Вагинов (1899–1934)
Поэт и прозаик. Летом 1917 года Вагинов поступил на юридический факультет Петроградского университета. Через несколько месяцев после Октябрьской революции был мобилизован в Красную Армию. В конце 1920 года Вагинов возвращается в Петроград. Через год выходит первая книга его стихов «Путешествие в Хаос». Своё образование Вагинов продолжил на литературном отделении Высших государственных курсов искусствоведения. Современному любителю литературы имя Вагинова известно, прежде всего, благодаря причастности его к группе обэриутов и модернистским романам «Козлиная песнь», «Труды и дни Свистонова», «Бамбочада» и «Гарпагониана». Занимал Вагинов почётное место и в среде питерских библиофилов. Его часто можно было встретить на книжных развалах, которых в двадцатых годах было великое множество. И он редко возвращался домой без какого-нибудь уникального издания, книжного раритета. Теперь раритетами стали книги самого Вагинова, выпущенные небольшими тиражами и осевшие, в большинстве своём, не в общедоступных библиотеках, а в закрытых для читателей собраниях коллекционеров.
«У милых ног венецианских…»
У милых ног венецианских
статуй
Проплакать ночь, проплакать
до утра
И выйти на Неву в туман,
туман косматый,
Где ветер ржёт, и бьёт, и
скачет у костра.
Табун, табун ветров
копытами затопчет
Мой малый дом, мой тихий
Петербург,
И Летний сад, и липовые
почки,
И залетевшую со Стрелки
стрекозу.
Финский берег
Любовь опять томит,
весенний запах нежен,
Кричала чайкой ночь и
билась у окна,
Но тело с каждым днём
становится всё реже,
И сквозь него сияет Иордан.
И странен ангел мне,
дощатый мост Дворцовый
И голубой, как небо, Петроград,
Когда сияет солнце, светят
скалы, горы
Из тела моего на зимний
Летний сад.
Двенадцать долгих дней в
груди махало сердце
И стало городом среди
Ливийских гор.
А он всё ходит по Садовой в
церковь
Ловить мой успокоенный,
остекленевший взор.
И стало страшно мне сидеть
у белых статуй,
Вдыхать лазурь и пить вино
из лоз,
Когда он верит, друг и враг
заклятый,
Что вновь пойду средь
Павловских берёз.
«За ночью ночь пусть опадает…»
За ночью ночь пусть опадает,
Мой друг в луне
Сидит и в зеркало глядится.
А за окном свеча двоится
И зеркало висит, как птица,
Меж звёзд и туч.
«О, вспомни, милый, как бывало
Во дни раздоров и войны
Ты пел, взбегая на ступени
Прозрачных зданий над Невой».
И очи шире раскрывая,
Плечами вздрогнет, подойдёт.
И сердце, флейтой обращаясь,
Унывно в комнате поёт.
А за окном свеча бледнеет
И утро серое встаёт.
В соседних комнатах чиханье,
Перегородок колыханье
И вот уже трамвай идёт.
Евгений Вадимов(1879–1944?)
Поэт, прозаик, критик. Настоящее имя Юрий Ипполитович Лисовский. Закончил кадетский корпус в Петербурге и Николаевское кавалерийское училище. Начал писать будучи кадетом, за что был наказан как нарушитель военной дисциплины. Но официально его литературная деятельность началась в 1910 году, когда он служил в Варшаве и в местном журнале «Офицерская жизнь» стали появляться его стихи, рассказы и публицистические статьи. Участник Первой мировой войны.
В 1916 году был назначен командованием военным прокурором при штабе генерала Николая Александровича Лохвицкого во Франции. Узнав о революции в России, решил на родину не возвращаться. Жил в Югославии, Франции и Польше.
Петербург
Г.А. Мациевскому
…Нет тьмы – и всё же ночь…
Не ночь – а мёртвый день —
Дар северной весны… Час
ночи голубиной…
Курантов звон. Светло.
