Неделю спустя после свадьбы Сандунова играла в большом театре всеми любимую тогда оперу «Cosa гага». Безбородко, по обыкновению, сидел в крайней ложе бельэтажа. Когда нужно было петь лучшую арию, Сандунова ловко вынула из ридикюля кошелек с деньгами, выступила к оркестру, подняла кошелек кверху и, устремив на Безбородко свои большие, лукавые глаза, с сардонической улыбкой запела:
«Перестаньте льститься ложно
И думать так безбожно,
Что деньгами возможно
В любовь к себе склонить!
Тут нужно не богатство,
Но младость и приятство…
Еще что-то такое…»
Весь театр разразился громким хохотом и единодушными аплодисментами. Умный Безбородко хохотал и хлопал громче всех и первый потребовал повторения. На другой день утром он послал Сандуновой шкатулку с бриллиантами. Подарок был принят; но Сандунова, поняв, что за бриллианты сильных покровителей прекрасные женщины отплачивают иногда жемчугом слез, сочла более благоразумным оставить Петербург и выхлопотала себе у императрицы перевод на московскую сцену.
Воспоминания о московском театре при Медоксе.
Пантеон русского театра. 1840.
Державин, в бытность свою статс-секретарем при императрице Екатерине II, докладывал ей раз какое-то важное дело. Государыня начала делать возражения, с которыми Державин не соглашался. По горячности своего характера, он до того забылся, что в пылу спора схватил императрицу за конец надетой на ней мантильи.
Екатерина тотчас прекратила спор.
— Кто еще там есть? — хладнокровно спросила она вошедшего на звон колокольчика камердинера.
— Статс-секретарь Попов, — отвечал камердинер.
— Позови его сюда.
Попов вошел.
— Побудь здесь, Василий Степанович, — сказала ему с улыбкой государыня, — а то вот этот господин много дает воли своим рукам и, пожалуй, еще прибьет меня.
Державин опомнился и бросился на колени перед императрицей.
— Ничего, — промолвила она, — продолжайте, я слушаю.
Однако случай этот был отчасти причиной перемещения Державина из статс-секретарей в сенаторы.
Дневник чиновника. «Отечественные записки». 1855.
Однажды генерал от инфантерии Львов ехал вместе со светлейшим князем Потемкиным в Царское Село и всю дорогу должен был сидеть, прижавшись в угол экипажа, не смея проронить слова, потому что светлейший находился в мрачном настроении духа и упорно молчал.
Когда Потемкин вышел из кареты, Львов остановил его и с умоляющим видом сказал:
— Ваша Светлость, у меня есть до вас покорнейшая просьба.
— Какая? — спросил изумленный Потемкин.
— Не пересказывайте, пожалуйста, никому, о чем мы говорили с вами дорогою.
Потемкин расхохотался, и хандра его, конечно, исчезла.
Бантыш-Каменский Д. Н. Словарь достопамятных людей русской земли. Спб., 1836.
Когда Потемкин сделался после Орлова любимцем императрицы Екатерины, сельский дьячок, у которого он учился в детстве читать и писать, наслышавшись в своей деревенской глуши, что бывший ученик его попал в знатные люди, решился отправиться в столицу и искать его покровительства и помощи.
Приехав в Петербург, старик явился во дворец, где жил Потемкин, назвал себя и был тотчас же введен в кабинет князя.
Дьячок хотел было броситься в ноги светлейшему, но Потемкин удержал его, посадил в кресло и ласково спросил:
— Зачем ты прибыл сюда, старина?
— Да вот, Ваша Светлость, — отвечал дьячок, — пятьдесят лет Господу Богу служил, а теперь выгнали за неспособностью: говорят, дряхл, глух и глуп стал. Приходится на старости лет побираться мирским подаяньем, а я бы еще послужил матушке-царице — не поможешь ли мне у нее чем-нибудь?
— Ладно, — сказал Потемкин, — я похлопочу. Только в какую же должность тебя определить? Разве в соборные дьячки?
— Э, нет, Ваша Светлость, — возразил дьячок, — ты теперь на мой голос не надейся; нынче я петь-то уж того — ау! Да и видеть, надо признаться, стал плохо; печатное едва разбирать могу. А все же не хотелось бы даром хлеб есть.
— Так куда же тебя приткнуть?
— А уж не знаю. Сам придумай.
— Трудную, брат, ты мне задал задачу, — сказал улыбаясь Потемкин. — Приходи ко мне завтра, а я между тем подумаю.
На другой день утром, проснувшись, светлейший вспомнил о своем старом учителе и, узнав, что он давно дожидается, велел его позвать.
— Ну, старина, — сказал ему Потемкин, — нашел для тебя отличную должность.
— Вот спасибо, Ваша Светлость; дай тебе Бог здоровья.
— Знаешь Исакиевскую площадь?
— Как не знать; и вчера и сегодня через нее к тебе тащился.
— Видел Фальконетов монумент императора Петра Великого?
— Еще бы!
— Ну так сходи же теперь, посмотри, благополучно ли он стоит на месте, и тотчас мне донеси.
Дьячок в точности исполнил приказание.
