как ты когда-то
не захотела придти ко мне.
И мыслей метаться будет
бессмысленный рой,
глаза затянет серая пленка лжи.
Когда-то прошлое
тебе казалось игрой.
Что ты, безумная,
почувствуешь вдруг, скажи?!
Вокруг тебя – хмарь,
и жизнь твоя – узкая клеть,
и дети твои давно на тебя не глядят,
твои белокурые волосы
свалялись и свились в плеть,
и кровь отравлена,
кровь – это тот же яд.
Яд – это всё:
поступки, неверье, слова,
как ливень, который вовсю беспробудно лил.
Знаешь ли ты,
что ты до сих пор жива
только лишь потому,
что я тебя отмолил?!
Потому что не время
всему подводить итог,
потому что не время к погосту дорогу
мостить.
Ты пока поживи,
как засохший, бездушный цветок,
чтоб ушло от меня навсегда
благое желанье мстить.
…плакать…
…я, заставляющий мечтать мир целый
о бедной девочке моей?
я весь мир заставил плакать…
Я вздрогнул,
как
от удара тока,
взглянув на тебя
спустя пять лет:
неужто это – чужая тетка,
тусклая,
как стершийся блеск эполет?
Впитавши
в себя
все охи-ахи,
окраин ночных
муть и тоску,
ты – настоящая крошка Цахес —
тот маленький, сморщенный
потаскун,
урод с кривыми
ногами,
бяка,
залезший в душу
людям
злодей…
…Как же мне хочется
ночами
плакать
над девочкой
внезапно
погибшей —
моей!
На расстоянии бреда
…Но сердце щемит:
пока еще мы
бредем, удаляясь
друг от друга
на расстоянии бреда,
а хотелось бы не удаляться,
а приблизиться
на расстояние вытянутой руки.
Туч корявые пауки
переползают лениво
с место на место.
Мне бы хотелось вместо
тебя
оказаться там,
где ты находишься сегодня,
где не слышен по утрам птичий гам,
а людей давно уже не касается длань господня;
да и зачем им эта господня длань,
если сердца свои они закрыли для милосердья,
а доброта умчалась от них, как пугливая лань?
И вот теперь, исполненные небывалого усердья,
они ненавидят друг друга,
верят тому, что наболтает астролог Глоба,
и никак им не вырваться из замкнутого круга,
потому что не разорвать круга,
покуда ими движет злоба,
покуда они забыли,
что же такое стыд,
покуда они на всё святое забили…
…И в этом мире, увы, и находишься ты,
и этот мир, похоже, надежно забыли.
Впрочем, он сам сделал свой выбор,
став затерянным миром.
А ты сама определила свое кредо,
– и что там поумнее ни изреки, —
мы удаляемся друг от друга на расстоянии бреда,
хотя можно было бы на расстоянии вытянутой руки…
Мы только…
Мы только знакомы…
Шепни мне, не боле,
„Мы только знакомы“,
Мы мечены знаком
Знакомства как меты,
Когда очертанья теряют предметы,
Когда с головою, как в прошлое —
В омут.
Предметом моей неожиданной страсти
Вы были когда-то…
А ныне —
А ныне
Поруганы – напрочь, небрежно —
Святыни,
Не страсти – страстишки
Холодные волны,
Распались
Давно уже
Ржавые
Звенья.
И только летят
Над ненужной планетой
Снежинки утраты,
Снежинки забвенья.
Ах, кто эта женщина?
Чувствую: комом
Мне горечь замкнула
Свирепое горло.
Какая-то странность
В лице незнакомом,
Какой-то испуг,
– Словно видеться – рано, —
Мелькнет и исчезнет.
Как странно,
Как странно…
Ты и я
Горечь! Горечь! Вечный привкус
На губах твоих…
Время, время… Прочнее металла
Прошлых лет ненавистных броня.
Словно листья, судьба разметала
И тебя, и меня.
Я вдаваться не буду в детали,
Потому что и сам я – деталь.
