Многие петербуржцы действительно были свидетелями, как подносил Вещий Полымь ладони к свече. А затем пошепчет-пошепчет что-то непонятное — она и загоралась. Мудрецы ли какие научили его этому, сам ли сатана ему нашептал секрет — петербужцы старались не выспрашивать. Боялись. Кто знает, что выкинет «вызыватель огня» после таких вопросов?..
По ночам Вещий Полымь приходил в приглянувшийся ему дом. Хозяева охотно пускали загадочного бродягу на ночлег.
Даже поговорка появилась в Петербурге: «Кто Полымя пустит ночевать, тому пожара три года не видать…»
Неизвестно, сколько бы еще предвещал он жителям Северной столицы пожары или спасал их дома от огня, сколько бы еще всяких фокусов в кабаках и трактирах показал и до какого царства дожил, но пристал однажды к Вещему Полымю дотошный умник — атеист из исключенных студентов.
«Огневой фокус»
Якобы в трактире у Поцелуева моста дело было.
Стал бывший студент куражиться, посмеиваться над огневым предсказателем:
— Дуришь ты темный народ! Никому не дано распознать, где и когда чей-то дом загорится. Небось, сам поджигаешь, чтобы денег у хозяев выманить.
Ничего не отвечал на это Вещий Полымь, только водочку попивал да о чем-то своем думал.
А дотошный умник не отставал, продолжал свою обличительную речь:
— Если верно о твоих способностях говорят, покажи какой-нибудь фокус огненный!..
Хмелел Вещий Полымь, мрачнел и взгляд от умника отводил. А тот только еще сильней раззадоривался.
Не сдержался под конец Вешни Полымь, опрокинул в себя напоследок стакан водки и призвал честной народ, завсегдатаев трактирных, быть свидетелями чуда.
— Увидите сейчас, православные, фокус огневой! Да такой, что на всю жизнь запомните. А этот умник и подавно…
Сказал и двинулся нетвердой походкой к умнику-насмешнику. Обнял его — и вдруг оба разом заполыхали.
Оторопели от ужаса трактирные гуляки, рты разинули, а сказать ничего не могут. С лавок повскакивали, а двинуться с места не могут.
И студент бывший, и Вещий Полымь тоже молчат да неподвижными столбами вовсю полыхают. Огонь так разгорелся, что их и не разглядеть уже. Только странное какое-то было пламя — никакого жара от него…
Наконец огонь стал уменьшаться и тускнеть. Потом вдруг оторвался от дощатого пола и горящим клубком метнулся к одному окну трактира. Треснули и разлетелись с глухим звоном стекла, и огненный клубок вылетел прочь.
Пришли в себя оторопевшие люди, кинулись на улицу, а там — никаких следов. Будто не было ни странного огня, ни Вещего Полымя, ни дотошного умника-атеиста. Лишь осколки стекол из разбитого окна валялись на дороге.
С тех пор никто Вещего Полымя никогда не видел в Северной столице. Правда, некоторые петербуржцы утверждали, что замечали на домах в городе начертанные сажей слова: «Зрю огнь».
«Это Вещий Полымь предупреждает о пожаре», — утверждали они.
Говорят, особенно много подобных надписей сажей появлялось в городе в 1914 году, в 1917 и с 1941-м по 1944 годы. Только его знаки по приказу властей немедленно стирали, чтобы не вызывать панику.
Некоторые также уверяют, что и в наше время нет-нет да и появится на каком-нибудь из домов Петербурга надпись: «Зрю огнь!»…
Он не щадил ни хижин, ни дворцов
Год смерти Александра Пушкина был памятен для петербуржцев и небывалым пожаром.
В декабре 1837 года жители города на Неве убедились, что огонь не щадит ни хижин, ни дворцов. Долгие годы ходила молва, будто за день до пожара в Зимнем дворце на его стене со стороны набережной появилась роковая, сделанная сажей, надпись: «Зрю огнь».
О случившемся сообщили дежурному адъютанту Николая I. Адъютант тут же приказал ее стереть, чтобы никто из царствующей семьи не увидел эту надпись.
А вечером следующего дня пророчество сбылось: Зимний дворец запылал.
Близкий к императорскому дому поэт Василий Жуковский подробно описал это событие: «Было восемь часов вечера. Государь с Ея Императорским Величеством Императрицею, с Их Высочеством, наследником Великим Князем Михаилом Павловичем и Великою Княжною Мариею Николаевною, находились в театре, когда ему донесено было, что в Зимнем дворце горит.
Государь немедленно покинул театр и вместе с Великими Князьями отправился на место пожара.
… Уже Фельдмаршальская зала была вся в огне; зала Петра Великаго загоралась и пламя начинало показываться в Белой зале.
Первою заботою Государя была безопасность его семейства. Великие Князья Константин, Николай и Михаил Николаевич, и Великия Княжны Ольга и Александра Николаевны находились в Зимнем дворце; им было приказано немедленно переехать в собственный Его Императорского Величества Аничковский дворец. В это время Императрица уже возвратились из театра. Она была встречены в Большой Морской Великим Князем Михаилом Павловичем, посланным к ней от Государя с извещением о случившемся.
— Где дети? — был первый вопрос Ея Величества.
— Государь приказал перевести их в Аничковский дворец; он желает, чтобы и Ваше Величество ехали туда же.
— Но перевезены ли дети?
— Еще нет, но скоро.
— Скажите Государю, что мое место там, где дети, и что я до тех пор не покину дворца, пока они не будут отправлены, — отвечала Государыня и поехала на пожар.
На лестнице она была встречена всеми детьми своими: младших несли на руках, полусонных. Государыня отпустила их, а сама пошла прямо к одной из своих фрейлин, которая жила в нижнем этаже и лежала в постели больная.
Императрица при себе отправила ее из дворца и потом уже пошла вместе с Великою Княжною Мариею Николаевною в свои комнаты, из коих пожар еще был далеко.
…Долго из окон, обращенных на внутренний двор, смотрела она, как на противоположной стороне свирепствовало пламя, как оно разрушило Белую и Фельдмаршальскую залы и как начало приближаться к той стороне, где жило Императорское семейство…»
Сочувствующие и злорадствующие
По свидетельству современников, пожар в Зимнем дворце не могли погасить семь дней. И днем и ночью толпы людей собирались у оцепления из гвардейских солдат, чтобы поглазеть, как пламя уничтожает прекрасное строение. Большинство сочувствовали, но находились и злорадствующие.
— Погибли царские чертоги! — вздыхал кто-нибудь в толпе.
— Пущай государева семья на себе испытает, каково быть погорельцами, — отвечали вздыхающему.
— От, дубина, непутевая, погорельцев выискал! Да они себе враз дюжину новых дворцов понастроят, — осаживал злопыхателей и сочувствующих другой свидетель пожара.
Нет-нет, да и вспоминали в толпе зевак о предостережении Вещего Полымя. И многие, быть может, мысленно обращались к нему: «Не забудь меня оповестить, предостеречь, когда нагрянет огненная беда…»
А Зимний дворец уже через год был полностью восстановлен и, как считают специалисты, выглядел не хуже прежнего.
Еще одна извечная беда
Историки Петербурга отмечали, что чаще всего пожары охватывали город во времена Петра I. Один из самых разрушительных и опасных произошел в 1710 году.
На Городском острове в считанные минуты полностью сгорел Гостиный двор, а в нем — сотни деревянных лавок. Погибло несколько человек. Много сгорело товара и съестных припасов.
В августе 1727 года на невском берегу загорелись магазины. Огонь уничтожил не только торговые постройки и жилые дома, но и более тридцати барж, причаленных к торговой пристани.
Юный император Петр II лично принимал участие в тушении пожара и спасении людей. Тогда погибло около пятисот человек.
Большие и малые пожары терзали Петербург почти каждый год. Предвидя эту постоянную беду, Петр I с самого основания города поощрял каменное строительство и требовал от населения выполнения правил противопожарной безопасности и умения бороться с «огненной напастью».
Весной 1718 года императором были собственноручно написаны противопожарные инструкции жителям Северной столицы:
«…1) Что б печи делали с фундаменту, а не на полах, 2) что б в угол, где печи быть, вырублен был, и фута по два кирпичом от конца отрубленных стен до печи заделаны были, 3) что б трубы были так широки, что бы человеку пролезть было можно, 4) что б потолки были с глиною, а не бревенчатые или дощатые, 5) кровли, что б были черепицею или дерном или гонтом крыты, а не досками и дранью…»
При Александре I в 1803 году в Петербурге была создана постоянная городская команда пожарных.
Один из современников так описывал служащих той команды: «Люди большей частью стары, неловки на вид, но в деле их хладнокровная дерзость, непостижимый навык и самоотвержение почти превосходят всякое вероятие…
Они по целым часам глотают дым, смрад и поломя; идут беззаботно в самое жерло огня, где свободно действуют рукавом помпы, рубят топором, ломают, растаскивают бревна; находят еще возможность нюхать табак; горят и, обливаемые водою, опять работают…»
В двадцатых годах XIX века Николай Карамзин в письме князю Вяземскому замечал: «Столицы наши прошли сквозь огонь и воду: чего еще ожидать?»
Знал ли наш замечательный писатель и историк о «трех терзающих бедах», якобы предсказанных Петербургу «Инкеримаанской заповедью»?
Вряд ли. Иначе в его письме не прозвучал бы вопрос «Чего еще ожидать?»
В старинном упоминании о бедах петербургских говорится: «У воды своя дань, у огня своя, а мор и голод берет все, что ему от них досталось».
Третья «терзающая беда» возьмет с Петербурга невиданную по масштабам трагедии дань. «Мор и голод» убили в 1941–1944 годах жителей Ленинграда больше, чем наводнения за всю историю Петербурга.
Поющие тайну
О, город мой неуловимый,
Зачем над бездной ты возник?
Ты помнишь: выйдя ночью белой
Туда, где в море сфинкс глядит,
И на обтесанный гранит
Склонясь главой отяжелелой,