— Ну что? — спросил Потемкин, когда он возвратился.
— Стоит, Ваша Светлость.
— Крепко?
— Куда как крепко, Ваша Светлость.
— Ну и хорошо. А ты за этим каждое утро наблюдай, да аккуратно мне доноси. Жалованье же тебе будет производиться из моих доходов. Теперь можешь идти домой.
Дьячок до самой смерти исполнял эту обязанность и умер, благословляя Потемкина.
Исторические рассказы и анекдоты из жизни русских государей и замечательных людей XVIII и XIX столетий. Спб., 1885.
По вступлении на престол императора Павла состоялось высочайшее повеление, чтобы президенты всех присутственных мест непременно заседали там, где числятся по службе.
Нарышкин, один из приближенных Екатерины II, уже несколько лет носивший звание обер-шталмейстера, должен был явиться в придворную конюшенную контору, которую до того времени не посетил ни разу.
— Где мое место? — спросил он чиновников.
— Здесь, Ваше Превосходительство, — отвечали они с низкими поклонами, указывая на огромные готические кресла.
— Но к этим креслам нельзя подойти, они покрыты пылью! — заметил Нарышкин.
— Уже несколько лет, — продолжали чиновники, — как никто в них не сидел, кроме кота, который всегда тут покоится.
— Так мне нечего здесь делать, — сказал Нарышкин, — мое место занято.
С этими словами он вышел и более уже не показывался в контору.
Бантыш-Каменский Д. Н.
Словарь достопамятных людей русской земли.
Спб 1847, ч. 2.
Талантливый переводчик гомеровой «Илиады» Е. И. Костров был большой чудак и горький пьяница. Все старания многочисленных друзей и покровителей поэта удержать его от этой пагубной страсти постоянно оставались тщетными.
Императрица Екатерина II, прочитав перевод «Илиады», пожелала видеть Кострова и поручила И. И. Шувалову, известному в то время меценату, привезти Кострова во дворец. Шувалов, которому хорошо была известна слабость Кострова, позвал его к себе, велел одеть на свой счет и убеждал непременно явиться к нему в трезвом виде, чтобы вместе ехать к государыне. Костров обещал; но когда настал день и час, назначенный для приема, его, несмотря на тщательные поиски, нигде не могли найти.
Шувалов отправился во дворец один и объяснил императрице, что стихотворец не мог воспользоваться ее милостивым вниманием по случаю будто бы приключившейся ему внезапной и тяжкой болезни. Екатерина выразила сожаление и поручила Шувалову передать от ее имени Кострову тысячу рублей.
Недели через две Костров явился к Шувалову.
— Не стыдно ли тебе, Ермил Иванович, — сказал ему с укоризною Шувалов, — что ты променял дворец на кабак?
— Побывайте-ка, Иван Иванович, в кабаке, — отвечал Костров, — право, не променяете его ни на какой дворец!
Гаевский В. П. Сочинения Кострова // Современник. 1850, № 8.
Зимою Павел I выехал из дворца, на санках прокатиться. Дорогой он заметил офицера, который был настолько навеселе, что шел, покачиваясь. Император велел своему кучеру остановиться и подозвал к себе офицера.
— Вы, господин офицер, пьяны, — грозно сказал государь, — становитесь на запятки моих саней.
Офицер едет на запятках за царем ни жив ни мертв от страха. У него и хмель пропал. Едут они. Завидя в стороне нищего, протягивающего к прохожим руку, офицер вдруг закричал государеву кучеру:
— Остановись!
Павел с удивлением оглянулся назад. Кучер остановил лошадь. Офицер встал с запяток, подошел к нищему, полез в свой карман и, вынув какую-то монету, подал милостыню. Потом он возвратился и встал опять на запятки за государем.
Это понравилось Павлу.
— Господин офицер, — спросил он, — какой ваш чин?
— Штабс-капитан, государь.
— Неправда, сударь, капитан.
— Капитан, Ваше Величество, — отвечает офицер.
Поворотив на другую улицу, император опять спрашивает:
— Господин офицер, какой ваш чин?
— Капитан, Ваше Величество.
— А нет, неправда, майор.
— Майор, Ваше Величество.
На возвратном пути Павел опять спрашивает:
— Господин офицер, какой у вас чин?
— Майор, государь, — было ответом.
— А вот, неправда, сударь, подполковник.
— Подполковник, Ваше Величество.
Наконец они подъехали ко дворцу. Соскочив с запяток, офицер, самым вежливым образом, говорит государю:
— Ваше Величество, день такой прекрасный, не угодно ли будет прокатиться еще несколько улиц?
— Что, господин подполковник? — сказал государь, — вы хотите быть полковником? А вот нет же, больше не надуешь; довольно с вас и этого чина…
Изгоняя роскошь и желая приучить подданных своих к умеренности, император Павел назначил число кушаньев по сословиям, а у служащих — по чинам. Майору определено было иметь за столом три кушанья.
Яков Петрович Кульнев, впоследствии генерал и славный партизан, служил тогда майором в Сумском гусарском полку и не имел почти никакого состояния. Павел, увидя его где-то, спросил: