Некоторые из раненых рабочих вне себя восклицали: «Нет теперь ни государя, ни Бога!»
Слово «бомба» и сожаление, что они не пущены были в ход, слышится везде, во всех кружках, даже самых умеренных; революционеры уверяют, что движение рабочих застало их врасплох; это — ложь, так как только мертвые не знали в Петербурге о готовившемся событии, и только наивное простонародье могло полагать, что все произойдет именно так, как оно хочет.
На Малом проспекте избивали сегодня студентов; одни ли рабочие упражнялись в этом, или благосклонное участие принимали и другие — не знаю!
В общем, точную цифру убитых и раненых привести нельзя, так как очень многие были увезены прямо на собственные квартиры или к частным докторам, и узнать о них можно только случайно; во всяком случае, судя по сведениям, идущим со всех сторон, количество пострадавших в эти дни надо считать около полуторы тысячи человек и отнюдь не более 2 <тысяч>.
Почты из Германии сегодня не было: почтовые чиновники привезли весть, что там грандиозная забастовка и разрушен путь близ Эйдкунена.
14 января. Жизнь вошла в обычную колею; заводы и фабрики начали кое-где работать.
Город полон рассказов и толков о происшедшем; мрачное и сильное впечатление производят рассказы лиц, искавших по больницам пропавших близких и видевших груды трупов. Только очень и очень немногим «по протекции» разрешено было взять своих покойников из больниц; остальным обещали выдать мертвецов в понедельник, но когда те явились за ними утром — мертвецкие и сараи были уже пусты: полиция, чтобы избежать новых манифестаций, в ночь вывезла всех на Преображенское кладбище и похоронила в общих могилах; где кто зарыт — неизвестно. В гробы-ящики складывалось по 4 и более человек; один знакомый, имеющий родственников, служащих на Николаевской железной дороге, говорит, что убитых вывезено было на Преображенское кладбище сорок вагонов. Так ли это в действительности, и по скольку человек находилось в этих 40 вагонах — судить не берусь и, если окажется возможным, постараюсь выяснить в будущем; думаю только, что цифра очень преувеличена.
Высланы за границу два корреспондента-француза, за распространение сведений, не согласных с данными «Правительственного вестника». В последнем появилась сегодня телеграмма, произведшая на многих гнусное впечатление: будто все движение рабочих было устроено на деньги Англо-Японского союза, приславшего для этой цели в Россию 18 миллионов. Может быть, какие-нибудь кружки, неразборчивые к средствам, и пользовались японскими деньгами, но рабочие чисты. Кто видел их в то время, тот не может сомневаться в этом: люди шли за идею, а не подкупленные. Наконец, за разбитие петербургских стекол это слишком большая плата; за 18 миллионов можно бы было устроить кое-что посерьезнее!
От врачей, лично принимавших у себя на квартирах раненых во время беспорядков, слышал, что раны многих, несмотря на малый калибр пуль, были ужасны; никелевые оболочки на пулях прескверные и, надрываясь еще в стволе ружья, действовали как пресловутый «дум-дум». Война отошла совсем на задний план и даже еще дальше; что там творится — никто ничего не знает, да и не хочет знать.
На улицах продаются, кроме официальных, московские газеты и еще какое-то, неизвестно когда вынырнувшее на свет «Военное время».
15 января. Вышли почти все газеты; писать что-либо о беспорядках им запрещено, и «Новое время» прямо заявило, что кроме перепечатки из «Правительственного вестника» ничего сообщить не может. «Слово»[135] и «Русь», несмотря на это, поместили дельные передовые статьи и, надо думать, попадут на цугундер.
Завтра ожидаются студенческие беспорядки.
16 января. В редакциях газет «Наши дни» и Наша жизнь» и у сотрудников их произведены были усиленные обыски; проф. Ходского[136], редактора второй, раздели чуть не до рубашки. Газеты эти не выходили до сих пор, так как забраны все статьи и все материалы из редакций. Вероятно, Трепов прослышал, что названные газеты решили пойти на закрытие и собирались подробно описать события этих дней, и напечататься притом в огромном количестве экземпляров для возможно широкого оповещения России.
17 января. Никаких студенческих демонстраций вчера не было. Студенты спешно запасаются штатским платьем, так как со всех сторон сообщают о случаях избиения их рабочими.
Знаменитая телеграмма о 18 англо-японских миллионах оказалась фабрикацией некоего Череп-Спиридовича[137]; Сергей расклеил ее в тысячах экземплярах по Москве и только тогда, так сказать с полувысочайшей санкции, ее напечатали в Петербурге правительственные газеты. Английский посол заявил протест и справедливо: в глупости обвинять англичан нельзя!
18 января. Идут усиленные аресты. Арестованы: Максим Горький, Богучарский, Анненский, Пименова, Кареев, Мякотин[138] и т. д. — целый ряд литераторов.
