе абсолютно имперсональном. Как говорил Василий Розанов[29], в городе человек человеку – бревно.
Деревня – не анонимное общество. Здесь не кто-то прошел, а сват, или Колька пьяный, или жена Васьки Рябого, то есть всегда это человек, с которым здороваются. Даже сейчас в деревне открывают занавесочки и смотрят, кто там идет, потому что всякий новый человек – событие. А в городе мимо вас кто-то идет, вы можете его определить как господина с зонтом, больше вы ничего про него не знаете и знать не хотите. Главное – не встретиться с кем-то глазами, потому что это уже нарушение личного пространства.
Как русская деревня приспосабливалась к городу? Каждая деревня, район или губерния специализировались на каком-нибудь ремесле. Самой отхожей и самой в этом плане удачливой российской губернией была Ярославская. Русская пословица говорит: «Ярославец – красавец». Жители Ростовского уезда – это огородники и торговцы зеленным товаром. Из Мышкина и Романово-Борисоглебска выходят торговцы, приказчики[30]. Из Данилова – каменщики, из Любима – официанты, из Пошехонья – портные. Причем не просто из Пошехонья, а из какой-нибудь Гавриловки Васильевской волости, потому что уже из Петровки той же Васильевской волости выходят только корзинщики.
И эта деревня с помощью параллельного, как бы сказали математики, переноса оказывается в Петербурге: мальчиков 13-16 лет (в зависимости от специализации) отвозит туда сопровождающий, «извозчик». Если деревня специализируется на торговле, они попадают к приказчикам и становятся мальчиками.
Мальчик – это статус. Вспомните Ваньку Жукова[31], который писал письмо на деревню дедушке. Мальчик не получает денег, его кое-как кормят, он живет у хозяина. Он выносит помои, он подметает, его посылают за товаром. Чужой город, холодно, знакомых нет, баловаться нельзя. Приказчики довольно строгие, но при этом важно, что они – земляки, а не какие-то чужеземные монстры. Они могут быть злобными или добрыми, но они почти родственники.
Мальчик живет у хозяина-земляка несколько лет. И если он не болеет, не подворовывает, не слишком шалит, за ним нет каких-то ужасных проступков, он в конце концов переходит в следующую категорию – совершается обряд инициации. Если же мальчик не годится, его отсылают обратно в деревню. Такие подростки и юноши назывались в деревне «питерская браковка». Девушки не хотели выходить за них замуж, потому что они никуда не годились и были, конечно, гораздо беднее регулярно приезжавших из Петербурга.
Те, кто оставался в городе, становились приказчиками, половыми, огородниками, портными. Когда мальчик становился приказчиком, ему выдавали первые деньги, он покупал себе пиджак, сапоги со скрипом, тульскую гармонь, ситцевые платки и пряники в подарок всем и отправлялся на побывку в деревню. День возвращения питерщиков, как их называли, был, конечно, главным праздником в деревне. Иногда приказчик возвращался в город с невестой, у них появлялись дети, которые, собственно, и становились петербуржцами.
Стать хорошим приказчиком было очень сложно, нужны были особые качества – ушлость, обаяние, услужливость. Если хозяин обращал на приказчика внимание, то мог сделать его старшим приказчиком, то есть доверить закупку продукции мелким оптом. Мог выдать за него свою дочь или дать кредит на собственную лавку.
Мобильность в петербургском малом бизнесе была довольно высокой, в разных профессиях от 5 до 8 % людей, начинавших мальчиками, в конце концов становились самостоятельными хозяевами.
Питерщики привозили с собой в деревню уже совершенно другие представления о жизни. Город нес цивилизацию – человек, который привык читать газету, читает ее и в деревне. Здесь появляются швейные машинки, кузнецовский фарфор, вместо соломенных крыш – жестяные. Жизнь деревни преображалась под влиянием города.
