Я не сумел отыскать «Инкеримаанскую заповедь», не нашел печального серебряного рыцаря, не выяснил, был ли в Петербурге на самом деле Эдгар По и отыскал ли он «Сивиллины книги».
Я не знаю, когда проскачет по улицам Северной столицы белокурая всадница — предвестница снятия с города всех проклятий.
Я даже не узнал, что находилось на барже в контейнере с надписью «Петербургу — с любовью!»…
Что ж, не смог открыть все эти тайны вчера, может, — удастся в будущем. Не смог сделать я — сумеет кто-то другой…
С баржи вдруг донесся гудок. Было в нем что-то залихватское, озорное, как во взгляде рыжей девчонки в длинной тельняшке.
Что же все-таки она привезла в подарок Петербургу? А вдруг именно ей суждено будет проскакать на коне по городу и стать предвестницей снятия с него всех проклятий?..
Баржа давно уже затерялась на Невских просторах, а из памяти не выходила надпись «Петербургу с любовью!..»
Какими еще словами можно лучше завершить книгу о городе, который любишь?
И я в конце своих записок о тайнах Северной столице пишу:
«Петербургу — с любовью!..»
Старинные петербургские анекдоты
Петр I, заседая однажды в Сенате и слушая дела о различных воровствах, за несколько дней до того случившихся, в гневе своем поклялся пресечь оные и тотчас приказал тогдашнему генерал-прокурору Павлу Ивановичу Ягужинскому:
— Сейчас напиши от моего имени указ во все государство такого содержания: что если кто и на столько украдет, что можно купить веревку, тот без дальнейшего следствия повешен будет.
Генерал-прокурор, выслушав строгое повеление, взялся было уже за перо, но, несколько поудержавшись, отвечал монарху:
— Подумайте, Ваше Величество, какие следствия будет иметь такой указ?
— Пиши, — прервал государь, — что я тебе приказал.
Ягужинский все еще не писал и наконец с улыбкою сказал монарху:
— Всемилостивейший государь! Неужели ты хочешь остаться императором один, без служителей и подданных? Все мы воруем, с тем только различием, что один более и приметнее, нежели другой.
Государь, погруженный в свои мысли, услышав такой забавный ответ, рассмеялся и замолчал.
Бантыш-Каменский Д. Н. Словарь достопамятных людей русской земли. Спб., 1847, н. 3.
Один монаху архиерея, подавая водку Петру I, споткнулся и его облил, но не потерял рассудка и сказал:
— На кого капля, а на тебя, государь, излияся вся благодать.
Русская Старина. 1871, т. IV.
Однажды государь спорил о чем-то несправедливо и потребовал мнения поручика лейб-гвардии Преображенского полка Балакирева, впоследствии — придворного шута; тот дал резкий и грубый ответ, за что Петр приказал его посадить на гауптвахту, но, узнавши потом, что Балакирев сделал справедливый, хотя грубый ответ, приказал немедленно его освободить.
После того государь обратился опять к Балакиреву, требуя его мнения о другом деле. Балакирев вместо ответа, обратившись к стоявшим подле него государевым пажам, сказал им:
— Голубчики мои, ведите меня поскорее на гауптвахту.
Бурнашев В. П. Воспоминания об А. Е. Измайлове// Дело. 1874, апрель.
Крюков канал в Петербурге был прорыт при императоре Петре I и название свое получил благодаря следующему обстоятельству. Петр Великий, покровитель наук и искусств, ежегодно отправлял за границу молодых людей для изучения той или другой науки, того или другого искусства. Таким образом был отправлен за границу некто Никитин, подававший большие надежды художник.
Возвратясь на родину, в Петербург, Никитин очень бедствовал, так как общество не понимало его картины, покупателей не являлось. Узнав о невеселом положении художника, Петр I повелел ему явиться во дворец с произведениями своей кисти.
Никитин явился и увидел во дворце много собравшейся знати. Государь показал им картины художника. Несколько из картин тотчас же было куплено за ничтожную сумму. Тогда Петр объявил, что остальные он продает с аукциона. Одна была продана за двести, другая за триста. Дороже четырехсот не продали ни одной картины. Осталась непроданной одна картина, и государь сказал:
— Ну, господа, эту картину купит тот, кто меня больше любит.
— Даю пятьсот! — крикнул Меншиков.
— Восемьсот! — крикнул Головин.
— Тысячу! — накинул Апраксин.
— Две! — перебивает Меншиков.
— Две с половиной тысячи! — закричал Балакирев, тоже присутствовавший на аукционе.
— Три тысячи! — сказал дородный Крюков, прорывавший канал в С.-Петербург.
Государь дал знак об окончании аукциона. Картина осталась за Крюковым. Государь подошел к нему, поцеловал его в лоб и сказал, что канал, прорываемый им в Петербурге, будет называться его именем.
