И все же некоторые современники замечали его озабоченность в последние дни пребывания в Северной столице. Граф словно скрывал от посторонних еще какую-то сторону своей деятельности или грозящую ему опасность.
У Калиостро, помимо Григория Потемкина, был в Петербурге еще один могущественный покровитель — гофмейстер Екатерины II Иван Перфильевич Елагин.
Остров, где была построена великолепная дача гофмейстера, впоследствии также получил название Елагин. Вот на эту дачу Иван Перфильевич и пригласил пожить какое-то время итальянского друга.
Потом гофмейстер рассказал одному из приятелей, что Калиостро собирался найти в Петербурге какие-то клады. Итальянец даже называл их примерную стоимость. Но цена была настолько астрономической, что Елагин сразу не поверил в их существование.
Однако граф Калиостро был настроен весьма серьезно. По ночам он взывал к какому-то «шестирукому духу» и пытался уговорить того указать, где находятся клады Северной столицы.
Елагин не знал, чем закончились обращения Калиостро к «владыке сокрытых сокровищ». Но однажды итальянец вдруг заявил Ивану Перфильевичу:
— Мне надо срочно уезжать из вашей страны. Гнев «шестирукого» пострашнее гнева князя Потемкина…
А спустя день или два, если верить этому рассказу, Калиостро спешно покинул Петербург.
Видно, не поладили, не сговорились знаменитый авантюрист и таинственный «владыка сокрытых сокровищ».
Цари в Северной столицеВосхваление и проклятие
Приятный брег! Любезная страна!
Где свой Нева поток стремит к пучине:
О! прежде дебрь, се коль населена!
Мы град в тебе престольный видим ныне.
Преславный град, что Петр наш основал
И на красе построил столь полезно,
Уж древним всем он ныне равен стал,
И обитать в нем всякому любезно…
«Петербургу быть пусту»
Если в самом деле существует или существовала «Инкеримаанская заповедь», а отрывки из нее, изредка попадающие в руки охотников за тайнами, — не подделки и мистификации, то, наверное, с этой «заповеди» и начинается неизмеримый поток восхвалений и проклятий Петербургу и главным его правителям — русским императорам. Конечно же, первым в этой череде был царь Петр Алексеевич.
«И люди из-за своих деяний, пришедшие вслед за правителем, почуют вкус многих бед… И люди, благодаря своим деяниям и помыслам, сами найдут ответ: быть здесь каменным громадам или превратить эти громады в прах…
И душевные муки неотступно будут терзать души вождей…»
Но это пророчество, если оно и было, то произнесено за много лет до основания города на Неве.
О Петербурге и о русских императорах — от Петра I до Николая II — написано множество книг, собрано множество достоверных и сомнительных материалов. Но их тайны, восхваления и проклятия являются необходимым дополнением к возможности понять прошлое, а значит и лучше предвидеть будущее Петербурга.
Русские императоры и Северная столица!
Они так неотделимы друг от друга: город и цари. Им пророчили. Их восхваляли и проклинали в одних строках, речах, текстах и писаниях.
Превозносили и славили громко, поносили и желали гибели — чаще всего шепотом и мысленно.
Основателю Северной столицы Петру Великому якобы не раз предрекали, что у его города и у его коронованных преемников будет всегда незримая связь. А тот, кто из царствующих особ решит покинуть и бросить на произвол судьбы Петербург, — не проживет и трех зим…
Предостерегали Петра Алексеевича ясновидцы и о том, что на всех его коронованных преемниках окажется кровь близких предшественников и что своими страданиями они будут спасать столицу.
Упоминалось также в предсказаниях: «Петербург получит за свою историю несколько имен и у каждого императора будет несколько двойников… Появление нового названия города будет связано с великой опасностью, а приход двойников императоров станет сигналами и предвестником их скорой смерти».
В первые же годы основания Санкт-Петербурга прозвучало грозное: «…Петербургу быть пусту». Спустя многие десятилетия, во время пожаров и войн, голода и наводнений, эпидемии и массового террора, это пророчество повторялось снова и снова.
Впервые слова, что Петербургу «быть пусту», якобы произнесла первая жена Петра I царица Евдокия Лопухина. Она же — одна из первых узниц Шлиссельбургской крепости.
Спустя несколько лет, весной 1722 года, пророчество опальной царицы во всеуслышанье повторил дьяк: «Петербурх пустеть будет». Провозгласил он это, когда по Северной столице поползли слухи, будто на колокольне Троицкой церкви появилась ужасная кикимора, которая взглядами с высоты лишает людей разума и благочестия.
И подхватил просвещенный мир
Не всегда те или иные пророчества принадлежат ясновидцам и предсказателям седой старины. Бывает, что пророкам приписывает высказывания народная молва, когда происходят какие-то грозные события. Так порой возникают городские мифы и легенды. Но зато пророчества и предрекания представителей «просвещенного мира» на века запечатлялись на бумаге.
