Много было никчемных, потому-то и мое скромное творчество среди них казалось не столь уж и дурственным… По увольнении из органов мне, как водится, дали новую фамилию, новую легенду. Я мог открыто признавать то, что я — оперативник и знаю, о чем пишу. Безумно раздражало то, что всем были нужны описания моей работы, и мало кого интересовало, что у меня в голове и на душе… Ее книги всегда оставались лучше моих, честнее, умнее… Она опять оказалась права, а я…
— Как вам пришла в голову эта идея… убивать?
— Я же объяснял вам мотивы, — вздохнул Смоля-ков, — это правда. Я понял, что успел сделать слишком мало. Все было не то и не так… А потом в издательском бизнесе появились настоящие профессионалы. Они уже не брали все подряд, а вкладывали деньги с умом, раскручивая определенные направления, создавая определенные брэнды. Они научились делать деньги, эти талантливые ребята… Хорошая реклама — и люди купят то, что им предлагают. Мало кто станет рекламировать хлеб, мясо, картошку. Рекламировать будут прокладки, маргарин, помаду… То же самое и в литературе. Кому придет в голову рекламировать Пушкина или Чехова? А ведь — надо. Уже — надо!.. Кто сейчас читает или помнит книги Катерины? Другое время, другие книги…
— Да, другое, — сказала Беликова, — Но, значит, и новые времена придут…
— Для этого делать что-то надо! — рявкнул Смоляков. — А не сидеть и ждать сложа руки.
— Так вы и делайте! Пишите! Пишите, учите, развлекайте, объясняйте! С идеологией нельзя бороться жестокостью — я это вам говорила! Идеологию можно победить только идеологией!
— Нельзя! — в голос крикнул Смоляков. — Потому что это не идеология — это бизнес! При чем здесь я, когда сотни и тысячи лет до меня писали свои романы настоящие гении! Чем они изменили мир? Или новейшие кофеварки и прокладки с крылышками — их достижения? Кровати с водными матрасами, машины, джинсы «Наф-наф», ручки «Паркер» — их? Нет, мир становится обустроенней, но не лучше! Подлецы не менее изощренны, богатеи не менее жадны и завистливы, трусы не менее изворотливы! Книги не помогают человечеству стать лучше — увы! Они лишь развлекают богатых и внушают бесплодные надежды бедным…
— Неправда, — обиделась Беликова. — Искусство — это богатство, которое только копится, и кто хочет, черпает из него, а кто не хочет, того и не заставишь… Да, тяжело. А когда было легко? Мы изнежились — вот в чем дело. Только изнеженные неврастеники считают, что «все пропало, все пропало». Жить, работать, оставаясь людьми, — разве не этому учит нас вся история? Книги? Сама жизнь?
— Плохо учит! Плохо! Я за полгода сумел больше, чем за десять лет! Посмотрите кругом: страх их всколыхнул, страх, а не идеология! Может быть, я опять успел мало, но кое-что все же смог: заговорили! Начали думать. А почему? Испугались… Я познакомился с Сухановым еще во время первой чеченской. Приезжал туда по делам, а он как раз в это время был ранен и… Полковой врач рассказал мне тогда, чем может быть опасен такой человек, оставаясь на свободе. При определенном подходе — я не стану вдаваться в подробности — он может выполнить все, что от него потребуют… Да, это подло — использовать такого человека, но я делал это не ради своих интересов.
— Я думаю, Катерина бы вас не одобрила, — тихо сказала Беликова. — Нет, не одобрила бы.
— Знаю, — спокойно согласился он, — я все знаю… И был на все готов. Я тогда был не готов только к одному: увидеть вас. Словно рок… Словно Катерина хотела мне этим что-то сказать… Я испугался, поторопился уйти, а потом подумал: какая разница, как все кончится? По крайней мере, хоть кто-то будет знать всю правду… Я знал, что вы меня подозреваете. Но мы же профессионалы, играть на раскрытых картах для нас не позор… Да и вам повезло: оказались в нужное время в нужном месте. Судьба сложилась так, что, кроме вас, вряд ли кто-ни-будь смог распутать тот узел, который я завязал…
— Смогли бы. В мире все устроено правильно, — покачала головой Беликова, — так или иначе, но это должно было закончиться, ибо это… Неправильно…Последнее убийство организовали, потому что Бортко пожалели?
— Много было причин, — отмахнулся Смоляков, — одна из них — вы…
Он достал из ящика стола небольшой, блестящий серебром пистолет и положил поверх тетрадки, в которой до этого что-то писал.
— Убивать меня будете? — с любопытством спросила Беликова.
— Вас? — удивился он. — Нет, что вы… Я был почти влюблен в вас… Это странно в нашем возрасте, не правда ли?.. Бежать мне тоже, к сожалению, поздно… Да и некуда… Они скоро приедут?
— Я просила дать мне полчаса, — призналась Беликова.
— Значит, надо торопиться. У меня к вам просьба.
— Все, чем могу.
— В этой тетрадке я написал, почему и как я сделал… то, что сделал. Сможете позаботиться, чтобы не была она похоронена в архивах следствия? Чтоб узнали…
— Не знаю, — тихо ответила она, — я не думаю, что это… пойдет на пользу…
— Спасибо за откровенность, — усмехнулся он и, вдруг став серьезным, спросил: — Екатерина Юрьевна… А вы смогли бы меня полюбить… Если б мы встретились с вами раньше… До всего этого?