Если помнишь ты миф о Дедале,
Я – Икар, не Дедал,
Но Икар в том свободном паденье,
Когда крыльев не важен размах.
Миновало, увы, совпаденье
Нас с тобой.
На губах —
Привкус горечи.
В сердце – досада
За суровый урок бытия.
Только снится мне музыка сада,
Где навек ты и я.
Извлечение из сновМаленькая поэмка
Есть такое развлечение:
Из снов извлечение…
Ты приходишь ко мне в странных снах,
От которых остается ощущение легкой грусти
Или даже досады,
Потому что не замечаешь главного,
Существенного,
Той причины, которая развела нас,
Как разводят мосты.
И вот эта женщина с крашеными волосами —
Это тоже ты.
Почему у этой черной огромной вороны
Твое узкое, нежное тело?
Она щелкает клювом,
В глазах ее – то ли ужас, то ли печаль.
Я замечаю, что окно от тяжелого тумана
Вспотело,
И мне почему-то становится эту ворону
Жаль.
Но я распахиваю окно,
И в комнату вваливается сырость,
И ворона улетает, на прощанье махнув крылом.
И твой облик расплывается,
Отражая одинокий оттенок – серость,
И в сердце твоем,
Как в покосившемся старом доме,
Зияет черный пролом.
И у проститутки,
Сидящей чутко
У меня на коленях,
Твое лицо,
И кольцо
На руке
У проходящей мимо беззубой старухи —
То кольцо, которое я тебе когда-то дарил.
Воспоминаний взбаламученный ил
Поднимается с черного дна.
Там, в углу – в дешевом ресторане —
Ты сидишь почему-то одна.
„И веют древними поверьями…“
…Но это уже писал поэт Блок
О Незнакомке,
Которая пригрезилась ему в винных парах,
О давно забытых лукулловых этих пирах,
Где продажные женщины прекрасны,
как мотыльки,
А прекрасные женщины – продажны,
Раскрывайте свои кошельки!
Я вижу какой-то дом с вывеской «Центр Благо»,
И ты сидишь в кресле, важная, как мандарин,
Перед тобой на столе с гербом официальная
бумага,
И печалиться о твоем благополучии
нет никаких причин.
Ну, что же, благо есть «Благо»,
Подчиненные падают перед тобою ниц.
Но предательски сочится безумная влага
Из-под твоих изогнутых, как тетива, ресниц.
В снах моих ты иногда плачешь,
В снах ты просишь прощенья,
Но только не у меня, а у Неба,
Которое тебе ниспослало небесное наказанье,
А может, это и не ты вовсе,
и не твои прегрешенья,
А ты сидишь сейчас, улыбаясь,
В грузинском ресторане
И пьешь «мукузани» —
Твое любимое вино,
И вины на тебе нет никакой,
И не было у нас с тобой той прекрасной весны.
И ты уходишь,
На прощанье махнув рукой,
Чтобы вернуться оборотнем
В мои странные сны…
Всё, что было
Задыхаясь, я крикнула: «Шутка
Всё, что было…“
Наш роман – как газетная утка:
Непроверенный временем фейк.
Всё, что было – лишь скверная шутка,
Без цветов и без сказочных фей.
Я во сне целовал твои руки,
В драгоценный укутывал мех
Твоё тело. Но горечь разлуки
Заменили проклятье и смех.
Там, где воды смыкаются Стикса,
Там любому роману хана.
Видишь, солнца зловещая фикса
Вдруг блеснула, как зуб пахана.
Проявив небывалую сметку,
Рок-пахан, как шальное дитя,
Выслал нам эту черную метку,
Балагуря, смеясь и шутя;
И от этого больно и жутко,
Словно мир опрокинулся весь.
Наш роман – как зловещая шутка,
Как жестокая, желчная весть…
Прошлое
Прошлое – это та же самая воронка,
В которую, как ни вглядывайся,
Ты всё равно не увидишь дна.
Знаешь, почему ты постоянно одна?
Потому что сердце подсказывало: „Не проворонь-ка!“,
А разум считал это всё притворством,
Если не воровством; твердил