Те, кто занимался малым бизнесом, представляли собой самый спокойный и самый устойчивый социальный класс в дореволюционном Петербурге и в дореволюционной Москве. Не то чтобы много большевиков вышло из приказчиков, или половых, или строительных десятников. Это была патриархальная, полудеревенская часть общества, которая не думала ни о чем кроме того, чтобы преуспеть и стать настоящими горожанами. Они не были угрозой режиму. Угрозу режиму представляла совершенно другая часть общества, которая называлась «рабочий класс, пролетариат».
Материалы к лекции
Малый бизнес: от водоноса до ФОНАРЩИКАПодготовила Софья Лурье
Несмотря на то что к 1900 году к централизованному водопроводу было подключено 70 % петербургских домов, на улицах еще можно было увидеть водоносов и водовозов. Купив у города специальное разрешение, они получали право пользоваться городскими водокачками, расположенными по берегам рек. Затем они развозили воду по домам – у каждого водоноса была устоявшаяся клиентура, адреса, по которым он регулярно приносил воду. Бочки водовозов были раскрашены в разные цвета: питьевая вода из Невы – в белых бочках, техническая, для стирки и мытья полов, – в желтых и зеленых. Ведро питьевой воды стоило 5 копеек, небогатые горожане экономили и брали полведра или бутылку. Состоятельные жители города предпочитали заказывать питьевую воду из Ижорских ключей – она стоила дороже, но была вкуснее и безопаснее невской.
Газетчики стояли на углах оживленных перекрестков, выкрикивая сенсационные заголовки из распространяемых ими изданий. У продавцов газет был собственный «профсоюз» – артель, участие в которой обеспечивалось вступительным взносом. Староста артели распределял места для торговли, предоставляя старожилам самые оживленные точки в городе. Газетчикам полагались форма с бляхой и кожаная сумка. Самые ходовые издания – либеральная «Речь», консервативное «Новое время», многотиражные бульварные газеты: «Газета-копейка», «Петербургский листок», «Петербургская газета», а также невероятно популярные среди мальчиков детективные истории про Ната Пинкертона.
Разносчик газет. 1900-е годы
В центральной части города каждый жилой дом обслуживало от одного до трех дворников. Дворник не только следил за чистотой, но и выполнял обязанности консьержа: на ночь ворота запирались, и попасть в квартиры можно было, лишь позвонив в дворницкую. Днем дворники следили за тем, кто заходит во двор, гоняли подозрительных типов, попрошаек и старьевщиков, в случае беспорядка свистком призывали на помощь городового. Они также обязаны были извещать ближайшую полицейскую часть о новых жильцах. Домовладельцам предписывалось чистить деревянную мостовую перед домом от конского навоза, снега и наледи, поэтому дворники поддерживали чистоту не только во дворе и на лестницах, но и на улице. Летом дворники соскребали нечистоты совками, в сухую погоду поливали улицу из шланга, зимой смазывали чугунные ворота и отбойники постным маслом с сажей, скребли улицу от наледи и посыпали песком. Снег с помощью деревянных лопат собирали в кучи и топили на снеготаялках – решетках, под которыми разводили огонь. За небольшую плату дворник также разносил по квартирам воду и дрова. В дворники шли в основном холостые русские крестьяне и татары, деньги посылали родственникам в деревню.
Молочницы-чухонки, жительницы ближайших пригородов – Парголово, Юкков, деревень Карельского перешейка – несколько раз в неделю доставляли товар на дом постоянным клиентам или торговали с воза, главным образом на Сенном рынке. Выезжали ночью или ранним утром; распродав товар, возвращались в ночь домой или ночевали в финских трактирах, расположенных в окрестностях Финляндского вокзала на Выборгской стороне. Молоко, как и все скоропортящиеся продукты, горожане в холодное время года хранили в деревянных ларях за окнами.