Беликова растерялась, не зная, что ответить.
— Мне казалось, что я вам не противен, — он посмотрел на нее с таким жалобным лицом, что она решительно сказала:
— Да, наверное, смогла бы…
— Спасибо, — он улыбнулся, — даже если врете — спасибо… А теперь отвернитесь, пожалуйста… На минутку…
— Может быть… — неуверенно начала она, но Смоляков остановил ее властным жестом:
— Не говорите глупостей. Все идет так, как надо…Спасибо вам за эти последние дни… А теперь все же отвернитесь.
Она медленно отвернулась к окну. По стеклу ползли ручейки — шел дождь. Она достала из сумочки папиросы и закурила, заметив, как сильно дрожат пальцы… Папироса не успела истлеть до середины, как за ее спиной сухо хрустнул выстрел. Выкинув окурок в форточку, она подошла к мертвому, на груди которого медленно расплывалось багровое пятно, и погладила его по небритой щеке:
— Я не врала… Если б все было не так…
Взяла со стола тетрадку и медленно пошла к дверям…
Дома, поджав хвосты, собаки смотрели на нее виноватыми глазами.
— Догадываюсь, — вздохнула Беликова, — по куче уже наделали? Но это не ваша вина. Хозяйка у вас безалаберная, за целый день и пяти минут для вас не нашла. Не вам, а мне перед вами извиняться надо… Подождите, мои хорошие, сейчас я переоденусь и покормлю вас.
Пройдя в комнату, на мгновение остолбенела от неожиданности: весь стол был завален охапками красных роз. Беликова недоуменно оглянулась на дверь, посмотрела на ключ в своей руке, снова на цветы…
— Проходной двор, — покачала она головой, — заходи кто хочет, бери что хочет… Хотя брать-то особо нечего… А вы куда смотрели? — укорила она собак. — А еще звери. Непутевые из вас охранники.
Поверх цветов лежала записка:
«Забыл поблагодарить. Вы — классная тетка, хоть и мент… Был бы я лет на двадцать постарше…»
— Сынок, — невесело рассмеялась Беликова, — если бы ты был лет на двадцать постарше, ты бы знал, что шестидесятилетней женщине надо дарить не цветы, а корм для собак и слабительное для нее… Вот так-то, — пояснила она собакам, — в кои-то веки заинтересовала сразу двух мужчин, так и тут один оказался вором, а другой маньяком.
Выгуляв и накормив собак, она взяла томик Цветаевой и устало прилегла на диван. Долго думала о чем-то, потом раскрыла наугад:
…Под лаской плюшевого пледа Вчерашний вызываю сон. Что это было? — Чья победа? — Кто побежден?
Кто был охотник? — Кто — добыча? — Все дьявольски — наоборот! Что понял, длительно мурлыча. Сибирский кот? И все-таки — что ж это было? Чего так хочется и жаль? Так и не знаю: победила ль? Побеждена ль?
У каждого — свой долг…
Когда Протей вошел в палату, больной даже не пошевелился, лишь покосился на посетителя — презрительно и чуть раздраженно, словно его отвлекали от какого-то важного дела.
«Интеллигент, — со спокойным высокомерием подумал Протей, — смотрит, словно запачкаться боится. А ведь это твой выбор, не мой. Мне-то все едино: кого, за что…»
— Я от Игнатия Ростиславовича, — назвал пароль Протей. — По поводу решения ваших проблем…
Больной чуть заметно кивнул. Был он стар, седовлас и изможден. Не надо было иметь медицинское образование, чтобы понимать, что больному осталось совсем недолго мучиться в этой тихой и стерильной палате.
— Почему вы настояли на личной встрече? — спросил Протей. — Вы же понимаете, что это гигантский риск. Если б не настоятельная просьба Игнатия Ростиславовича…
— Дело таково, что некоторые детали я хотел объяснить сам, — скрипучим от долгого безмолвия голосом ответил старик. — Да и посмотреть на вас хотел… Когда вы… начнете, меня, скорее всего, уже не будет. А мне надо знать… Хотя бы представить… ТЕХ я не могу даже представить, так хоть вас…
— Вам сказали, что за это я возьму с вас дороже?
— Неважно, — поморщился старик. — Деньги для меня уже не имеют значения. Мне все равно уже не выйти отсюда, а здесь у меня есть все… Но все равно — спасибо. Мне объяснили, что так не делается, но я очень просил… Ник… Игнатий Ростиславович — мой старый друг, и, зная, что меня опасаться не стоит, он пообещал вас уговорить… Пусть мое имя останется для вас тайной — оно все равно не играет роли… — «Тайной, — усмехнулся про себя Протей. — В моем деле ничто так не раздражает, как тайны. Раз тайна — значит, опасность. Ты — Михайлов Анатолий Викторович, профессор мединститута, шестидесяти трех лет. Все я про тебя знаю: и адрес, и семейное положение, и… причину…» — Дело сложное, — сказал старик после некоторой паузы, — нужно не только… наказать, а еще и найти всех, кто замешан в этой истории… Я и не успел… Да и не смог… Вы сможете?
— Работу будет контролировать Игнатий Ростиславович. Я буду находить людей, сообщать ему степень их виновности, он будет «утверждать». Но вы понимаете, что в данном случае «заказов» может оказаться много? Почему вы не хотите наказать только виновника?