растворялась, терялась вдали,
и облака, как большие нули,
создавали нулевое пространство,
в котором нет ничего,
и только плывет нежная улыбка,
как золотая рыбка
забытья
в голубом
аквариуме
бытия.
Ангел
Ангел мой
с горящими очами,
опаленный
пламенем
печали,
окруженный
светом золотистым.
Где-то ты летаешь
в горных высях,
где-то ты небес
пронзаешь
сферу.
Снится мне порой,
что я летаю,
следуя
известному
примеру:
подо мной земля,
как на ладони,
надо мной —
холодное пространство.
Где твои спокойные ладони,
ангел мой?
Сжимается пространство,
вкруг меня
всё ближе – зов разлуки.
Ангел мой,
вернись ко мне навстречу,
протяни
мерцающие руки,
подхвати меня,
как смерч – пушинку,
унеси меня
в густые травы…
Под обстрелом
Н.Р.
1
…И вновь раздается сирены вой,
Противный, как вой похоронных труб,
И тьма наползает кляксой сиреневой,
Неотвратимой, как ледоруб,
Занесенный над миром и временем,
Грозящий разрубить их напополам…
Гулы…
Унылые взрывы…
И, внемля им,
Вдруг понимаешь, что ты – это хлам…
Нет, в хлам поскорее упиться бы,
Забыться,
Затихнуть,
Замолкнуть,
Не быть…
…И падает мертвыми птицами
Проклятое
Слово
«Любить»…
2
…Как всплывает подлодка из мутной глуби
воды,
так всплывают вдруг твои слова,
пробиваясь сквозь толщу расстояния:
„Милый, береги себя, милый, ты слышишь?!“
Тише… тише… тише…
Это только слова, набор букв, количество знаков,
форма, лишенная смысла, звука, интонации,
фраза, написанная без соблюдения правил пунктуации,
как поле, состоящее из неопознанных злаков.
Но почему я чувствую, что от этих простых слов,
незатейливых, как брюссельская вязь,
происходит со мной нечто, что сотрясает меня до самых
основ,
и я понимаю, что есть, разумеется, связь
между словом, брошенным впопыхах,
и нежностью, вспыхнувшей, подобно костру.
Это то, о чем невозможно сказать в стихах,
это что-то древнее, словно струг,
выплывающий вальяжно из дали волн,
когда ветер надувает власть паруса
и ревет натужно, как пашущий вол,
вал за валом швыряя на берег.
Краса
этого мира заключается,
на самом деле, только в том,
что слово способно спасти, исцелить,
все несчастья, как жернов, на части дробя.
И, пока сирена звучит за окном,
меня спасает только твое:
„Милый, ты слышишь, береги себя…“
Там, в этой стране…
…Нет, я не устал,
я не жалуюсь,
я не скорблю.
Но жизнь, как чужой монастырь,
а мне ни к чему устав;
да я и вообще не люблю,
когда меня загоняют в параграф,
подчиняют регламенту,
втискивают в прокрустово ложе
правил.
…Если бы что я в своей судьбе
исправил,
так это – излишняя покорность
временным рамкам:
невозможность замедлить время
там,
где его надо замедлить,
и ускорить там, где надо ускорить.
Послушайте:
не надо со мной спорить —
ведь если звезды зажигают,
это значит, что не всё потеряно,
и даже раны душевные заживают.
…Что же ты смотришь потерянно?
Отчего в глазах твоих факелы грусти
пылают?
Почему печальна их небесная
голубизна?
Полночь.
Где-то собаки лают,
а караван идет туда,
где страна невыученных уроков,
неизбитых истин,
неубитых чувств
и где на крыльце красуется
полная кадка добра.
Там, в этой стране
падают вверх осенние листья
и роса на траве – чистого серебра.
Там, в этой стране —
взглядом удивленным меня смерьте! —
понятия не имеют о зависти,
там вечный парад планет.
Там ничего не ведают о старости и о
смерти,
потому что смерти нет
и вообще ничего нет…
«…Почему меня так раздражает тот миг…»
…Почему меня так раздражает тот миг,
когда в трубке звучит отбой?
Может быть, потому, что обрывается связь?
