В одной половине устроено убежище для благородных, а в другой – для разночинцев; каждая половина приноровлена к состоянию помещаемых. Заведение… обеспечив не только содержание призреваемых, но даже самое производство работ принятием заказов, закупкою материалов, доставлением на свой счет всех потребных пособий, потребовало от них самой умеренной платы, которую положено вычитать из задельной суммы, а именно: с благородных – по 40 коп. ассигн., с разночинцев – по 25 коп.
Вскоре производимые ими (трудящимися. – Авт.) изделия разнообразились, усовершенствовались и приобрели всеобщую известность в публике… Заведение даже имело счастье приготавливать многие работы для Ея Императорского Величества и Высочайшего двора».
В Доме призрения находили себе приют 50 «благородных» и 20 разночинцев. Кроме того, до 1839 года принимали лиц на работу, без проживания в доме. А еще через год из-за трудностей с поиском заказов на простые и выгодные работы, а также в связи с назначением особого комитета для разбора и призрения нищих заведение закрыли. Работы бедным стали раздавать вне Дома призрения.
Чуть раньше здесь открыли школу с двумя разными отделениями – для девочек и мальчиков. Но совместное обучение разнополых детей признали «неудобным по местным обстоятельствам, притом ограничение <…> тех и других двенадцатилетним возрастом, по <…> предположению <…> школы, не обеспечивает их будущности». Поэтому в 1838 году в школе стали обучать «одних детей женского пола с целью приготовлять их в камер-юнгферы для частных домов». Школа получила название камер-юнгферской. В ней учили девочек рисованию, рукоделию, шитью, кройке. Первый выпуск состоялся через два года, он составил 7 камер-юнгфер, следующий – 20, а еще через год школу закончила 21 девица.
В 1837 году здесь открылись детские приюты – «новое образцовое в нашем отечестве учреждение, в котором дети от трех– до семилетнего возраста находили ежедневное для себя убежище, пропитание, самый попечительный надзор и первоначальное обучение».
Был в Доме призрения и магазин, где не только продавали изделия «призреваемых», но принимались предварительные заказы от публики. Во время Великого поста ежегодно в магазине проводили выставки рукодельных работ.
Надо отметить и организацию питания в Доме призрения. Сначала пищу готовили только для тех, кто проживал или приходил в Дом призрения, затем организовали питание для трудящихся в других районах Петербурга: на Московской заставе, Петербургской стороне, на Васильевском острове и т. д.
Интересен и список благотворителей, в числе которых находились известный книгоиздатель Смирдин, табачный король Жуков и другие негоцианты и коммерсанты николаевской эпохи.
Николай I лично интересовался делами Демидовского дома призрения и подчеркивал, чтобы «образование в нем девиц было соразмерно с состоянием учащихся и приноровлено к будущему их назначению», под сим подразумевая «образование добрых жен и полезных матерей семейств». Разработкой правил для воспитания девиц при Демидовском доме призрения трудящихся занялось III отделение собственной императорской канцелярии, которой вменила в обязанность, кроме политического сыска и «разбора нищих», заботу о достойном воспитании бедных девиц! Преподавались будущим «полезным матерям» отечества Закон Божий, «российский язык», чтение, география и история России, четыре действия арифметики, а также «рисование узоров, чистописание, церковное пение, изящные рукоделия, хозяйственные рукоделия в обширном смысле, мытье, глажение и чесание» по полтора часа в неделю.
Не забыли и о физическом воспитании девиц. В часы отдыха от основных занятий правилами рекомендовались «прогулки, бегание, признается полезным ввести игры, требующие телодвижения, домашние танцы и даже гимнастические упражнения, свойственные женскому полу и девичьему возрасту, летом – в саду, зимой – в рекреационных залах».
Впрочем, в Демидовском доме призрения регламентировалось всякое действие, вплоть до приготовления обеда в скоромные и постные дни и правил приема пищи по благотворительным билетам (их раздавали нищим вместо подачи милостыни благотворителями). «Следует удалять от воспитывающихся всякий блеск, который может дать им неправильное понятие о будущем их назначении», – поучали правила. Их создатели, возможно, даже гордились столь разумным и чинным заведением, каковым считался Демидовский дом призрения трудящихся. Только он не решал проблем бедности и нищеты в царской России
Дом призрения продолжал существовать и после смерти Николая I, вплоть до октября 1917 года.
Весной 1864 года антрепренер В.Н. Егарев арендовал у Демидовского работного дома часть его участка, выходящего на Офицерскую улицу. Он устроил здесь новый «Русский семейный сад». Общественность с восторгом встретила это событие. «Петербургский листок» писал в то время: «Наконец-то и коломенские недостаточные жители будут иметь хоть какое-нибудь развлечение. Содержатель „Екатерингофского воксала“ Егарев открывает с 28 мая ежедневные гулянья в саду дома № 35 в Офицерской улице. Посетитель найдет здесь музыку, русских и тирольских песенников, акробатов, марионеточный театр, карусели. До 7 часов вечера вход бесплатный; с 7 часов вечера за вход 20 копеек, детей будут пускать бесплатно. открыт на все лето абонемент».
