В центре города день прошел мирно.
19 октября. Улицы имеют обычный вид; флаги убраны, сборищ не видно. Только конок нет. Из газет вышли опять только градоначальническая да правительственная. На стенах домов белеют новые извещения Трепова — «День 18 октября», написано в них, «…к сожалению, не обошелся без насильственных столкновений разных групп населения между собой, а также с полицией и войсками»… Далее идет предварение о решительных мерах, которые будут употреблены впредь при подобных случаях.
Какие были столкновения, где — еще не знаю.
В типографии, куда я зашел, смущение: все встали на работу, как вдруг явились какие-то субъекты с требованием продолжать забастовку под угрозой расправы. Типография вся, как один человек, против забастовки, но работать боится. Стыдил их за глупый страх и повиновение каким-то оборванцам, желающим только анархии и слишком самонадеянно считающим себя чем-то вроде наставников и распорядителей судеб всего общества. Тем не менее, кажется, и после обеда типография не работала.
На Невском тоже особенного ничего не заметно; сегодня в Казанском соборе назначен торжественный молебен и, может быть, туда, а может и на какой-нибудь митинг — их теперь несть числа — шло много людей.
Витте, со дня ратификации мира, объявил, что обсуждается вопрос об амнистии лиц, арестованных по политическим делам.
6 часов вечера. Сейчас был преподаватель П. И. Шелков. Рассказывал, что, когда он возвращался вчера домой в 9 час. вечера по Невскому проспекту, у Казанского собора стояла многотысячная толпа, мирно обсуждавшая разные вопросы. На Аничковом мосту он повстречался с другой, меньшей, чисто хулиганского вида. Толпа эта срывала флаги с домов, ревела «Боже, царя храни» и сшибала древками флагов шапки с прохожих, не успевших снять их. У Казанского произошла драка, обошедшаяся без вмешательства войск, причем вторая толпа пострадала и была рассеяна.
Сейчас университет оцеплен войсками; около него убиты два студента. Как, кем — Шелков не знал.
83 студента, сидевшие под арестом в здании Технологического института, сегодня выпущены.
Как обострены теперь страсти! При малейшем сомнении в чьей либо ультра-красноте у людей появляется чуть не пена у рта; слова: «провокатор», «черносотенец», как прежде «шпион» — сыплются без всяких колебаний и рассуждений!
20 октября. Вечером был вчера у Константина Яковлевича Бодиско[167] и вернулся опять в смутном, подавленном настроении.
Константин Владимирович Крапивин, начальник отделения Департамента торговли и мануфактур, рассказывал, что он сам был очевидцем, как вчера в половине пятого дня на углу Конюшенной жандармы ни с того ни с сего принялись разгонять собравшуюся толпу и избивать ее сперва нагайками, затем саблями. Затем — через руки его проходят телеграммы со всей России, даже те, что не попадают потом, благодаря цензуре, в газеты — и он говорит, что содержание их ужасно: манифест принят везде восторженно, во всех городах устраивали радостные митинги, и почти везде опять выступили ступили на сцену против них нагайки и залпы.
18-го на Невском у дома Елисеева разыгралась кровавая свалка между огромными шествиями «националистов» — и «краснофлажцев». Пущены были в ход револьверы, были пострадавшие. Подобные же свалки с выстрелами, а также беспричинные паники, от которых в хаосе неслись, как безумные, в общем потоке, давя и сшибая все на пути своем, извозчики, пешеходы, дамы и сами манифестанты, происходили во многих местах; сильнейшие, повторяю, беспричинные, паники были у Полицейского моста и на углу Загородного и Лештукова переулка. Это показывает, в каком теперь состоянии нервы у массы.
Стачечный комитет (петербургский) объявил продолжение забастовки, и вчера опять стали начавшие работать железные дороги. Московский, наоборот, объявил о начале работ.
Представители периодической печати собрались к Витте и указали ему, что манифестом дарована свобода слова, но не печати; Витте ответил, что в настоящее время она еще невозможна, благодаря анархии; тогда ему заявили, что газеты не будут выходить совершенно… Нет их и сегодня.
Что это за дичь, как может существовать в свободном государстве несвободная печать, как мог Витте говорить и устраивать подобную шутку — понять нельзя! Недаром, видно, на одном из недавних митингов какой то оратор сказал: «Витте не либерал, Витте не консерватор, он просто каналья». Добавлю: преумная!
6 час. вечера. От многих слышал подтверждение о вчерашних избиениях казаками на Невском; уверяют, что они беспричинные.
Митинги 18-го постановили между прочими пунктами требовать — освобождения политических заключенных и увольнения Трепова. О нем толкуют чуть не со скрежетом зубов; говорят, 18-го числа войска получали то и дело приказы то от Витте, то от Трепова; от первого: не сметь пускать в дело оружие, от второго — стрелять.
Царь, подпадающий под влияние того, кто говорил с ним последний, вероятно, вчера поговорил с Треповым, и, благодаря этому, повеселились казаки, и уже прежней свободы собираться на улицах сегодня нет.
Кавалерия и демонстранты в Петербурге (1905)
И все-таки, несмотря на такие неблагоприятные слухи, огромное большинство общества с 18-го числа на стороне правительства и желает спокойствия.