И, хотя ты успокаиваешь меня:
„Мой хороший, я всё время с тобой…“,
мне кажется, что есть какая-то связь
между временем, соединяющим нас с тобой
хотя бы на миг
и тем, когда этот миг прерывается враз:
я в отчаянье – был только что молод,
но вдруг – старик,
и мне, как воздух, нужны слова
твоих ласковых фраз.
Послушай: надежда уходит, по-моему,
исчезает только тогда,
когда истончается миг, как тонкая нить.
И только прозрачных небес голубая вода
способна меня от недуга
тотчас исцелить,
и только тело твое, как поплавок,
качающееся в ночи,
зыбкое, как белый песок прибалтийских дюн,
спеленутое лунным светом,
словно накидкой из серебряной парчи,
убеждает меня в том, что я —
ненасытен и юн…
От легкой жизни
От легкой жизни мы сошли с ума…
…Ты когда-нибудь видела в жизни сома?
Он лежит неподвижно, не двигая даже хвостом.
Но „прикол“, по всей видимости, состоит в том,
Чтобы от этой неподвижности не сойти однажды с ума.
Так и жизнь твоя в неподвижности странной текла:
Ритм размерен, как маятник, расписан по дням и часам,
Мир разъят на атомы, разобран он по частям,
И прозрачен, и ясен, словно сделан на спор из стекла.
Но как буря в ярости срывает мосты,
Как срывается в пропасть с вершины лихой скалолаз, —
Так же яростно, не пряча восторженных глаз,
Мы рванулись друг к другу стремительно: помыслы наши чисты.
О, как мучительно-странен и долог наш разговор,
Где слова – не слова, где слова – это песня без слов.
Но летит за нами молва, словно уханье сов,
Обвиняя в том, что каждый из нас, в сущности, сумасброд и вор:
Мы воруем друг друга, меж нами – сума,
От сумы до тюрьмы – и рукою подать до чумы…
Только нам все равно, и вскоре встретимся мы,
И сольемся в объятиях, и сойдем друг от друга с ума…
Беглые строки
Свеча горела на столе…
…И пусть горит, догорая, свеча,
Не тронь ее – всё равно горячо.
Касаюсь я твоего плеча,
Оно обжигает, твое плечо.
И отблеск огня дрожит на стене,
Как будто огонь бросает в дрожь.
И я говорю: „Иди ко мне…“
И ты идешь…
Не уходи…
…Подожди, – прошу тебя! – не уходи,
обними меня горячими руками,
говори слова нежные
или молчи безмятежно.
Знаешь: это порой происходит,
когда вдруг настигает безмолвие,
но только не как наказание,
а как наслаждение —
высшее из всех наслаждений,
что нам доступно.
И тогда понимаешь,
что говорить – преступно,
что речь обманна,
нарочита и не нужна.
И тогда наступает нирвана,
и тогда страсть нежна,
а молчание обволакивает,
как
кокон,
и хочется время продлить,
и льется солнечный свет из окон,
и хочется Бога молить…
Там, в метро…
Ты нырнула в метро,
как дельфин, исчезающий в бездне вод,
как отблеск свечи, пропадающий в зеркал глубине,
и даже не обернулась.
И я подумал: «Ну, вот,
мы снова расстаемся, мы не
встретимся даже во сне,
на экране компьютера, в скайпе, в «ютюбе»
среди тысячи тысяч окон,
и ветры осенние будут нам вслед
улюлюкать со всех сторон,
и, продираясь сквозь смех и свист,
как среди терний, царапая руки в кровь,
мы снова станем друг к другу тянуться,
чтобы вскоре встретиться вновь.
Но пока не сейчас,
потому что «сейчас» – это слово,
словно потускневшее серебро,
а молчание если и золото,
то черт его знает, какой оно пробы.
Разве мы расстаемся?
Ты просто исчезла в метро,
где следят за порядком служители,
одетые в синие робы.
Ты – в объятьях подземки,
где плывут голубые вагоны
по реке с коротким названием Стикс,
где шум подземелья и суета толпы
образуют некий задумчивый микс,
где голос диктора подобен голосу,
извещающему о начале страшного суда,
где колышутся в глазах пассажиров
уставших мечтаний живые цветы.
…Я ушел оттуда, а ты – сюда,