Первый голландский корабль прибыл в Петербург в конце 1703 года. Государь несказанно обрадовался. Петербург только что возник, Европа не имела о нем понятия, путь к нему не был достаточно известен, да и сам город не на всех еще картах был отмечен. Как было не обрадоваться первому торговому судну, явившемуся как бы предвозвестником развития тех торговых сношений с Европой, на которые надеялся и рассчитывал великий преобразователь Руси.
Петр сам, нарядившись матросом, выехал в шлюпке и провел голландский корабль мимо Кетлинских мелей. Явившись на палубу корабля, царь назвался посланным губернатора. На пристани, находившейся на Васильевском острове, у самого дома губернатора Меншикова, иностранные гости были встречены последним и приглашены к столу. Для охраны корабля назначили команду гвардейцев.
Губернаторский посланный ввел голландцев в дом и разместил за обеденным столом между российскими вельможами. Тут только гости узнали царя и вначале очень смутились. Однако любезность и простота его, обильное возлияние и угощение скоро рассеяли их робость. Нашлись такие, которые видели Петра в Амстердаме и Саардаме. Рассказам и воспоминаниям не было конца.
На другой день Петр внимательно просмотрел список груза, купил сам часть товара и сделал распоряжения, чтобы привлечь к тому же купцов. Щедро одарив шкипера, с которым к тому же побратался, и команду корабля, государь отпустил их, пожелав счастливого пути.
Среди охтинских плотников был один по имени Андрей Тарасов. Человек он был заносчивый, злой и крайне ленивый. Но зато язык имел он острый и всегда ухитрялся улизнуть от работы. Называл он себя не иначе как царским плотником, и с пренебрежением относился к своим собратьям.
Узнал как-то об этом плотнике государь и однажды, увидав его на верфи, подозвал его к себе.
— Ты кто такой? — спросил его царь.
— Андрей Тарасов, царский плотник, — бойко ответил тот.
— Ну, так вот слушай же, что я тебе скажу: ежели ты царский плотник, то ты должен пример брать с царя. Я работаю днем и ночью, а посему и тебе приказываю то же самое делать.
Петр Великий любил посещать иностранных моряков, осматривал их суда, расспрашивал о путешествиях, часто принимал их угощение, пил вино и водку. Он и их приглашал к себе во дворец, где с чисто русским радушием напаивал гостей допьяна. Слух о доступности и ласковости русского царя распространился по всему миру, ни один государь не был так популярен, как он. Иностранные гости не стеснялись Великого Хозяина земли Русской и откровенно высказывали в беседе в ним свои впечатления и желания.
Однажды Петр встретил голландского матроса, только что прибывшего в Петербург из Архангельска.
— А ну-ка, скажи, приятель, где лучше: в Петербурге или в Архангельске? — спросил государь. — Не правда ли, сюда вы охотней будете ездить?
— Нисколько, — ответил матрос с присущей морякам прямотою.
Петру, однако, это не понравилось, и он поморщился. Известно, что Петербург был любимым детищем его, и равнодушный, даже пренебрежительный ответ иностранца раздосадовал царя.
Матрос спохватился и сделал попытку поскорее исправить свою резкость.
— В Архангельске мы получали по приезде хорошие оладьи, а здесь нет, — промолвил он.
— Постой, на это есть средство: приходи назавтра с товарищами во дворец, — улыбаясь, сказал Петр, — ты увидишь, что и здесь пекут оладьи не хуже Архангельска.
На другой день голландские матросы явились во дворец. Государь встретил их и радушно угостил настоящими голландскими оладьями, приготовленными его поваром Фельдшеном. Уже на рассвете гости разошлись по домам веселые и довольные.
Один солдат из новобранцев стоял в карауле в таком месте, куда, думал он, не скоро придет его командир; всего же менее ожидал он самого государя, так как была обеденная пора. Пост был на самом берегу Невы, и так как время было жаркое, то часовой и вздумал выкупаться. Но только что он разделся и вошел в воду, как увидал идущего в его сторону государя, и так уже близко, что успел он только, выскочив из воды, надеть на себя второпях исподнее платье, шляпу и перевязь, и, подхватив ружье, вытянулся на своем посту и отдал честь.
По строгости, с какою Петр относился к нарушениям воинской дисциплины, можно было ожидать, что он велит наказать виновного по всей строгости закона, но вместо того, смотря на виновного, не мог он не расхохотаться, и сказал сопровождавшим его:
— Хоть гол, да прав!
Затем спросил солдата, давно ли он в службе.
— Недавно, — отвечал тот.
— Знаешь ли ты, — продолжал государь, — что велено делать с теми часовыми, которые оставляют пост свой и бросают ружье, как сделал ты?
— Виноват, — сказал часовой.
— Ну, быть так! — заключил государь. — Прощается это тебе, как новичку, но берегись впредь дерзнуть что-либо подобное сему сделать.
Петр терпеть не мог, если прохожие останавливались перед ним, не имея к нему никакого дела.
— Эх, брат, — говорил он ротозею, — у тебя свои дела, у меня — свои, зачем тратить время по-пустому? Ступай-ка своей дорогой.