Цветёт моя сирень,
Что сорвана вчера и брошена
в гостиной…
Букет её поник, в
предсмертье, на столе,
Но воздух комнаты живёт
благоуханьем.
Встаю. Смотрю в окно. Там,
дремлет в полумгле
Мой сад Таврический…
Нева бежит в молчанье…
Сирень моя цветёт! Цветёт в
последний раз.
С восходом солнца – смерть!..
Сирень – охватит тленье.
Но я – дышу весной. И
странен этот час:
И ночь, и день, и жизнь, и
смерть, и вдохновенье!
Черубина де Габриак
Литературная мистификация, устроенная Елизаветой Дмитриевой и Максимилианом Волошиным. Легенда о Черубине захватила умы многих литераторов Петербурга, многие заочно были влюблены в таинственную незнакомку. У Черубины требовали свиданий, но она искусно уклонялась от таких предложений. Развязка оказалась драматической, но без трагических последствий. У Волошина и Гумилёва случилась дуэль, в которой никто из них не пострадал, а Дмитриева, как поэтесса, замолчала на долгие годы.
«Всё то, что я так много лет любила…»
Всё то, что я так много лет
любила,
Всё то, что мне осталось от
земли:
Мой город царственный, и
призрачный, и милый,
И под окном большие
корабли…
И под окном, в тумане ночи
белой,
Свинцовая и мёртвая вода…
Пускай горит минутной
жаждой тело,
Горит от радости и стонет от
стыда…
Всё то, что на земле
мучительно и тленно,
Я ночью белою не в силах
побороть,
И хочется сказать: она
благословенна,
Измученная плоть…
Пусть жажда бытия всегда
неутолима,
Я принимаю всё, не плача, не
скорбя,
И город мой больной, и город
мой любимый,
И в этом городе пришедшего
тебя.
Петербургу
Под травой уснула мостовая,
Над Невой разрушенный
гранит…
Я вернулась, я пришла живая,
Только поздно, – город мой
убит.
Надругались, очи ослепили,
Чтоб не видел солнца и небес,
И лежит, замученный, в могиле…
Я молилась, чтобы он воскрес.
Чтобы все убитые воскресли!
Бог-Господь, Отец
бесплотных сил,
Ты караешь грешников, но
если б
Ты мой город мёртвый
воскресил!
Он Тобою удостоен славы
От убийц кончину
восприять, —
Но ужель его врагов лукавых
Не осилит ангельская рать?
И тогда, на зареве заката,
Увидала я на краткий миг,
Как на мост взошёл с мечом
подъятым
Михаил Архистратиг!
Зинаида Николаевна Гиппиус(1869–1945)
Поэтесса и писательница, драматург и литературный критик. Считается идеологом русского символизма. Дебют поэтессы состоялся в 1888 году в «Северном Вестнике». До эмиграции во Францию Гиппиус выпустила три книги стихов, причём выход каждого сборника становился событием в культурной жизни. Ни Гиппиус, ни её муж Мережковский не приняли Советскую власть, и их исход стал событием закономерным и ожидаемым. Ненависть к революции заставила порвать её даже со своими ближайшими друзьями: Блоком, Белым, Брюсовым… С 1920 года Гиппиус и Мережковский обосновались в Париже. Там Гиппиус создала общество «Зелёная лампа», призванное объединить все круги русской эмиграции. Принимала активное участие в культурной жизни русской общины, оставаясь при этом ярой противницей социалистического государства и новой власти в России.
«Петроград»
Кто посягнул на детище
Петрово?
Кто совершенное деянье рук
Смел оскорбить, отняв хотя
бы слово,
Смел изменить хотя б
единый звук?
Не мы, не мы… Растерянная
челядь,
Что, властвуя, сама боится нас!
Все мечутся, да чьи-то ризы
делят,
И все дрожат за свой
последний час.
Изменникам измены не
позорны.
Придёт отмщению своя
пора…
Но стыдно тем, кто,
весело-покорны,
С предателями предали
Петра.
Чему бездарное в вас сердце
радо?