Бродячие мороженщики появились на улицах Петербурга в 1840-х годах. Перед собой продавцы холодного лакомства толкали тележку, в которой стояли мороженицы – кадушки, заполненные невским льдом с солью. В кадушках были установлены металлические цилиндры со смесью молока, ягод, сливок, сахара и специй. Продавец «крутил мороженое» вручную: вращал рукоятку, приводя в движение лопасти, пока содержимое металлического сосуда не охлаждалось равномерно. Мороженое готовилось ежедневно и хранилось несколько часов. Десерт отмеряли деревянными ложками в посуду покупателя, в крайнем случае – на кусок хлеба. На одну копейку можно было получить один шарик.
В 1900-х годах подавляющее большинство петербуржцев шило одежду у портных, а не покупало готовое платье. Портные прибывали в Петербург из Олонецкой, Тверской и Псковской губерний, а также из Пошехонского уезда Ярославской губернии. Большинство портных начинали свою карьеру в детстве – мальчиков в обучение отдавали сами родители через родственников и односельчан. Положение подмастерьев в портновском промысле было тяжелее, чем в любом другом: вся жизнь проходила в помещении мастерской, рабочий день в самые горячие сезоны – поздней осенью и перед Пасхой – продолжался 15-16 часов. Портняжки спали прямо в помещении мастерской, укрываясь отрезами материи. Единственной формой досуга работников было пьянство.
Раек, или «всемирная косморама», представлял собой ящик или домик на колесах с отверстиями в передней стенке, сквозь которые зрители рассматривали своего рода примитивный мультфильм: лубочные картинки или «перспективные» виды города сменялись, накручиваясь лентой на две катушки, которые при помощи ручки крутил раешник. Задача раешника состояла в том, чтобы задорными прибаутками и «раешными стихами» привлечь публику к своему ящику и объяснить происходящее на картинках: «А вот, извольте видеть, город Рим, / Дворец Ватикан, / Всем дворцам великан!.. / А живет в нем римский папа, / Загребистая лапа!.. / А вот город Париж, / Как туда приедешь – / Тотчас угоришь!» Сеанс стоил от 1 до 5 копеек.
Торговлей вразнос в начале 1900-х годов занималось в городе около 12 тысяч человек. Ткани и галантерея были специализацией ярославцев, в основном женщин. Они ходили по домам с тюками, в которых были уложены отрезы различных материй (ситец, хлопок, шерсть), кружева, пуговицы, кнопки, крючки и нитки, ловко раскладывали и собирали товар прямо на полу в хозяйских комнатах и славились выдающимся даром убеждения.
Частыми гостями в петербургских дворах были точильщики инструментов. Свой инструмент – небольшой точильный станок с педальным приводом – они несли на плече и привлекали внимание жильцов криком: «Точить ножи-ножницы, бритвы править», «Кручу-верчу – наточить хочу». Услуги точильщика пользовались спросом у служащих, чиновников и военных, которые не могли отращивать бороду, а значит, нуждались в опасных бритвах. Стальные и серебряные ножи и ножницы приносили для правки кухарки и трактирные повара, а дворники не упускали случая наточить топор и лопату – главные инструменты борьбы с нечистотами и наледью.
Чистильщики печей появились в городе в Петровское время. В их обязанности входила чистка дымоходов от сажи и обучение горожан правилам безопасности в обращении с дровяными печами. В XIX веке в столице к каждому кварталу был приписан мастер, который следил за состоянием дымоходов и в случае неисправности был обязан сообщить в пожарную охрану. Первыми петербургскими трубочистами были немцы, но к концу XIX века профессию монополизировали финны.
Сбором негодных вещей и поношенной одежды по дворам занимались в Петербурге так называемые «шурум-бурум» – татары-старьевщики. Их характерный костюм состоял из восточного халата и тюбетейки. Вероятно, за экзотическую внешность горожане дали им прозвище «князья». Тряпичники ходили по дворам с криком «Халат, халат!» и за копейки покупали у жильцов ненужные им более вещи. По воскресеньям в окрестностях Сенного рынка возникала Татарская площадка – грандиозная барахолка, толкучка, куда небогатые обитатели столицы приходили обновить гардероб. Здесь можно было купить все – от перелицованных брюк до почти новой енотовой шубы.