На улицах сегодня расклеено воззвание к благоразумию общества; указывая на полную невозможность мгновенно пересоздать законы, оно призывает к порядку и снова обещает все действующие пока законы и постановления применять согласно манифесту. Да, но казаков следовало бы убрать куда-нибудь на задние дворы!
Убитых за вчерашний день и 18-е число насчитывают порядочное количество; свозили их в Обуховскую больницу; большинство погибло в междоусобных свалках.
Бухгалтер редакции журн. «Всходы» и рассыльный ее же вчера были свидетелями нескольких убийств у Казанского собора: встретилась толпа с красными флагами, среда которой было много студентов, и другая — поменьше, с национальными флагами. Студенты начали стрелять из револьверов, и трое из последней партии упало с ранами на головах. Публика кругом ринулась бежать, националисты, покидав флаги, тоже.
Курсистки вчера против Казанского собора и Гостиного двора а производили демонстрацию: появились целые полчища их с перевязками Красного Креста на рукавах.
На вопросы прохожих: «Что значат эти перевязки и такое количество их?» — отвечали: «А вы гарантированы от того, что вас не изрубят и не расстреляют сейчас здесь?» Словом, явились будто для подания на месте помощи лицам, могущим пострадать от «насилий войск».
Раненых на этот день много ожидало и правительство: весь двор армянской церкви, что против Гостиного двора, полон был лазаретными фурами и повозками. Солдаты сидели наготове, скрытые во многих местах, но бойни, к счастью, не произошло.
Путиловцы начали было работать, но туда явилась толпа, человек до 500 студентов, и опять взбаламутила пол-завода; между забастовщиками и желавшими работать пошла драка, в которую вынуждены были вмешаться войска, и опять были жертвы. Многострадальный этот завод!
Эти дни много разъезжал но городу на извозчиках и разговаривал с ними. Все, как один человек, против забастовок и против студенчества. Особенно возмущен был один, которого какой-то студент укорял в бесчувственности к общему делу и между прочим сказал, что революция стоила французам 100 000 человек.
— Что же, и у нас, стало быть, хочешь, чтоб легло 100 000? — спросил он его, добавив крепкое словцо и схватив кнут. Студент скрылся. Вообще, кроме заводов, в городах пропаганда их особым успехом не пользовалась.
Этот же извозчик — пожилой уже мужик — насмешил меня.
— Господи! — восклицал он, дергая вожжами. — Чего уж теперь больше нужно: одно слово — слобода! Вот, надысь, стою я на Вознесенском проспекте, вижу, извощик едет. Сидит на седоцкой подушке, а ноги на козлы положил. Что ты, говорю ему, сукин ты сын, делаешь? А городовой тут же стоит и ничего, глядит только.
«Не сукин он, говорит, теперича сын, а гриждинин!»
Сейчас приходил старший дворник с извещением, что назавтра ждут больших беспорядков; ворота домов приказано запереть и всем дворникам никуда не отлучаться от них.
Вместо газет теперь раскидывается и раздается революционный листок «Известия Советов рабочих депутатов»[168].
Электричества нет нигде: опять пришла лафа керосину и стеариновым свечам. «Известия» обещают полную забастовку всего, до магазинов включительно. Даже между докторами собирали подписку о забастовке.
21 октября, 11 часов утра. На улицах усиленное движение, но спокойно. «Правительственный вестник» опровергает сегодня действительно нелепую корреспонденцию, помещенную в «Русских ведомостях»; в ней сказано, между прочим, будто манифестантов шло 300 000; в действительности ни одна толпа краснофлажцев не превышала, пожалуй, и 1000 человек; нельзя же считать за манифестантов народ, теснившийся по всему Невскому! Националистов было и того менее. Неправ и «Правительственный вестник», говоря, что на всем Невском было 40–50 тысяч человек; прибавить ноль позади и будет вернее.
Вести идут самые революционные.
Но никто так дружно не ругает теперь царя, как консерваторы; вот человек! Нелегко приобрести такое расположение и своих и чужих!
18-го числа кучка манифестантов явилась в зал Консерватории и шумно потребовала прекращения спектакля. Произошел переполох, дамы падали в обморок, и спектакль вынуждены были прекратить. Оттуда «закрыватели» двинулись к Мариинскому театру; их встретил полицеймейстер и очень вежливо сказал им, что в театр толпой входить неудобно, так как может произойти паника, а пусть они выберут человек 10 и пошлют их в зал говорить с публикой. Те так и сделали. Надо заметить, что перед началом спектакля публика потребовала гимн и несколько раз повторила его — настроение, стало быть, было повышенное. Не успели депутаты кончить своего предложения, поднялась буря: раздались свистки, крики — вон, долой их! Стоявший ближе всех какой-то офицер принялся бить их ножнами шашки, и целая масса народа кинулась лупить злополучных закрывателей. Из лож летели в них стулья. Избитые депутаты едва нашли выход и исчезли. Весь театр стал требовать исполнения гимна, но музыканты, перепуганные начавшейся дракой, разбежались — кроме семи человек, и Направника