«Русский семейный сад» по-прежнему продолжали называть «Демидовым», а попросту – «Демидрошкой» или «Демидроном»; Салтыков-Щедрин в обозрении «Современная идиллия» дал название бульварной газетке «Краса Демидрона». Писатель и театральный критик А.А. Плещеев в статье «Как веселились в столице» вспоминал: «Егарев – типичная фигура: необыкновенно высокого роста, бритый, носивший только цилиндр. Ни на каком языке, кроме родного, он не говорил, что не мешало ему всю жизнь объясняться с иностранцами. Входя в Демидрон, каждый обязательно наталкивался на Егарева; он сидел на лавочке у входа и с каждым почтительно раскланивался, снимая цилиндр, далеко не новый».
Благодаря Егареву здесь впервые появилась французская каскадная звезда из парижского кафешантана Луиза Филиппе; ей предстояло задержаться в российской столице надолго, петь в разных садах развлечений и позднее даже открыть собственное предприятие. Василий Никитич Егарев стремился к тому, чтобы шансонетки стали главной приманкой сада. Кроме Филиппе и другие парижанки из театриков на бульварах французской столицы перебывали у Егарева, потому что платил он им хорошо. Так продолжалось сезон за сезоном. Летом 1879 года Щедрин записывал: «А вечером – в „Демидрон“, где делал умственные выкладки, сколько против прошлого года прибавилось килограммов в девице Филиппе».
Представления на летней сцене начинались 1 мая. В декабре 1879 года в саду открылся зимний кафешантан «Фо-ли-Бержер», а в 1882 году к саду присоединился и выстроенный Егаревым рядом, на Офицерской, 35, новый каменный зимний театр «Ренессанс». На его сцене ставили самые различные антрепризы, а первой была труппа самого Егарева, подражавшая парижскому кафешантану вплоть до того, что приглашала темнокожих певичек. Таким путем Егарев хотел поправить свои сильно пошатнувшиеся дела.
В течение нескольких лет существования сад действительно оправдывал название «Семейного». За относительно небольшую плату семейная публика среднего достатка могла развлечься здесь концертами духового оркестра. Однако начиная с 1870-х годов характер представлений в саду резко изменился. Появились приглашенные Егаревым заграничные гастролеры-фокусники, имитаторы, акробаты и, конечно же, певицы, в их числе было немало исполнителей весьма фривольных песенок, которые выступали в сопровождении ансамбля канканерш. Газеты теперь писали: «Сад Егарева – самый модный, самый блистательный увеселительный вертоград столицы 1870 года. Певички и канканерши приманили в сад особую публику, которая резко изменила прежний добропорядочный облик „Русского семейного сада“, получившего теперь в народе название „Демидрона“».
Со временем основная публика перестала посещать сад, дела Егарева пришли в упадок, и в середине 1880-х годов он вынужден был продать его с торгов Вере Александровне Минской-Неметти, бывшей опереточной артистке, а теперь антрепренеру и прекрасному организатору. В саду сломали старый деревянный театр и вместо него выстроили два новых – летний и зимний. Летом на открытой сцене «Театра Неметти» выступали песенники, чтецы, эстрадные артисты, зимой в теплом каменном театре, построенном по проекту гражданского инженера Н.В. Дмитриева и выходящем своим фасадом на Офицерскую улицу, обычно давали опереточные и драматические спектакли в постановке талантливого комика С.К. Ленни.
В 1898 году помещение театра арендовал «Русский драматический театр» А.В. Амфитеатрова. В его серьезном репертуаре наибольший интерес у зрителей вызвала пьеса Протопопова «Рабыня веселья», изображающая быт и нравы веселящегося Петербурга. В 1900 году здание «Театра Неметти» приобрела Е.А. Шабельская, чья труппа выступала с довольно прогрессивным репертуаром. В 1901 году она поставила здесь пьесу Максима Горького «Фома Гордеев». В сезон 1903/1904 года в «Театре на Офицерской» выступала труппа «Литературного театра» под руководством актрисы О.В. Некрасовой-Колчинской, а в сезоны 1905–1911 годов – театр легкой комедии «Фарс».
Владели этим театром на паях артистка Н.Ф. Легар-Лейнгардт и антрепренер Л.Л. Пальмский. Работал «Фарс» только летом. Приманкой для зрителей в нем являлись ежевечерние сеансы французской классической борьбы, начинавшиеся, как правило, после окончания программы фарсового представления.
Журнал «Театр и искусство» писал в те годы: «Этот сад видал всяческие виды. Был, Демидроном“, показывал французскую оперетку, русскую, немецкую. Теперь его арендовал П. Тумпаков и, продолжая в Буффе держать оперетту, здесь, культивирует“, как пишут нынче, другую разновидность легкого жанра – фарс. Собрать фарсовую труппу очень трудно. Это не наш жанр. Наши актеры слишком бредят Шекспиром. У нас не было своего Мольера, который приучил бы и примирил нас с дурачеством, и то, что дается всякому французскому актеру легко, у нас требует от порядочного актера что-то вроде акта отречения, как Уриэля Акосты в синагоге. С этим надо считаться, когда смотришь русских актеров в фарсе. Только конфузиться не надо: фарс так фарс.