Чего только не слышал о себе Петербург! От прозвища «каменный дьявол, восставший из болотной хляби» — в XVIII веке до «бандитская столица» — в конце XX — в начале XXI века.
От многих литераторов доставалось Петербургу. Какие только ужасы о нем не слагали!
В середине XIX века Яков Полонский в стихотворении «Миазм» описывал появление в доме богатой барыни привидения — мужика, одного из первых строителей Северной столицы:
«Новый дом твой давит старое кладбище —
Наш отпетый прах.
Вызваны мы были при Петре Великом…
Как пришел указ —
Взвыли наши бабы, и ребята криком
Проводили нас —
И, крестясь, мы вышли. С родиной проститься
Жалко было тож:
Подрастали детки, да и колоситься
Начинала рожь…»
Так жаловалось привидение хозяйке дома и рассказывало о трудностях, бедах и смерти.
«Годик был тяжелый! За Невою, в лето
Вырос городок!
Прихватила осень, — я шубенку где-то
Заложил в шинок.
К зиме-то пригнали новых на подмогу;
А я слег в шалаш;
К утру, под рогожей, отморозил ногу,
Умер и — шабаш!..»
В самом начале XX века писателю Дмитрию Мережковскому «в лице Петербурга» виделось «лицо смерти». С упоением много раз описывал он всевозможные беды Северной столицы:
«…Там где был город, — безбрежное озеро. Оно волновалось как будто не только на поверхности, но до самого дна кипело, бурлило и клокотало, как вода в котле над сильным огнем. Это озеро была Нева — пестрая, как шкура на брюхе змеи, желтая, бурая, черная с белыми барашками, усталая, но все еще буйная, страшная под страшным, серым, как земля, и низким небом…»
Страшные видения библейского размаха преследовали Мережковского в Санкт-Петербурге:
«И я взглянул, и вот конь бледный и на нем Всадник, которому имя смерть…
…Груды зданий, башни, купола церквей, фабричные трубы. Вдруг по этой черноте забегали огни, как искры по куску обугленной бумаги. И понял или мне это кто сказал, что это взрывы исполинского подкопа. Я ждал, я знал, что еще один миг — весь город взлетит на воздух, и черное небо обагрится исполинским заревом…
…Бесчисленные мертвецы, чьими костями „забучена топь“, встают в черно-желтом холодном тумане, собираются в полчища и окружают глыбу гранита, с которой всадник вместе с конем падают в бездну…»
Не отставала от Мережковского в жестоких «посланиях» Петербургу и другая жительница Северной столицы Зинаида Гиппиус:
«Твой остов прям, твой облик жесток,
Шершаво-пыльный сер гранит,
И каждый зыбкий перекресток
Тупым предательством дрожит.
Твое холодное кипенье
Страшней бездвижности пустынь.
Твое дыханье смерть и тленье,
А воды — горькая полынь.
Как уголь, дни, а ночи белы.
Из скверов тянет трупной мглой,
И свод небесный остеклелый
Пронзен заречною иглой…»
Даже Алексей Толстой, в общем-то любивший Петербург, невесело размышлял о городе на Неве:
«…и повелось думать, что с Петербургом нечисто. То видели очевидцы, как по улице Васильевского острова ехал на извозчике черт. То в полночь, в бурю и высокую воду, сорвался с гранитной скалы и скакал по камням медный император. То к проезжему в карете тайному советнику липнул к стеклу и приставал мертвец — мертвый чиновник…»
Вглядываясь в историю Северной столицы, в романе «Сестры» Алексей Толстой писал:
«…Как сон, прошли два столетия: Петербург, стоящий на краю земли, в болотах и пусторослях, грезил безграничной славой и властью; бредовыми видениями мелькали дворцовые перевороты, убийства императоров, триумфы и кровавые казни; слабые женщины принимали полубоже-ственную власть; из горячих и смятых постелей решались судьбы народов…»
Конец XIX и начало XX веков, по Алексею Толстому, тоже привносили в петербургскую жизнь тревогу и опасения:
«В последние десятилетия с невероятной быстротой создавались грандиозные предприятия. Возникали, как из воздуха, миллионные состояния. Из хрусталя и цемента строились банки, мюзик-холлы, скетинги, великолепные кабаки, где люди оглушались музыкой, отражением зеркал, полуобнаженными женщинами, светом, шампанским.
Спешно открывались игорные клубы, дома свиданий, театры, кинематографы, лунные парки. Инженеры и капиталисты работали над проектом постройки новой, не виданной еще роскоши столицы, неподалеку от Петербурга, на необитаемом острове.
В городе была эпидемия самоубийства. Залы суда наполнялись толпами истерических женщин, жадно внимающих кровавым и возбуждающим процессам. Все было доступно — роскошь и женщины. Разврат проникал всюду…»