Фонарщики появились в Петербурге уже в начале XVIII века, когда были установлены первые городские светильники с конопляным маслом, освещавшие окрестности Зимнего дворца и Адмиралтейства. Газовые фонари на Невском проспекте и Дворцовой площади были установлены в 1839 году, но большинство улиц еще в 1860-х годах освещалось керосином. Каждый вечер с наступлением сумерек на улицу выходили фонарщики. Они цепляли лестницу за поперечную перекладину на столбах, поднимались и спичками зажигали керосиновую лампу или газовый фонарь. Когда рассветало, фонарщики возвращались, чистили и меняли поврежденные стекла, а керосиновые лампы увозили с собой на тележке.
В 1910-х годах примитивные керосиновые лампы заменили на более яркие и долговечные керосинокалильные светильники, которые фонарщики спускали вниз при помощи вмонтированной в столбы лебедки. К 1915 году центр города освещался 3 тысячами электрических фонарей, но на окраинах продолжали работать более 12 тысяч газовых и керосиновых, так что профессия фонарщика все еще была востребованной. Газовое освещение было полностью ликвидировано лишь в 1930-х.
Жизнь диаспорПодготовила Софья Лурье
Немногочисленные британские подданные в Петербурге жили обособленно, предпочитая селиться в окрестностях Галерной улицы и Английской набережной. В начале XIX века заметную группу составляли английские коммерсанты: более 40 британских торговых компаний и купцов экспортировали российские товары, в частности пеньку, из которой делали корабельные канаты. Кроме того, в Петербурге были востребованы английские гувернеры, садовники, каретники и жокеи. В конце XIX века английское присутствие было заметно в текстильном производстве и металлообработке: русские заводы охотно нанимали британских квалифицированных рабочих и инженеров. Англичане импортировали в российскую столицу и национальную любовь к спорту: тренеры по теннису, гребле, велоспорту, а также жокеи традиционно были выходцами из Великобритании. Первые футбольные матчи в Петербурге проходили между командами британских судов, затем по инициативе англичан была основана Петербургская футбольная лига и устроено первое поле для игры в мяч (на месте нынешнего ДК имени Кирова на Васильевском острове).
Появление большого количества поляков в Петербурге во второй половине XVIII века было обусловлено разделами Речи Посполитой, в результате которых восточные и центральные территории этого государства вошли в состав России. С Екатерининского времени польские аристократы занимали заметное место в придворной и светской жизни Петербурга. Среди российской аристократии распространен был обычай жениться на польках – так, брат Александра I великий князь Константин Павлович ради брака с графиней Жанеттой Грудзинской отказался от претензий на российский престол. Выходцы из Польши находили в столице работу портных, парикмахеров, женщины шли в модистки[32] и содержали пансионы для соотечественников. Польская община сложилась в Коломне[33], вокруг костела Св. Станислава на Коломенской улице (сейчас улица Союза Печатников). Другим районом компактного проживания поляков были Пески[34], Рождественская часть.
Со времени реформ Александра II число поляков постоянно росло. Половину новых переселенцев составляли крестьяне. В конце XIX века возникают польские рабочие слободы на Выборгской стороне и в Лигове, открываются польские рестораны и гостиницы, в Измайловских ротах и на Васильевском острове в окрестностях учебных заведений появляются польские меблированные комнаты. К началу XX века в столице было 27 католических костелов и каплиц (часовен), основными прихожанами которых были поляки. Центром польской диаспоры были не только религиозные общины, но и гимнастическое общество «Польский сокол», которое столь эффективно прививало молодым полякам «идеи благородства, изящества и рыцарских доблестей», что его членов охотно брали преподавателями гимнастики в школы и военные училища.
