5 февраля. Сергея разорвало на куски. Кинул бомбу субъект в рабочем костюме лет 35, говорит с иностранным акцентом. Работа заграничная, что говорить! И тут нам, видно, «немец» потребовался! Петербуржцы не только радуются, но и поздравляют друг друга с этим убийством. Славную репутацию заслужил покойник!
Выпущен Высочайший манифест, по обычаю высокопарно надутый и приглашающий всех соединиться в молитвах за упокой души Сергея и высказывающий уверенность, что вся Россия разделяет скорбь царствующего дома. Люди радуются, а их скорбеть зовут!
Интересно, как будут хоронить Сергея; в Питер везти опасно: хватят бомбой в процессию — разом от всей фамилии только мокрое место останется; полагаю, что выдумают благовидный предлог и погребут его в Москве, где он царствовал. И чего ради люди так судорожно держатся за власть: живут, как загнанные звери в норах, боятся показаться куда-нибудь, дрожат перед каждым шагом и все-таки не хотят поступиться ничем! Именно «ничем», так как, в сущности, что такое, как не фикция, власть теперешнего государя? — это власть — Плеве — Сергея — Марии Федоровны — Витте и т. д. и т. д., только не его самого. А уж им ли бы не жить, что называется, всласть?
Приехал с войны Гриппенберг.
6 февраля. Высшие круги возмущены прибытием Гриппенберга; запальчивый генерал кинул, как уверяют, армию и прискакал в Питер без всякого разрешения. Поступок смелый, и настолько крупный, что, надо думать, что у Гриппенберга есть и большие основания к нему.
7 февраля. На заводах везде работают, но поговаривают, что мы накануне обшей железнодорожной стачки; Виндавская дорога уже не работает. Окончательно прекращены занятия и во всех высших учебных заведениях. Оригинальным путем идет у нас революция: забастовками!
Вел. князь Владимир, Мария Федоровна и Трепов, говорят, получили и продолжают получать письма с извещениями о приговоре их к смерти. Никто из высочайших на улицах не показывается, а еще недавно, стоило выйти на Невский или Морскую, и непременно встретишь кого-нибудь из них.
На три месяца поставлены в угол газеты «Наша жизнь» и «Наши дни» за «непрекращающееся вредное направление».
8 февраля. Грандиозная обще-университетская сходка студентов приняла резолюцию: прекратить занятия до сентября месяца. Такие же вести приходят и отовсюду. Сходка, между прочим, закончилась скандалом: один из студентов вынул красный флаг с надписью: «Долой самодержавие» и воткнул его в громадный портрет государя, стоявший в зале. Затем портрет был разодран окончательно.
9 февраля. Завтра «временно» хоронят в Москве то, что осталось от Сергея; ни государь, ни братья убитого присутствовать не будут…
Прощен живший до сих пор за границей великий князь Павел Александрович, попавший в опалу за женитьбу на баронессе Пистолькорс[152].
11 февраля. Воспрещена розничная продажа газеты «Русь». На заводах опять нелады, многие остановились.
13 февраля. Забастовки охватывают всю Россию; на некоторых железных дорогах прекращается движение; на Кавказе идет форменная резня; прекратили рейсы в Батум пароходные общества русские и иностранные… Картинка, в общем, размышления достойная!
Напомнили мне сегодня очень давно слышанный мною рассказ об разговоре Николая I с известным Авелем[153]. Николай велел его позвать к себе и спросил, кто будет царствовать после его сына, Александра.
— Александр, — ответил Авель.
— Как Александр? — изумился император. — Старшего сына его зовут Николай! (в то время последний был жив и здоров).
— А будет царствовать Александр, — подтвердил Авель.
— А после него?
— После него Николай.
— А потом?
Монах молчал; царь повторил вопрос.
— Не смею сказать, государь, — ответил тот.
— Говори!
— Потом будет мужик с топором! — сказал Авель.
Рассказ этот я слышал еще мальчиком в царствование Александра III.
Не грядет ли и впрямь царство мужика с топором?
Интересно, как широко охватила идея освобождения не только все классы, до и все возрасты: в гимназии Стоюниной[154], по получении известия о смерти Сергея, священник решил отслужить панихиду и на уроке заявил об этом классу, добавив, что это долг всех верноподданных.
«Совсем мы не верноподданные!» дружно закричали девочки (лет 14–15), и ни одна на панихиду не явилась. У Гуревича вышло еще проще: на приглашение идти в церковь гимназисты ответили, что если будут служить молебен по случаю происшедшего, то они пойдут, на панихиду же идти не желают. И не пошли.
Сведения эти безусловно верные.
Среди забастовок есть и курьезные: забастовала… консерватория. Требования ее сводятся к уменьшению платы и праву бесплатного посещения опер (это тогда только для них одних Мариинский театр существовать будет!) и т. д. Единственный разумный пункт, кроме первого, — требование вежливого обращения со стороны профессоров и профессорш, позволяющих себе отпускать учащимся «дураков» и «дур» и сравнивать их по таланту с коровами и другими, столь же музыкальными особами.
