(1880–1934)
Писатель, поэт, критик, мемуарист. Настоящее имя Бугаев Борис Николаевич. Теоретик символизма и модернизма. Вырос в семье известного математика Н.В. Бугаева. Под влиянием отца поступил на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета, который окончил с отличием в 1903 году. Ещё в университете состоялся его литературный дебют: «Симфония (2-я, драматическая)», написанная ритмической прозой. За ней последовали и остальные «Симфонии». В журналах «Мир искусства», «Новый путь», «Весы», «Золотое руно», «Перевал» в числе других символистов всякий раз значилось имя Андрея Белого – со стихами, критикой и теоретическими разработками. Математик Белый решил полностью посвятить себя литературе и стиховедению, в чём ему серьёзно помогало знакомство с точными науками. «Гением въедливости» назовёт его впоследствии другой литературный гений – Владимир Набоков. Андрей Белый много путешествовал. В Берлине он знакомится с Рудольфом Штейнером, австрийским основоположником религиозно-мистического учения антропософии, став его учеником. По-своему понятая теория Штейнера не могла не сказаться на творчестве Андрея Белого. Заметный отход от символизма проявится в цикле его эссе «На перевале», в романах «Серебряный голубь» и «Петербург», в теоретических и критических статьях. В 1923 году Белый окончательно возвращается из-за границы, и в Советской России начинается его самый плодотворный период творчества. Но к стихам Андрей Белый больше не возвращается. Как самого «интереснейшего писателя нашего времени» оценит его Виктор Шкловский, а Осип Мандельштам назовёт его творчество «вершиной русской психологической прозы». В честь Андрея Белого в России существует литературная премия, присуждаемая по трём номинациям: поэзии, прозе и в области гуманитарных исследований.
В альбом В.К. Ивановой
О том, как буду я с тоскою
Дни в Петербурге вспоминать,
Позвольте робкою рукою
В альбоме Вашем начертать.
(О Петербург! О Всадник
Медный!
Кузмин! О, песни Кузмина!
Г «…», аполлоновец победный!)
О Вера Константиновна,
Час – пятый… Самовар в
гостиной
Ещё не выпит… По стенам
Нас тени вереницей длинной
Уносят к дальним берегам:
Мы – в облаке… И всё в
нём тонет —
Гравюры, стены, стол, часы;
А ветер с горизонта гонит
Разлив весенней бирюзы;
И Вячеслав уже в дремоте
Меланхолически вздохнёт:
«Михаил Алексеич, спойте!..»
Рояль раскрыт: Кузмин поёт.
Проходит ночь… И день
встаёт,
В окно влетает бледной
птицей…
Нам кажется, незримый друг
Своей магической десницей
Вокруг очерчивает круг:
Ковёр – уж не ковёр, а
луг —
Цветут цветы, сверкают
долы;
Прислушайтесь, – лепечет
лес,
И бирюзовые глаголы
К нам ниспадающих небес.
……………..
Всё это вспомню я, вздыхая,
Что рок меня от вас умчал,
По мокрым стогнам отъезжая
На Николаевский вокзал.
Василий Васильевич Князев(1887–1937)
Поэт-сатирик. Учился в гимназии в Екатеринбурге, которую не окончил из-за нервной болезни. Продолжил своё обучение в земской учительской семинарии в Санкт-Петербурге, но из неё тоже был исключён – уже за политическую деятельность. Перешёл к большевикам из лагеря анархо-коммунистов. Печататься начал в 1905 году в юмористических листовках и журналах, в «Сатириконе» и других изданиях. Первую книжку «Сатирические песни» выпустил в 1910 году. Был одним из первых дореволюционных мелкобуржуазных писателей, пришедших работать с большевиками ещё в дни массового саботажа интеллигенции. После революции работал в газетах «Известия ВЦИК», «Красная армия», «Звезда красноармейца», а также вместе с В. Володарским стал создателем «Красной газеты». Во время гражданской войны Князев отправился на фронт с агитпоездом Пролеткульта. Известен как собиратель русских пословиц и поговорок, а также предреволюционного фольклора и фольклора первых лет советской власти. Арестован 19 марта 1937 года по обвинению в проведении контрреволюционной агитации. Арест, скорее всего, был связан с его желанием написать роман о смерти Кирова. Приговорён к пяти годам лишения свободы. Погиб от холода и голода на тюремном этапе. В своих воспоминаниях Надежда Константиновна Крупская писала, что стихи Василия Князева были любимы В.И. Лениным. Но слова: «Мои стихи нравились Ильичу», – так и не стали для него охранной грамотой перед Судебной Коллегией.
Большая Охта
Из цикла «По Петрограду»
Городок в табакерке, со
столицей бок о бок,
Сеть коротеньких улиц,
бегущих в Неву.