Немецкая община до начала XX века представляла собой одну из самых многочисленных групп нерусского населения Петербурга. Немецкая колония формировалась из остзейцев – немецкого населения прибалтийских земель, включенных в состав России, и из немцев, прибывавших в Россию из княжеств Германии. Немцы играли значительную роль практически во всех сферах жизни города. В XIX веке около 20 % государственных служащих высокого ранга были немецкого происхождения. Среди немцев было немало выдающихся медиков – достаточно вспомнить имена Карла Андреевича Раухфуса, Романа Романовича Вредена, Дмитрия Оскаровича Отта, в честь которых в Петербурге названы больница, институт и роддом. Крупнейшая аптека Василия Васильевича Пеля на Васильевском острове обслуживала в год более 50 тысяч человек и была поставщиком императорского двора. Немцы составляли треть петербургских часовщиков, четверть ювелиров и пекарей. Согласно одной из легенд, немецкая фамилия Кренгель дала название кренделю, который вешали над входом в пекарню – как в стихотворении Александра Блока «Незнакомка»: «Чуть золотится крендель булочной, / И раздается детский плач». Много среди немцев было колбасников, слесарей, аптекарей и провизоров. К началу XX века наиболее заметно немецкое присутствие было в торгово-ремесленной Казанской части и на востоке Васильевского острова. 90 % немцев были лютеранами. В Петербурге существовали три немецкие лютеранские общины, основанные еще в начале XVIII века. При двух из них, церкви Святых Петра и Павла на Невском проспекте и церкви Святой Анны на Кирочной улице, были открыты евангелические школы, позднее преобразованные в знаменитые гимназии – Петришуле и Анненшуле. После войны и двух революций многие немцы покинули Россию, остальные постарались ассимилироваться.
Ингерманландские финны – коренное население приневских земель, они жили на будущей территории Петербурга еще до основания города. Финнов, населявших ближайшие к столице Петербургскую и Выборгскую губернии и наделенных теми же правами, что и русские крестьяне, называли чухнами, или чухонцами. Этим они отличались от финляндцев – уроженцев и жителей Финляндии. Финляндцы нередко приезжали в российскую столицу получать профессию и заниматься ремеслом – их было много среди сапожников и портных, а также среди подмастерьев в ювелирных, часовых и столярных мастерских. Специфически финской была профессия трубочиста: 60 % столичных трубочистов были финнами, причем происходили они все из одной местности в Финляндии. С расцветом петербургской промышленности и открытием в 1870 году ветки, соединившей Петербург с Выборгом, город наводнили финские рабочие и железнодорожники – они селились на Выборгской стороне рядом с фабриками и в окрестностях Финляндского вокзала (о чем до сих пор напоминает название Финский переулок). Ингерманландские финны в основном занимались сезонными промыслами – грузовым извозом, вывозкой снега и заготовкой льда зимой. Особую категорию составляли «вейки» (от финск. veikko – «парнишка», «друг», «товарищ») – извозчики из карельских и ингерманландских крестьян: на нарядно украшенных ленточками и бубенцами санях они катали столичную публику на Масленой неделе. Финские крестьянки работали наравне с мужчинами, нанимаясь к петербуржцам горничными и прачками. Кроме того, финны из окрестных уездов снабжали Петербург рыбой, дровами, молочными продуктами, санями и глиняной посудой.
Евреями назывались в Российской империи люди, исповедующие иудаизм, а также иудеи, недавно перешедшие в христианство (евреи-выкресты). Вплоть до 1860-х годов еврейская диаспора столицы исчислялась несколькими сотнями человек, поскольку по закону о черте еврейской оседлости, появившемуся при Екатерине II, иудеи могли лишь на время приезжать в Петербург для ведения торговли и судебных разбирательств в Сенате. Благодаря реформам Александра II, еврейские ремесленники, купцы 1-й гильдии, бывшие солдаты и обладатели высшего образования смогли постоянно жить вне черты оседлости. Петербургские евреи в основном были родом из Белоруссии, Курляндии и Литвы.