Славянщине убогой? Иль
тому,
Что к «Петрограду» рифм
грядущих стадо
Крикливо льнёт, как будто к
своему?
Но близок день – и
возгремят перуны…
На помощь, Медный Вождь,
скорей, скорей!
Восстанет он, всё тот же,
бледный, юный,
Всё тот же – в ризе
девственных ночей,
Во влажном визге ветреных
раздолий
И в белоперистости вешних
пург, —
Созданье революционной
воли —
Прекрасно-страшный
Петербург!
Петербург
Сергею Платоновичу
Каблукову
Люблю тебя, Петра
творенье…
Твой остов прям, твой облик
жёсток,
Шершавопыльный – сер
гранит,
И каждый зыбкий
перекрёсток
Тупым предательством
дрожит.
Твоё холодное кипенье
Страшней бездвижности
пустынь.
Твоё дыханье – смерть и
тленье,
А воды – горькая полынь.
Как уголь дни, – а ночи белы,
Из скверов тянет трупной
мглой.
И свод небесный, остеклелый,
Пронзён заречною иглой.
Бывает: водный ход обратен,
Вздыбясь, идёт река назад…
Река не смоет рыжих пятен
С береговых своих громад,
Те пятна, ржавые, вскипели,
Их ни забыть, ни затоптать…
Горит, горит на тёмном теле
Неугасимая печать!
Как прежде, вьётся змей твой
медный,
Над змеем стынет медный
конь…
И не сожрёт тебя победный
Всеочищающий огонь.
Нет! Ты утонешь в тине чёрной,
Проклятый город, Божий враг!
И червь болотный, червь
упорный
Изъест твой каменный костяк!
Петербург
…И не пожрёт тебя победный
Всеочищающий огонь —
Нет! Ты утонешь в тине чёрной,
Проклятый город…
В минуты вещих одиночеств
Я проклял берег твой, Нева.
И вот, сбылись моих
пророчеств
Неосторожные слова.
Мой город строгий, город
милый!
Я ненавидел – но тебя ль?
Я ненавидел плен твой стылый,
Твою покорную печаль.
О, не тебя, но повседневность
И рабий сон твой проклял я…
Остра, как ненависть, как
ревность,
Любовь жестокая моя.
И ты взметнулся Мартом
снежным,
Пургой весенней просверкал…
Но тотчас, в плясе безудержном,
Рванулся к пропасти – и пал.
Свершилось! В гнили, в
мутной пене,
Полузадушенный, лежишь.
На теле вспухшем сини тени,
Закрыты очи, в сердце тишь…
Какая мгла над змием медным,
Над медным вздыбленным
конём!
Ужель не вспыхнешь ты
победным
Всеочищающим огнём?
Чей нужен бич, чьё злое слово,
Каких морей последний вал,
Чтоб Петербург, дитя Петрово,
В победном пламени восстал?
«Опять мороз! И ветер жжёт…»
Опять мороз! И ветер жжёт
Мои отвыкнувшие щёки,
И смотрит месяц хладноокий,
Как нас за пять рублей влечёт
Извозчик, на брега Фонтанки…
Довёз, довлёк, хоть обобрал!
И входим мы в Петровский зал,
Дрожа, промёрзнув до изнанки.
Там молодой штейнерианец
(В очках и лысый, но дитя)
Легко, играя и шутя,
Уж исполнял свой нежный
танец.
Кресты и круги бытия
Он рисовал скрипучим мелом
И звал к порогам «оледелым»
Антропософского «не я»…
Горят огни… Гудит столица…
Линялые знакомы лица, —
Цветы пустыни нашей невской:
Вот Сологуб с Чеботаревской,
А вот, засунувшись за дверь,
Василий Розанов и дщерь…
Грустит Волынский, молью трачен,
Привычно Ремизов невзрачен,
След прошлого лежит на Пясте…
Но нет, довольно! Что так
прытко?
Кончается моя открытка!
Домой! Опять я в вашей
власти —
Извозчик, месяца лучи
И вихря снежного бичи.