10 февраля. Приехал Стессель; у Знаменья и на противоположной стороне Невского стояли небольшие кучки народа, замечался усиленный наряд полиции — и только. Ничего подобного встрече «варягов» и «корейцев»… На вокзале его приветствовали разные «председатели», но в общем все прошло незаметно… Бросалось только в глаза полное отсутствие моряков; между последними и стесселевцами идет какая-то вражда, но из-за чего, почему — неизвестно.
Почтамт во взбудораженном настроении: в экспедиции его подкинули прокламации с угрозами взорвать здание, если к 19 февраля все не забастуют. Многие этой ерунде верят и сильно встревожены; трусит между прочим и Ермолай и шатается по экспедициям в неурочные часы для поддержания бдительности в своих подчиненных.
17 февраля. На 19 число ждем чего-то грандиозного во всех отношениях. Со всех сторон говорят о новой забастовке, о серьезных погромах и стычках с оружием в руках против войск. Обещана даже новая Варфоломеевская ночь. Каково настроение у многих — можно себе представить; всякий слух принимается на веру, и достаточно будет произойти пустяку, чтобы вспыхнула паника.
20 февраля. Полное спокойствие. Ночи на 18 и на 19 дворники во всех домах под командою старших просидели спрятанные за воротами; войска были наготове тоже, но и 18 и 19 — сорочины 9 января — прошли тихо, несмотря на многочисленные прокламации, усердно разбрасывавшиеся по заводам и в которых все призывались к возмездию «Николаю Кровавому».
Этой ночью Петербург казался вымершим: на сравнительно оживленном всегда Невском и пр. улицах совершенно не встречалось обычных путников из интеллигенции; изредка попадался кое-кто из простонародья. Так напуганы питерцы обещанием Варфоломеевской ночи!
26 февраля. В 4 ч. утра сегодня в меблированных комнатах «Бристоль», что против Исаакиевского сквера, произошел взрыв. Выбиты рамы и стекла во всей середине дома, причем особенно сильно пострадал второй и первый этажи. В 10 ч. утра я проходил мимо; проезд для экипажей около дома закрыт конной полицией; окна спешно исправляются. Передают, будто виновник взрыва — какой-то субъект в форме студента[155]; катастрофа произошла в его комнате; есть убитые и раненые, так как разрушены и соседние комнаты в обоих этажах. Вероятно, приготовлялась бомба, угодившая в самого автора…
На войне новый разгром: взят японцами Мукден, сожжены наши миллионные склады и т. д., и т. д.
Сражение под Мукденом в феврале 1905 г. Лубочная картина
4 марта. Высочайшим приказом смещен Куропаткин и назначен Линевич[156].
6 марта. Носятся слухи об арестах в Пажеском корпусе. Взрыв в «Бристоле», разорвав на куски виновника и превратив в щепки всю комнату, случайно не тронул чемодана, в котором отыскались переписка и разные бумаги, указавшие на прикосновенность к делу камер-пажа, фельдфебеля роты Его Величества, Верховского. При обыске у последнего нашли будто бы бомбы… Кроме него, говорят, арестованы и посажены в Петропавловку еще три пажа.
9 марта. Уже недели две или более, как изменены (безо всякого оповещения публики) бандероли на папиросах: с них исчез государственный герб — орел. Это подало повод к толкам, что акциз с табака и винный негласно проданы правительством Ротшильду. Говорят об этом усиленно.
14 марта. Слух об аресте в Пажеском корпусе подтверждается. Биржа угнетена страшно, и рента наша опустилась еще. Объявлен новый заем по курсу 96 за 100 и 51/2% заем этот внутренний, так как внешний не удался… между тем заем японцев прошел с успехом! Вести со всех сторон плохие: в Варшаве пошли в ход бомбы, в десятках других городов — стрельба губернаторов, полицеймейстеров и даже городовых. Мужики грабят помещиков; словом, разлад и беспутица полнейшие… Настроение у большинства какое-то устало-подавленное: нервы притупились. Все разговоры, сходки, волнения наши, порывы — все это толчение воды в ступе! Уж теперь ясно видно, что пресловутая конституция будет простое надувательство, «обман глаз», как говорит народ, и ничего более. Ждать пути приходится только от бомб и только на них и начинает рассчитывать все большее и большее число людей. Указывают на май месяц, как на срок наступления революции; я в это не верю — слишком много называли нам сроков, и ничего в эти сроки не было!
17 марта. Около 1 1/2 ч. дня на Морской произошло загадочное событие. Трое одетых в штатское платье проходили мимо стоявшего на углу Почтового пер. посыльного; один из них толкнул его; посыльный огрызнулся, и в ту же минуту двое других штатских разом схватили его сзади. Посыльный успел вырвать из своего кармана револьвер и сделал два выстрела, но оба впустую. В ту же минуту у места свалки оказалась карета; в нее втиснули схваченного, и все трое штатских умчались с ним. Оказалось, что штатские были сыщики и уже два дня выслеживали посыльного. История последнего такова: несколько дней тому назад на упомянутом углу появился новый посыльный; местные артельщики, стоявшие на противоположном углу, конечно, сейчас же приметили коллегу, но никто не знал его. На другой день они дали знать в полицию, что появился самозванец в форме их артели; учредили за ним надзор, и посыльный оказался совсем другой птицей