Подавляющее число еврейского населения жило бедно, занимаясь мелким ремесленничеством, портняжным или сапожным промыслом, а также торговлей. Богатые евреи – банкиры и строительные подрядчики – играли заметную роль в финансовой жизни Петербурга и поддерживали благотворительные организации для членов общины. Еврейские кварталы располагались в Коломне, вдоль Садовой улицы за Сенной площадью и за Мариинским театром, в окрестностях Хоральной синагоги. Здесь были сконцентрированы ремесленные мастерские, кошерные кухмистерские и лавки. К 1870 году в Петербурге было уже 4 синагоги и 3 молитвенных дома, в 1893 году на Большой Мастерской улице (ныне – часть Лермонтовского проспекта) был возведен комплекс Большой и Малой хоральных синагог, остальные места иудейского культа были закрыты. К началу XX века в Петербурге насчитывалось более 20 000 евреев. Иудеев традиционно было много среди представителей интеллигентных профессий: евреями были 22 % присяжных поверенных, 44 % помощников присяжных поверенных, 52 % дантистов и 17 % врачей. Во время Первой мировой войны за счет беженцев еврейское население Петрограда увеличилось до 50 000 человек.
Итальянская община в Петербурге никогда не превышала 1000-1500 человек, однако практически с момента основания города ее представители занимали ключевые позиции в архитектурной, художественной и театральной жизни столицы. Выходцами из Италии были Джакомо Кваренги, Карло Росси, Антонио Порто, а Доменико Трезини, Луиджи Руска приехали из итальянской Швейцарии. Итальянские музыканты стояли у истоков столичной музыкальной школы: до 1885 года итальянская оперная труппа выступала на сцене Большого театра (нынешняя Консерватория), с 1880-х годов в столицу с гастролями начинают приезжать частные оперные и балетные антрепризы из Италии – в частности, таким образом петербургская публика услышала Энрико Карузо и Титту Руффо. Цирковая семья Чинизелли основала первый стационарный цирк на набережной реки Фонтанки, а династия Деммени – первый марионеточный театр. Рядовые итальянцы занимались в Петербурге виноторговлей и импортировали строительные материалы, например каррарский мрамор. Представители художественной и артистической элиты предпочитали жить в фешенебельных кварталах Адмиралтейской части и вблизи императорских театров. В начале XX века посольство Италии располагалось в самой аристократической части города, в бывшем особняке Демидовых Сан-Донато на Большой Морской, 43. Дипломатические отношения с Италией были прерваны с началом Первой мировой войны.
Костяк первой шведской колонии в Петербурге составляли военнопленные, захваченные в ходе Северной войны, а также специалисты, приглашенные Петром I на строительство города. Центром общинной жизни, не потерявшим значения и к началу XX века, была лютеранская церковь Святой Екатерины на Большой Рождественской (позднее Малой Конюшенной) улице. Из-за большого количества поселенцев ближайший к церкви переулок был назван Шведским. В 1870-х около трети пятитысячной шведской диаспоры жило в пределах исторической слободы, однако к 1910-м годам большинство шведов переместилось в окрестности промышленных предприятий Васильевского острова и Выборгской стороны. Самая малочисленная из лютеранских общин Петербурга в основном была занята в промышленности: среди шведов было много квалифицированных рабочих и инженеров, работавших на Балтийских верфях и на предприятиях братьев Нобель, самых знаменитых в Петербурге выходцев из Швеции. Интенсификации русско-шведских связей способствовала женитьба сына короля Швеции Густава V на кузине Николая II Марии Павловне.
Дома на Выборгской стороне Петербурга. 1917 год