Утром не прибыла почта из Варшавы; почтальоны, приехавшие оттуда, передают, что там бунт, и Варшава горит. Все возможно! Наступают словно последние времена государства русского. За что ни ухватись — все ползет по швам!
Имеем газеты, «гласность», а живем, как в лесу. В газетах в изобилии имеются сведения о том, что делает король на Сандвичевых островах, и ровно ничего о том, что творится у нас кругом. Москва и дальнейшие города правду о нас узнают только с «оказией», письма же по почте не доходят, на что слышатся повальные жалобы. Перлюстрация производится грандиозная. Не доходят даже телеграммы, срочные и с оплаченным ответом, если касаются события 9 января: знаю этому примеры…
Дикие, темные времена!
19 января. Толки об отказе Семеновского полка участвовать в избиении, по проверке, оказались мифом.
В «Инвалиде»[139] опубликована отставка «по болезни» кн. Святополк-Мирского.
Среди мрачных историй нашего времени приходится отмечать иногда и перлы высокого юмора. Так, Святейший (?!) Синод «по указу Его Императорского Величества» опубликовал и приказал вставить в церковные ектеньи следующие два прошения.
1. О еже не помянута грехов и беззаконий наших и истребити от нас вся неистовыя крамолы супостатов, Господу помолимся.
2 О еже утвердити в земли нашей безмятежие, мир и благочестие, Господу помолимся.
Господа Бога тревожат — Он-де все выслушает, — а на собственный хвост оглянуться нужным не находят!
20 января. Из газет узнал, что вчера государем была принята какая-то подозрительная депутация рабочих… Не лучше ли бы было начать с этого, а главное не припутывать каких-то политических тенденций к действительным целям действительных рабочих??.. Фраза из речи его: «Я вас прощаю» — это верх изумительности! Людей расстреляли, избили за желание видеть царя и изложить лично ему свои нужды и их же милостиво прощают за это!!.
По слухам, Гапон находится в Швеции и уже прислал оттуда прокламации к рабочим. Город кишит прокламациями: есть, между прочим, «призывы к революции», подписанные Горным и Технологическим институтами.
21 января. Вчера провалился Египетский мост, но, к счастью, никто не убит и не утонул. Судьба, кажется, хотела отомстить за петербуржцев; вместе с мостом рухнула в Фонтанку часть эскадрона конных гренадер[140], переезжавших реку, тоже достаточно-таки отличившихся в битве 9 января. Крушение моста наделало много шума; что такое был этот мост — говорит катастрофа, а как чинили его, расскажу я со слов подрядчика, три года тому назад умывшего руки и отошедшего на покой.
К. Булла. Катастрофа на Египетском мосту (1905)
Мост этот нужно было разобрать и поставить новый; вместо этого «на ремонт» его было ассигновано думой 575 р. Но и эта сумма значилась только на бумаге, подрядчику же выдали всего 175 р., заставив расписаться в полной сумме… правда, зато никакого ремонта с него никто не спрашивал. «И так в России все ведется!» воскликнешь вместе с Шекспиром.
Приехавший с театра войны профессор Академии генерального штаба Колюбакин[141] рассказывает, что настроение войск бодро действительно, а не по газетным версиям; в Куропаткина верят, но у последнего не хватает решимости. Это, впрочем, видно и из картин бывших уже боев. Интересны отзывы о Стесселе: «мерзавец и трус». В Китайскую войну его выручила храбрость Анисимова, командира 12 стр.<трелкового> сиб.<ирского> полка; в штабе знали, что это за гусь, и когда он остался на Квантуне главным начальником, Куропаткин, бывший еще тогда в подчинении у Алексеева, хотел отозвать его перед самой осадой Артура, но Алексеев отказал в этом: Стессель умел заискивать перед ним.
Генералы Фок, Смирнов, Кондратенко — все были в ссоре со Стесселем, Смирнов[142] даже не разговаривал с ним, и только Кондратенко, ведший всю оборону, был между ними связующим звеном.
Записываю этот рассказ, так как то же самое слышал от многих военных, близко стоящих к делам Востока.
Как мы ведем войну и чего стоим в настоящее время, показывает следующее: Владивосток — исконная крепость на Дальнем Востоке, хорошо укреплена с моря; с суши же возведены так называемые «временные» укрепления, т. е. способные противостоять лишь полевым орудиям. Такого сорта формы[143] «найдены достаточными», так как с суши мы «не предполагаем» возможной осаду…
Под Порт-Артуром мы «не предполагали» возможным употреблять для осады орудия свыше 6-д.<юймов>, японцы же привезли 11-д.<юймовые>, и все пошло к черту от этих «не предполагавшихся» снарядов.
Словом, за все эти оказавшиеся «непредположения» нам наколотят шею, и кто же — вчерашние «макаки», предлагавшие нам перед заключением договора с Англией союз, от которого мы отказались, как от чего-то с величием России несогласного, чуть ли не унизительного!