Не дома, а собранье
картонных коробок
На дворах, приютивших репей
и траву.
Всё игрушечно здесь: и дома,
и лавчонки,
И управа, и славный
Ириновский путь,
Среди улиц частенько играют
мальчонки
И коровы бредут близ Невы
отдохнуть.
Поперёк же селения лентою
резкой,
Местной гордости вечный и
сладкий объект,
Протянулся свой собственный,
охтинский «Невский»,
Большеохтинский
людно-базарный проспект.
Аполлон Аполлонович Коринфский(1868–1937)
Поэт, переводчик и журналист. В Симбирской гимназии учился вместе с В.И. Лениным, который не раз бывал в доме у своего одноклассника. Сотрудничал в сатирических журналах 1905–1906 годов: «Бурелом», «Зритель» и «Заноза». Переехав в Петербург, поступил работать в «Правительственный вестник», находившийся под началом К.К. Случевского. Случевский ввёл своего сотрудника в литературный мир столицы, познакомив со многими интересными писателями и поэтами. С некоторыми из них поэт сохранил дружеские отношения на всю жизнь. Серьёзно занимался народным фольклором, ему принадлежит труд «Народная Русь. Круглый год сказаний, поверий, обычаев и пословиц русского народа». Ненадолго Коринфский был захвачен революционным подъёмом, однако вскоре вернулся на свои прежние консервативные позиции. В 1928 году его арестовали и на три года лишили права жительства в крупных городах. Из Ленинграда Коринфский перебрался в Тверь, где работал корректором. В последние годы писал мемуары о В.И. Ленине, печатая их в «Тверской правде».
В тумане
Константину Михайловичу
Фофанову
И вот опять ползут косматые
туманы
Из северных болот и
сумрачных лесов,
Покинув нехотя просторные
поляны
Для тесной суеты шумливых
городов…
Задёрнуты с утра какой-то
мутной мглою
Огромные дома, сады и острова,
Гранитные дворцы над
смолкшею рекою
И в латах ледяных красавица
Нева…
И снова целый день по
улицам туманным
Брожу я, затаив в груди
печаль свою,
И – как больной в бреду – в
своём кошмаре странном
Ни близких, ни врагов кругом
не узнаю…
Худые, бледные, измученные
лица
Повсюду предо мной
мелькают; из-за них
Глядит в мои глаза туманная
столица
Зрачками мутными
несчётных глаз своих…
И думается мне: весь этот
город шумный
Внезапно заболел, и бред его
больной,
Сливаяся с моей тоскою
многодумной,
Звучит во мне самом и
гонится за мной…
Михаил Алексеевич Кузмин(1872–1936)
Поэт, прозаик, литературный критик, переводчик, композитор. Окончил Восьмую Санкт-Петербургскую мужскую гимназию. Одноклассником и другом у Кузмина был Г.В. Чичерин, будущий нарком иностранных дел СССР. После гимназии Кузмин поступает в Консерваторию, которую, правда, не сумел окончить. Путешествовал по Египту и Италии, в России ходил со старообрядцами по отдалённым деревням в поисках древних икон «северных писем». Занимался музыкой, писал оперные сочинения, романсы, делал музыкальные переложения собственных сонетов. Дебютировал в печати в 1905 году, опубликовав тринадцать сонетов и драматическую поэму «История рыцаря Д'Алессио» в петербургском альманахе «Зелёный сборник стихов и прозы». Не сделав определённого творческого выбора в пользу того или иного направления, Кузмин был равно близок ко всем поэтическим школам своего времени. После революции сотрудничает как композитор с Большим драматическим театром, переводит классику. Последний поэтический сборник «Форель разбивает лёд» Кузмин издаёт в 1929 году.
Летний сад
Н.А. Юдину
Пропало славы обветшалой
Воспоминанье навсегда.
Скользнут в веках звездою
шалой
И наши годы, господа.
Где бабушкиных роб шуршанье,
Где мелкий дребезг нежных
шпор
И на глазах у всех свиданье,
Другим невнятный разговор?
Простой и медленной
прогулкой
В саду уж не проходит царь,
Не гонит крепость пушкой
гулкой
Всех франтов к устрицам, как
встарь.
Лишь у Крылова дремлют
бонны,
Ребячий вьётся к небу крик,
Да липы так же благовонны,
И дуб по-прежнему велик.
Демократической толпою
Нарушен статуй странный сон,
Но небо светится весною,
А тёплый ветер – тот же он!
Ты Сам устроил так, о Боже,
Что сердце (так слабо оно)
Под пиджаками бьётся то же,
Что под камзолами давно.
И, весь проспект большой
аллеи
Вымеривая в сотый раз,
Вдруг остановишься, краснея,
При выстреле прохожих глаз.
Но кто же знает точный час
Для вас, Амура-чародея
Всегда нежданные затеи?